Сердце замирает, когда вспоминаю отряды добровольцев, которые прочесывали лес с фонариками и рациями. О Джонатане объявили по Си-эн-эн, всюду висели плакаты и фотографии, работала круглосуточная «горячая линия», и все-таки мальчика не нашли.

— Джейн так и не простила мне, что ребенок исчез из поля моего зрения. Но даже если бы и простила — не важно, потому что простить самого себя невозможно. Каждое утро просыпаюсь и вспоминаю об этой проклятой палатке… если бы я велел Джонатану подождать, пока не закончу…

— На пляже лежал тюлень, — начинаю свой рассказ я. — Мертвый. Он просто не идет из головы. Что, если бы его не было? Что, если бы я не взяла с собой фотоаппарат и не выпустила Эмму из виду на полминуты?

— Подсчитывать секунды — наше проклятие.

— А по шоссе шла погребальная процессия, — продолжаю. — Мне вообще не было до этого дела, но все-таки остановилась и взглянула. Когда наблюдаю за похоронами, чувствую примерно то же самое, что при виде какой-нибудь страшной аварии. Это грустно, жутко, и пусть даже знаешь, что участники церемонии заслуживают уединения, очень трудно удержаться и не посмотреть.

Дэвид кивает.

— Я не мать Эммы, — добавляю.

— Знаю.

— Просто помолвлена с ее отцом.

— Знаю.

Интересно, как выглядит мачеха-растеряха в его глазах. Не важно, какую скорбь испытываю, не важно, как виню себя. Мне не понять страдания родителя, который потерял ребенка.

— Ваш жених не захотел приехать?

— Он занят поисками.

— И?.. — подсказывает Дэвид, как будто читая мои мысли.

— И думает, что собрания — пустая трата времени. Наверное, меня он тоже начинает считать пустой тратой времени. Нам было хорошо вместе, но с тех пор все изменилось. Трудно его за это винить. Не теряю надежды, что нормальная жизнь вновь наступит, когда Эмма найдется.

— Вам известна статистика, — мягко говорит Дэвид, касаясь моей руки. Его ладонь холодная и слегка влажная. — Всегда нужно быть готовым к худшему.

Уже сожалею о том, что рассказала ему слишком много.

В дверях появляется женщина — мятые рубашка и брюки, усталое лицо, и какая-то проблема с волосами: где-то растут гуще, где-то реже, а над ухом настоящая проплешина.

— Шерон. — Дэвид подходит к двери, обнимает вошедшую за плечи и усаживает за стол. Та равнодушно смотрит на меня и произносит:

— Привет.

Узнаю Шерон. Несколько недель история гремела в «Новостях» — а затем постепенно сошла на нет. Со стыдом признаюсь, что совершенно забыла о старшекласснице, которая в субботу вечером бесследно исчезла из кинотеатра.

Шерон теребит волосы. Несколько прядей так и остаются между пальцев, а несчастная мать этого как будто не замечает.

— Четырнадцать месяцев, три недели и два дня, — шепчет она. — Мою дочь зовут Таня. Завтра ей исполнится пятнадцать.

Среди книг, что принесла Нелл, есть одна под названием «Потерянное время». В книге нахожу цитату из Аристотеля: «Часто бывает так, что хотя человек не может вспомнить чего-то сразу, нужное само приходит в ходе поисков».

На двадцать восьмой день звоню Нелл в библиотеку и прошу том Аристотеля. Она приносит его вечером. Поиск, по словам философа, должен производиться последовательно. «Необходимо определить, с чего начать», — пишет великий грек. Человек добивается успеха в поиске, выстраивая последовательность действий от начала до конца и производя множество перемещений, «пока наконец одно из них не приведет к искомому».

Следовательно, необходимо определить, с чего начать; нулевая точка — начало пути к разгадке, то есть к тому, что нужно найти. Но метод Аристотеля предполагает у «сыщика» хоть какое-то представление о предмете розыска, из-за этого потуги свести в систему собственные усилия ни к чему не приводят. Понятия не имею, стараюсь ли вспомнить лицо, номер машины, звук голоса в отдалении или что-то еще. Знаю наверняка лишь одно — Эмма пропала и надо ее найти. Но все, что может привести к желанному исходу, шаги, которые надлежит предпринять для его достижения, остаются загадкой.

