— Вы так и планировали?

— В общем, нет.

— И что говорит Рик?

— Слегка нервничает, но очень рад.

Я мучительно думаю, что еще спросить. Мне следовало бы поинтересоваться, собираются ли они выяснять пол будущего ребенка и будут ли пристраивать к дому еще одну спальню. Нужно поинтересоваться, хочет ли Рик брать отпуск по уходу за младенцем и как Аннабель станет управляться с Руби, когда родится малыш. Но вместо этого сдавленно всхлипываю.

— Эбби, ты в порядке?

— Прости.

— Послушай, — говорит она, — я собрала кое-какую информацию. В 1999 году в Нашвилле пропал маленький мальчик. Через полгода его обнаружили в чужой квартире, буквально в двух кварталах от родного дома. В 2001 году в Хьюстоне похитили пятнадцатилетнюю девочку и увезли в Мексику. В прошлом году ее нашли. Все это время бедняжка жила со своим похитителем в Тихуане. Детройт, 2003 год. Девятилетняя девочка выскочила из машины злоумышленника на скорости восемьдесят километров в час и упала в яму с песком, откуда ее извлек прохожий. Преступника арестовали через полтора часа, а девочке вручили награду за храбрость.

— И что?

— Надежда умирает последней. Чудеса все-таки случаются. Редко, но случаются.

Представляю себе Эмму в каждой из этих ситуаций. Эмма выскакивает из несущегося автомобиля. Эмма пересекает границу. Эмма, целая и невредимая, выходит из чужого дома.

— Привет, Эбби, — слышу голос Рика и представляю себе Аннабель сидящей на кровати с подушкой под спиной. Муж рядом с ней, держит руку на ее животе.

— И тебе привет.

Аннабель чмокает трубку.

— Мне пора. Ванна уже наполнилась.

— Аннабель…

— Да?

— Я очень за тебя рада.

— Знаю, сестренка.

Вешаю трубку и делаю глоток виски, пытаясь успокоиться. Звоню Джейку. Когда он наконец берет трубку, по голосу кажется заспанным, хотя, возможно, просто подавлен.

— Привет, — говорю. — Никак не могу нарядить елку. Скучно делать это в одиночку. Не хочешь прийти?

— Кажется, сегодня это выше моих сил…

— Приготовлю глинтвейн.

— В другой раз, хорошо?

— Пожалуй, мне пора, — доносится до меня женский голос.

— Здесь Лизбет, — говорит Джейк, прежде чем я успеваю спросить.

— Кто?!

Слышу щелчок дверного замка и представляю себе, как Джейк подходит к окну и смотрит на улицу, чтобы убедиться — Лизбет добралась до машины. Так Болфаур делал, провожая меня.

— Она сама приехала. Не думай, будто я позвонил ей и пригласил.

— И это тебя не беспокоит?

— Беспокоит, конечно.

— По тебе не скажешь.

— Запрещенный прием, — возражает он.

— Как ты можешь впускать ее в свою жизнь и отталкивать меня? — Пугает отчаяние, прозвучавшее в собственном голосе, но ничего не могу тут поделать. Утрата Эммы стала тяжким ударом. Но утрату Джейка я даже не могу себе вообразить.

— Все просто — пытаюсь пережить этот ужас. Не знаю, как объяснить, но с Лизбет я начинаю вспоминать…

— Что?

— Всякие мелочи, которые ни для кого, кроме меня, не имеют значения. Когда Эмма родилась, соседка по палате целую ночь смотрела телевизор, включив звук на полную громкость, и все время спорила с медсестрами, потому что те требовали кормить ребенка грудью, а беспокойная мамаша настаивала на бутылочке. А я сидел и смотрел на Эмму, крошечную, с темными волосиками на голове, и удивлялся тому, что кроха спит при таком шуме. Я был просто потрясен этой спокойной прелестной малышкой и не верил, что она моя.

Не важно, как сильно я люблю Эмму. Есть вещи, которые навсегда связали Джейка и Лизбет, и они мне неподконтрольны.

— Помнишь, как твоя бывшая выступала по телевизору? — негромко спрашиваю.

— Да.

— Лизбет сказала, будто всегда скучала по Эмме. И это после всего, что она сделала.

