— Меня зовут Лизбет Далтон, — произнесено отчетливо, с паузой и явно отрепетированной улыбкой.

Красная губная помада, жемчужные серьги, нитка бус, которая не сочетается ни с платьем, ни с сережками. Это типичная домохозяйка из пригорода, смуглая, по-своему привлекательная, маленькая, с прямым носом. Пытаюсь вообразить Джейка рядом с ней, но тщетно. Что он в ней нашел? Что у них могло быть общего?

— Я мать Эммы. Узнала об этой ужасной трагедии только вчера, когда мне сказали, что мой муж… прошу прощения, бывший муж… участвовал в ток-шоу «Сегодня».

Знаю, она лжет. Исключено. Невозможно все это время жить в Морро-Бэй и ничего не слышать об Эмме. Все телеканалы только это и передавали.

Лизбет щупает сережку. Вдруг вспоминаю, что у меня есть точно такие же — Джейк преподнес, когда минуло полгода со дня нашего знакомства. Очень милый подарок, но я редко их носила; подобного рода украшения — символ женственности — всегда предпочитала моя мать. А если Джейк подарил такие серьги и Лизбет? Чувствую себя дурой. Интересно, какие еще подарки он продублировал?

Ишь ты, улыбается; на щеках появляются ямочки. Сходство между ней и Эммой потрясающее — та же форма носа и губ.

— И тогда я решила прийти сюда и попросить похитителя, кто бы он ни был, вернуть Эмму. Пожалуйста. Эмма, если ты меня слышишь, знай, мама любит тебя, золотце, и молится. Мы все хотим, чтобы ты вернулась.

Это говорит женщина, которая некогда уехала на курорт, одна, оставив пятимесячную дочь. Женщина, три года назад бросившая мужа и ребенка и с тех пор не удосужившаяся хотя бы позвонить.

— После развода вы общались со своей дочерью? — спрашивает репортер.

— Да, — лжет Лизбет.

— Если бы могли поговорить с Эбигейл Мейсон, невестой Джейка, что бы вы сказали?

Она снова щупает сережку и смотрит прямо в камеру.

— Случившееся разбило мне сердце. Но пусть эта женщина знает, что я ее прощаю.

— Учитывая обстоятельства — хотели бы, чтобы Эмма находилась на вашем попечении?

— Конечно, но разве можно такое предугадать?.. Что случилось, то случилось. Теперь остается принять все как есть и просто найти моего ребенка.

В поведении Лизбет перед камерами не видно ни отчаяния, ни безысходности. Каждое слово, каждый жест обдуманы заранее.

— Если Эмму найдут, потребуете прав опеки? — спрашивает другой репортер.

— Не исключено. В конце концов, я ее мать. У нас с Джейком в прошлом были разногласия, но теперь мы должны обо всем этом забыть и найти нашу девочку.

«Нашу девочку»? Накатывает волна гнева. И не подозревала, что у меня столь сильно развито чувство собственности.

Звоню Джейку на мобильник, но он не отвечает. Сквозь толпу продираюсь на Юнион-сквер, такая сердитая, что с трудом удается сосредоточиться на самых простых вещах.

Снова пытаюсь связаться с Болфауром и звоню в штаб. Отвечает Брайан. На заднем фоне работает телевизор, раздаются звонки, слышны голоса.

— Ты видел пресс-конференцию? — спрашиваю, когда Джейк берет трубку.

— Да. Я в шоке.

— Как думаешь, чего она хочет?

— Трудно сказать… Вечером Шербурн с ней побеседует. Лизбет согласилась пройти обследование на детекторе лжи. Все еще не теряю надежды…

— Знаю.

Все это время он питал слабую надежду на то, что Эмма может находиться у матери, и, пожалуй, правильно было не сбрасывать миссис Далтон со счетов. В этом случае для девочки оставались все шансы на жизнь и относительную безопасность. Но окажись Лизбет причастна к похищению, она, разумеется, не стала бы выступать перед камерами.

Это открытие — очередное поражение. Еще один тупик. Еще одна несбывшаяся надежда. Окружность поиска снова расширяется.

— Сейчас приду, подождешь?

— Некогда. Я еду на радио. Встретимся у меня.

Связь обрывается. В последнее время почти все наши беседы таковы. Просто не успеваем поговорить.