Вдруг меня озаряет — ошибочной может быть исходная посылка. До сих пор никак не могла выкинуть из головы случившееся на пляже, но вдруг история началась задолго до трагического дня и нечто важное ускользнуло только потому, что я ограничилась чересчур жесткими временными рамками. Невероятно, но что, если дни и недели, предшествующие исчезновению Эммы, таят в себе разгадку? Беру блокнот с заметками, воспоминаниями и подробностями. Страницы покрыты зарисовками, графиками, именами, характеристиками — здесь все, с кем нам доводилось общаться, включая магазинных служащих, рассыльных и женщину, которая каждое утро проходит мимо дома Джейка с догом на поводке.

С чистого листа принимаюсь восстанавливать ход событий, шаг за шагом, начиная с пятницы накануне исчезновения Эммы. Магазины, в которых побывала; люди, с которыми разговаривала. Посреди ночи просыпаюсь с блокнотом на коленях, все еще сидя по-турецки, и когда пытаюсь вытянуть ноги, в них как будто вонзаются тысячи иголок. Перечитываю записи — пять дней, заполненных бессмысленными деталями, — ищу среди ненужных подробностей момент истины. И не нахожу.

Следующим вечером иду к Джейку. Молча сидим в столовой и рассылаем листовки на теле- и радиостанции всей страны, в полицейские участки и университеты. Теперь наше время проходит именно так — в безмолвии, в механической работе без перерыва даже на секунду. Если Джейк заговаривает — лишь затем, чтобы сказать, что он увеличил сумму вознаграждения, или сообщить, будто где-то видели девочку, похожую на нашу.

— Сходим куда-нибудь? — предлагаю. Если проведем вне дома хотя бы пару часов, если хотя бы крошечный отрезок времени пройдет где-нибудь за пределами штаба или опостылевшей гостиной, мы вновь воссоединимся и сумеем помочь друг другу пережить кошмар последних недель.

— Что? — переспрашивает Джейк.

— Только ты и я. Давай где-нибудь поужинаем. В одном из наших любимых мест.

— Что? — Он смотрит на меня как на сумасшедшую.

— Съедим что-нибудь настоящее, не из микроволновки! Выпьем, расслабимся, поговорим. Галопом несемся по жизни, не давая себе передышки с тех самых пор, как… — Не знаю, чем закончить. «Эмму похитили» — слишком страшно; «Эмма пропала» — еще хуже.

— Не хочется куда бы то ни было выходить. Не сейчас. — Болфаур заклеивает конверт и бросает на поднос.

— На семинарах говорят, будто нужно сохранять хотя бы видимость нормального течения жизни.

— Нормального? — Голос отца, не находящего себе места, срывается. Широким жестом Джейк переворачивает поднос и высыпает заклеенные конверты на стол. — Эти конверты разлетаются по больницам, и врачи будут обходить с фотографией Эммы неопознанные трупы, что лежат у них в морге. И при этом двое взрослых, облеченных ответственностью, должны делать хорошую мину при плохой игре?

Собираю конверты и кладу обратно на поднос.

— Кажется, весь мир слетел с тормозов. — Большой сильный человек вздыхает.

— Прости.

Вновь молча начинаем заклеивать конверты, но мысли не удержишь. Продолжаю с того, на чем остановилась вчера ночью, — за пять дней до похищения. Вспоминаю все, чем занимались, все места, куда с Эммой ходили вместе, людей, с которыми говорили. Пять дней, шесть, семь.

Восемь дней до случившегося. Встреча с клиентом. Съемка на свадьбе. Урок музыки у Эммы, потом мороженое в кафе «Полианна», где можно либо самому выбрать сорт, либо покрутить барабан и положиться на волю случая. Наша маленькая авантюристка предпочла крутить барабан и получила банановое мороженое. Оно ей не понравилось, и капризница, по своему обыкновению, потребовала обменяться. Оставалось еще немного времени до возвращения Джейка. Куда оно делось?

— Ну разумеется, — говорю.

Джейк вздрогнул:

— Что?

— За восемь дней до исчезновения Эммы я брала ее к себе, помнишь? У тебя был педсовет, а мы зашли в туристический центр, неподалеку от Ошен-Бич.