Касавир смутился.

— Да решил обтереться чистой водой. А тут Шандра вошла.

Эйлин улыбнулась и покачала головой.

— Сочувствую. Я принесла одежду. Не переживай, я отвернусь.

— Да, если тебе нетрудно. Спасибо.

Когда Касавир был одет, Эйлин посмотрела на него с гордостью. До чего же он хорош! Пусть слегка бледен и небрит. Все равно, настоящий принц из сказки. Ярко голубая рубашка с отложным воротом великолепно сидит и оттеняет глаза. Да и все остальное выглядит, как надо.

— Что теперь будем делать? — Бодро спросил Касавир.

Как и ожидала Эйлин, на постельный режим и ничегонеделание он не был настроен. Она подумала и стала загибать пальцы:

— Мы можем: раз — обниматься; два — целоваться; три — поиграть в слова на щелбаны; четыре — поэкспериментировать со снадобьями на полочке; пять — почитать вслух вон тот толстый медицинский трактат; шесть — попеть. Кстати, ты знаешь какие-нибудь песни?

— Вообще-то знаю пару, но боюсь, если я начну петь… — Касавир усмехнулся и почесал голову.

— Да ладно, не прибедняйся. Хорошо, если ты такой стеснительный, петь буду я, а ты хлопай и подпевай.

Эйлин отошла на середину комнаты, приняла соблазнительную позу и запела

ПРИПЕВ:

ПРИПЕВ.

Касавир хлопал вначале неохотно. Но Эйлин так заразительно-комично представляла в лицах несговорчивую пастушку и назойливого сэра, что, в конце концов, ему стало неловко быть букой. Она так старалась развеселить его, пусть и на свой странный манер. Забыв про слабость и головокружение, он притянул ее к себе и, смеясь, стал изображать жаждущего поцелуя рыцаря. Эйлин манерно отбивалась, ахая, охая и закатывая глаза.

— …Лишь поцелуй мне подари, — пробасил Касавир и, наконец, добрался до губ упрямой пастушки.

Сначала их поцелуи были игривыми и поверхностными, затем они вошли во вкус. Эйлин обхватила руками его шею, а он обнял ее и прижал к себе. Их губы и языки были уже хорошо знакомы, и радость новой встречи была обоюдной, а общение — еще более глубоким и содержательным, чем раньше. Через пару минут, оторвавшись от губ Эйлин, Касавир прижался щекой к ее виску и, вдохнув запах волос, прошептал:

— Ты чудо. Ты — мое лекарство. К черту медицинские трактаты.

И посмотрел на нее с неподдельным восхищением. Она улыбнулась.

— Ну вот, три пункта из нашего списка интересных дел мы уже выполнили, — произнесла она и чмокнула его в колючий подбородок. — Вообще-то, я хотела предложить тебе подышать воздухом. Ты на ногах держишься?

Он лишь фыркнул в ответ.

— Вот и прекрасно, пошли потихоньку.

Внутренний двор лазарета был одним из любимых мест времяпровождения Эйлин в редкие часы дневного досуга. Она иногда сидела тут одна, грызя яблоко, читая или что-нибудь сочиняя. Иногда кто-нибудь составлял ей компанию. Время от времени к ней присоединялся Сэнд, чья лаборатория находилась в крыле лазарета. Они болтали о всякой всячине, а чаще всего о глубоких познаниях Сэнда в самых разных вещах. Пару раз Гробнар, застукав ее здесь, пытался ей петь. Но перестал это делать после того, как Иварр, выхаживавший заболевших корью крестьянских детей, сказал ему, что он будет гореть в аду.

Дворик представлял собой колодец, ограниченный с двух сторон Г-образным зданием лазарета, еще с одной — крепостной стеной. Между стеной и торцом лазарета проходила живая изгородь с кованой калиткой. Посреди дворика располагалась придуманная Элани и воплощенная мастером Видлом каменная коническая конструкция. Внизу ее были устроены резервуары для питья. Сама конструкция состояла из нескольких террас, засаженных цветами и украшенных фигурками зверей. Венчала сие архитектурное чудо статуя какого-то друидского авторитета, которую Элани, решив воспользоваться плодами цивилизации, лично заказала скульптору. Тонкий эстет, мастер Видл отчаянно сопротивлялся, но Эйлин прекратила этот спор, сказав: «Оставь ребенка в покое, никто не собирается ЭТО разглядывать».

Вокруг конструкции шла вымощенная булыжником дорожка с ответвлениями к центральному входу, входу в лабораторию, и к калитке. По периметру стояли скамейки. Остальное пространство двора было засажено газонной травой и кустами гибискуса, за которыми Элани любовно ухаживала. С апреля по октябрь, когда гибискус цвел красными, оранжевыми, пурпурными, желтыми и белыми цветами, здесь было очень красиво. За одно это Эйлин готова была простить друидке все ее причуды.

Сделав пару кругов по дорожке, они сели на одну из скамеек. Некоторое время сидели молча. Касавир, вытянув ноги и положив обе руки на нагретую солнцем спинку скамейки, щурился под его яркими лучами и шумно вдыхал запах травы и цветов. Эйлин сидела, по привычке подвернув одну ногу, и разглядывала надписи на скамейке: выжженную каллиграфическим почерком «Поцелуй меня в ж…», и криво нацарапанную «Ужрис зиленава парашку». Эйлин провела рукой по надписям и улыбнулась: «Как хорошо, что Сэнд и Бишоп, наконец, подружились на почве алхимических экспериментов».

Наконец Касавир тихо произнес, глядя куда-то вверх:

— А у меня сегодня день рождения.

— Здорово! А почему ты раньше не сказал?

Касавир взглянул на нее и усмехнулся.

— Ты шутишь? Я уже много лет его не праздную. Только в очередной раз отмечаю, что стал старше еще на год.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать шесть, — ответил Касавир, не глядя на нее.

Эйлин внимательно посмотрела на него и заметила серебряные нити, запутавшиеся в волосах, морщинки вокруг глаз и жесткие носогубные складки.

— Выходит, ты служишь Храму уже около 15 лет?

Касавир покачал головой.

— Храму… Мне нужно было многое испытать и увидеть своими глазами, чтобы понять, кому и чему стоит служить.

Эйлин повернулась к нему и села, опершись локтем на спинку скамейки и подперев голову рукой. Она смотрела на профиль Касавира, казалось, ушедшего в себя, и не решалась спросить его. Она не хотела, чтобы немолодой и много переживший человек принял ее интерес за пустое любопытство. Но он начал говорить первым.

— В 20 лет мне казалось, что стать паладином Тира — единственный путь, потому что… я просто так думал. — Он вздохнул. — Ты знаешь, что моя судьба должна была сложиться по-другому. Я был наследником рода. Но не справился, не смог выполнить долг перед семьей и защитить ее. Мое решение вступить в Орден было импульсивным, неосознанным.

Он опять надолго замолчал. Но Эйлин чувствовала, что это не все.

— И что произошло? — Осторожно спросила она.

— А произошло то, что и должно было произойти с юнцом, никогда не имевшем в душе никакой веры, за исключением веры в то, что он центр мироздания. И еще в свое предназначение и свою честь. Когда я по своей воле сжег за собой мосты, я лишился этих, как мне казалось, иллюзий. Тяжелая, изнурительная служба послушника, учеба, обет смирения и послушания казались мне лучшим избавлением от душевной пустоты. А когда я прошел испытание и стал паладином, моей заветной мечтой стало найти смерть на поле боя. Я брался за любые задания, предпочитая действовать в одиночку или с небольшим отрядом.