Приезжаю к Джейку в семь часов и поначалу не обращаю внимания на красную машину, стоящую на подъездной дорожке. Дергаю входную дверь, она оказывается заперта, и какое-то предчувствие мешает мне воспользоваться своим ключом. Поэтому стучу. Тишина. Звоню. Джейк открывает, и я понимаю — что-то не так. Он не целует меня в губы, как обычно. Что бы ни случилось — легкий поцелуй при встрече оставался его неизменной привычкой, на которую всегда можно было рассчитывать.

— Ты не один?

Кивает и отходит в сторону, давая пройти.

— Здесь Лизбет.

Не успеваю приготовиться и скрыть изумление. Звезда телеэкрана сидит на кушетке в гостиной и держит на коленях чашку кофе.

— Привет. — Она улыбается.

— Я Эбби.

— О, — оглядывает меня с головы до ног, — невеста.

Очень хочется спросить, как у нее хватило смелости прийти сюда и рассесться на кушетке, словно все в порядке вещей и не было этих трех лет. Но вместо этого говорю:

— Видела тебя по телевизору.

— Правда? Я жутко нервничала. Всегда теряюсь перед камерой.

Джейк указывает на кресло у окна:

— Садись.

Как будто Эбби Мейсон — забежавшая на минуту соседка.

— Кофе?

— Да.

— Я заварю свежий. — Он скрывается на кухне.

На Лизбет то же темно-синее платье, что было во время пресс-конференции, но сейчас две верхние пуговицы расстегнуты.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

Мне кажется, это самый уместный вопрос, который можно задать постороннему из ниоткуда.

Она прихлебывает кофе.

— Прошу прощения?

— Что тебе от него нужно?

— Не понимаю…

— Ты его бросила. Что еще хуже, бросила Эмму и не прислала ни единой весточки с тех пор, как смылась. А потом появляешься перед камерами и разыгрываешь безутешную мать.

Незваная гостья ставит чашку на стол и забрасывает ногу на ногу. Платье обнажает колени, на одной — большая овальная родинка.

— Думаешь, я ничего не чувствую? Думаешь, не люблю девочку?

У нее красивые темно-зеленые глаза, как у Эммы. Лизбет подается вперед, закатывает рукава и вытягивает руки ладонями кверху. Увядшая кожа покрыта точками и пятнами от уколов. Инстинктивно отвожу глаза.

— Ни одной матери, которая подсела на иглу, не следует находиться вблизи своего ребенка, — говорит она, опуская рукава. — Если ты когда-нибудь пробовала наркотики, меня поймешь. Растить детей в таком состоянии нельзя.

Хочется поверить Лизбет, но это всего лишь секундный порыв. Почему у меня нет к этой женщине того же сочувствия, какое испытываю к бездомным попрошайкам в Тендерлойне? Почему ощущаю только гнев, глядя на нее? Я стараюсь говорить спокойно.

— Ты ни разу не позвонила узнать, как у нее дела. Ни разу не поздравила с днем рождения.

— Я хреново жила, — отзывается Лизбет. — Сначала надо было разобраться со своими проблемами.

— Но ведь наверняка знала, что она исчезла. Не могла не знать!

— Если бы смотрела телевизор — знала. Не слежу за новостями. О том, что Болфаур участвовал в ток-шоу, мне рассказали знакомые.

— Ну разумеется.

Джейк возвращается в комнату и протягивает мне чашку кофе. В прежнее время, когда мы изображали этакую пасторальную парочку, я обычно подпускала шпильку о том, какой он скверный хозяин, после чего начинался шутливый спор. Но сейчас ничего смешного нет.

— Джейк рассказывал мне о результатах следствия, — спокойно говорит Лизбет, как будто никакого неприятного обмена репликами не было.

Он садится на кушетку рядом с ней. Эти двое выглядят как настоящая парочка; словно вижу семейный портрет, который мне прежде никогда не показывали. В доме не было фотографий Лизбет, не осталось их совместных снимков с Эммой. Джейк редко говорил о своей бывшей. Все время, что мы знакомы, существовали только отец и дочь — вполне счастливая, но в чем-то ущербная семья. Рядом с ними я видела пустое место, которое очень хотела занять, и всегда чувствовала, будто им чего-то недостает, но кто бы мог подумать, что это некто из прошлого? Доставляла наслаждение сама мысль войти в эту маленькую семью и сделать картину полной. Наблюдая за Джейком и Лизбет, почувствовала нечто непринужденное и осмысленное между ними. Пусть даже с последней встречи и прошло несколько лет, эти люди ведут себя очень естественно. То, как он откидывается на спинку кушетки рядом с Лизбет, то, как она расправляет платье.