При первой встрече нас просто поразило количество совпадений, и речь шла о чем-то большем, нежели обоюдная любовь к бейсболу и способность цитировать фразы из фильмов Вуди Аллена. Наши матери умерли от рака, отцов тоже лишились рано, хотя и по разным причинам: отец Джейка пал жертвой алкоголизма, а мой ушел к другой женщине и его всепоглощающее желание начать жизнь сначала привело к безобразному разводу.

На четвертом свидании, после посещения выставки Уильяма Эгглстона и ужина в клубе «Тайная вечеря», основательно поговорили о наших семьях. «Когда вырастаешь, просто смиряешься с тем, что родителей больше нет, но мне всегда было нелегко. Возраст не мешает человеку чувствовать себя сиротой. Я уже давным-давно решил, что главным для меня станет семья, а когда Лизбет ушла, мне показалось, будто небо обрушилось на землю. В одночасье стал одиноким отцом с трехлеткой на руках, и долгое время не удавалось избавиться от мыслей о собственной вине».

Оглядываясь назад, думаю, что в тот вечер впервые позволила себе мысленно произнести слово «любовь»; впервые осознала, насколько глубоки мои чувства к Джейку. Потом события буквально понеслись — внезапно заговорили о свадьбе, и это показалось самым естественным в мире решением.

Несколько недель до трагического события я думала только о торжестве. Теперь, конечно, это уже не важно. Вчера мы с Джейком впервые посоветовались и согласились, что с этим нужно повременить. Так и не произнесли вслух того, что наше бракосочетание откладывается на неопределенный срок. Все помыслы сосредоточились на неком неведомом часе в будущем, на точке «X» невидимой оси времени, когда Эмма найдется. В первые минуты после ее исчезновения я была уверена, что эта точка совсем близко. По мере того как день шел на убыль, сделала необходимую поправку на часы. На следующее утро уже приготовилась к паре суток отчаянных поисков и неизвестности. А теперь, когда дни шли и не было ни Эммы, ни ключа к разгадке, предстояло признать тот факт, что этот ужас может длиться неделями.

В штабе по радио играет песня — привязчивый мотивчик, никак не получается выбросить из головы. Мелодия, которая последние две недели звучит буквально отовсюду. Машинально ее напевая, до сих пор я не обращала внимания на слова.

— Каждая песня — это возвращение, — поет солист, а хор повторяет снова и снова, назойливо и тяжеловесно. Смотрю на часы и подсчитываю в уме — пи-эр квадрат. В мозгу полыхают целые ряды цифр.

Не бывала в Кольме уже целую вечность, и на то имелись причины. Там нет ничего, кроме скверных торговых центров и ресторанов. Четырехполосные шоссе, и никаких тротуаров. Расклеиваю объявления в кафе и «Макдоналдсах», в обувных магазинах и магазинах женской одежды. Служащие по большей части настроены дружелюбно и понимающе. В одном из магазинов беременная женщина просит несколько листовок и обещает отвезти их в Уэстлейк. «Бедные родители, — говорит она, проводя рукой по необъятному животу. — Даже не представляю…»

Около полуночи, показав фотографию Эммы всем, кто только желал на нее взглянуть, шагаю в «Таргет». Это единственное место в Кольме, открытое допоздна. В магазине сияет ослепительный свет. В дверях девушка протягивает мне корзину, взамен даю ей объявление. Она вытаскивает из кармана очки, рассматривает фотографию и говорит:

— Красивый ребенок. Воображаю, каково это. Что, уже целая неделя? Ну, она уже наверняка где-нибудь в канаве.

Я бреду по широким проходам, раздавая листовки десяткам праздношатающихся. В какой-то момент понимаю, что вижу перед собой игрушечный набор «Спокойной ночи, Барби», где мечта всех девчонок предстает в теплой пижаме и пушистых шлепанцах, с прозрачной сумочкой на локте. В сумочке лежат расческа, шампунь и крошечная сеточка для волос. Кладу Барби в корзину. Внезапно эти яркие цвета, что еще на прошлой неделе казались мне грубыми, становятся невероятно притягательными. Бросаю в корзину красный мячик, фиолетовую скакалку, настольную игру под названием «Финансист» и собачку на батарейках, которая ходит, лает и перекатывается через спину. Даже игрушки «специально для девочек», всегда мною ненавидимые, кажутся вдруг заманчивыми — кухонная плита, кукольный домик «Барби-Малибу», микрофон в стиле «Спайс герлс».