— Мне кажется, она и в самом деле скучала. Я не простил ее, но все так сложно… — Он вздыхает и замолкает, не желая влезать в дебри. Мы еще никогда об этом не говорили.

— Она мать Эммы, — наконец произносит Джейк. — И от этого никуда не денешься.

Слово «мать» режет слух. Джейк, безусловно, прав. Вспоминаю собственных родителей, двадцать пять лет страдавших в неудачном браке по единственной причине — из-за детей.

Слышу голос мамы — слова, сказанные мне пять лет назад, за несколько недель до смерти. «Лучшее, что я сделала в жизни, — вырастила детей». Тогда мне показалось ужасным повторить это на собственном смертном одре. Я не хотела, чтобы материнство стало смыслом моей жизни — единственным оправданием существования. Мне нужно было что-то еще — например, работа. Много раз пыталась объяснить это маме, но каждый раз она смотрела на свою старшую дочь с жалостью, как будто я безнадежно запуталась и блуждала по жизни в поиске чего-то очень важного.

Как-то мама купила нам книжку о том, как появляются дети. Однажды в воскресенье, после проповеди, усадила нас на кушетке и начала объяснять, что бывает, когда мужчина и женщина, соединившись священными узами брака, начинают просить у Бога детей. Весьма завуалированно намекнула на брачное ложе и Божье соизволение, после чего открыла книжку и стала показывать картинки. На первой странице был черно-белый рисунок беременной женщины в профиль. Длинные волосы, стройные ноги, упругая грудь и слегка выпирающий живот. Там, в глубине, таился какой-то червячок — такой маленький, что легко закрывался пальцем.

— Это малыш? — спросила восьмилетняя Аннабель.

— Да.

— Похож на морского конька. — Я испытала некоторое разочарование. Неудача с морскими коньками, присланными фирмой «Живые игрушки», еще не изгладилась из памяти.

— Это только самое начало. — Мама перевернула страницу. На следующей картинке живот у женщины слегка увеличился, и на этот раз внутри лежало нечто похожее на инопланетянина, с большой головой и рыбьим тельцем. Наконец, последний рисунок изображал запеленатого младенца. Мама закрыла книгу и погладила нас по головам. — Однажды у вас тоже родятся дети.

— Я хочу, чтоб у меня было семеро, — сказала Аннабель.

— А ты скольких хочешь? — Мама заглянула мне в глаза и улыбнулась.

Помнится, я почувствовала себя польщенной, потому что обычно она редко проявляла в мой адрес какие-либо чувства. Но одновременно стало грустно — ведь у них с Аннабель общего гораздо больше. Дети, конечно, такие милые, но я не представляла себе, что внутри меня будет расти что-то странное. Точно так же я не представляла тот процесс, который должен этому предшествовать — некий таинственный акт, который мама называла «священными узами брака». И все-таки очень хотелось ответить на вопрос правильно и не разочаровать маму.

— Троих, наверное… — пробормотала, глядя ей в лицо. Интересно, поняла ли она, что старшая дочь лжет?

— А вот и я. — Сейчас сочельник, и Джейк стоит на пороге с билетами на концерт мужского хора в Театре Кастро. — Ты со мной?

— Разумеется. Подожди несколько минут, только переоденусь.

Так было и в прошлом году; Болфаур поддерживает эту традицию на протяжении последних десяти лет. Я знаю, сейчас он изо всех сил старается жить, словно ничего не случилось, и делает вид, будто у нас есть повод веселиться. Как будто Рождество для него по-прежнему что-то значит. Но мы плохо умеем притворяться и потому уходим во время антракта. В прошлом году перед концертом мы отвезли Эмму в кафе к Джо и угостили любимыми лакомствами — гамбургер, луковые колечки и молочный коктейль. Бывали там очень часто, и Джо знал Эмму по имени. Когда уже собрались уходить, хозяин преподнес девочке подарок — плюшевого медвежонка в футболке с логотипом кафе.

В этом году берем два сандвича в закусочной напротив Театра Кастро, возвращаемся к Джейку и съедаем их, сидя в гостиной и глядя на елку, на которой горят фонарики, но нет игрушек.

— У меня просто душа ни к чему не лежит, — говорит Джейк.

Он поставил елку лишь потому, что ее принесли друзья по работе. Вместе водрузили елку на подставку, вытащили из гаража несколько коробок с украшениями и развесили гирлянды.