Несу все к кассе, когда внимание привлекает экран телевизора в отделе электротоваров. Справа от Лесли Грей, в маленьком окошечке, появляется изображение Эммы.

— Мартин Руз, бывший учитель английского и коллега Джейка Болфаура, был доставлен в полицию для допроса. В феврале прошлого года Руза отправили на излечение в психиатрическую клинику, откуда его вскоре выписали.

Я знаю Руза — после развода он пытался покончить с собой, из-за чего и попал под наблюдение врачей. Джейк пару раз приглашал беднягу на ужин. Мартин поразил меня: этот глубоко подавленный человек пытался скрыть печаль, отчаянно шутил и немедленно мне понравился — так же как и Эмме, для которой после десерта выстроил на полу гостиной внушительный карточный домик. Готова поклясться, что он никак не связан с ее исчезновением — ничто в нем не показалось мне странным или недостойным доверия, — но затем понимаю, что уже не могу быть уверена ни в чем. Не сомневалась, что Эмма в безопасности со мной; не сомневалась, что, когда Джейк вернется из Юрики, мы станем счастливой семьей. Все, что я знала, превратилось в бессмыслицу.

Подросток лет шестнадцати, в красной футболке, — консультант из отдела мобильных телефонов — смотрит на экран. Судя по бейджику, его зовут Пит.

— Что-то ищете?

— Нет, спасибо.

Пит снова переводит взгляд на телевизор.

— Моя мама говорит, шоу затеял отец девочки. Слишком уж все удачно сходится — он уехал из города именно в тот день, когда ребенок пропал. А спорим, что виноват чокнутый учитель английского. Как думаете?

Мир начинает вращаться, и я опираюсь о прилавок.

— Вы в порядке? — Пит готов поддержать меня.

Ставлю корзинку и пробираюсь к выходу.

— Эй, — окликает парнишка, — эй, вы будете все это покупать или нет?

Парковка почти пуста. Неоновая реклама отбрасывает зловещие блики на мокрый асфальт. К двери направляется женщина, толкая перед собой вереницу магазинных тележек. Их, должно быть, штук двадцать — длинная красная змея, дребезжащая на ходу. Машина, битком набитая подростками, несется к выезду с парковки и резко поворачивает, чудом избежав столкновения с тележками. Женщина грозит кулаком и чертыхается, водитель кричит в ответ что-то нецензурное, и сквозь опущенные стекла машины доносится обрывок мелодии. Снова та же песенка.

Несколько лет назад мне случилось поехать в Нью-Йорк с подругой, в честь ее тридцатилетия. Там жил человек, которого я знала со времен колледжа и когда-то отчаянно любила. Мы не общались уже давным-давно, у меня не было ни его адреса, ни телефона, и все-таки это не мешало высматривать его повсюду — в кафе, в зрительном зале Линкольн-центра, в парке, в вагоне метро.

Дважды казалось, что вижу его, но когда подходила ближе, выяснялось, что это кто-то другой. Я начала сомневаться, что вообще способна узнать его после десяти лет неведения. Что, если он растолстел, коротко подстригся или воспылал любовью к строгим костюмам? Не обманываю ли я себя, думая, что способна узнать свою бывшую привязанность по изгибу бровей или характерному жесту? Кого ищу — воспоминание десятилетней давности или реального человека? Что, если мы уже разминулись, не узнав друг друга, — может быть, сидели рядом в ресторане или столкнулись на улице.

Теперь повсюду Эмма — каждый раз, когда сворачиваю за угол; каждый раз, когда открываю дверь квартиры; каждый раз, когда выхожу на набережную. Обыскиваю парки и детские площадки, рестораны и кинотеатры. Грязные мотели Тендерлойна, четырехзвездочные гостиницы на Юнион-сквер, хаос Чайнатауна и стильные кафе Норт-Бич. От моего взгляда не ускользает ни одна девочка, хотя бы отдаленно похожая на Эмму. Брожу по холмам Ной-Вэлли, заглядывая в глаза детей на велосипедах, обхожу городские больницы и рассматриваю хмурые личики в залитых ярким светом приемных, рыскаю по Окленду.