Ну и опять. Только я усаживаюсь за свое место, залезаю в Интернет — последние новости почитать, заявляется Павлов, сам, предварительно, как раньше сказал, не позвонив — и мы уже вместе с ним идем к Виктору Петровичу, которому Павлов и сообщает, что временно «отжимает» меня у него из архива.

— Ну, что ж? — отвечает Виктор Петрович, видимо не найдя что ответить — Андрей тут несколько залов разгреб, конечно, с тех пор порядок полный… забирайте, конечно, что тут сказать?

Я собираю все свои вещи — как в американских фильмах, в большую коробку — и мы отправляемся наверх в кабинет Павлова.

Уже у Павлова какое-то время уходит на то, чтобы разложиться, после чего мы обсуждаем, с чего бы начать.

Я предлагаю возобновить деятельность КГБ по поиску Пашкевича в режиме информирования нас отделами на местах о его местоположении.

— Тут будет много лажи — отвечает мне Павлов, задумавшись — кто-то, дескать, его где-то видел, но точно не отвечает, что видел именно Пашкевича, кто-то что-то про него слышал, но данные непроверенные. Резон, конечно, есть, так сделать, но что это нам даст?

— Я вот что думаю — говорю я тогда — где бы он ни был, ему теперь есть смысл двигаться на юг — и все. Если он, конечно, не соврал, что будет «шустрить» на Кавказе.

— И что тогда?

— И тогда, если точно обнаружится, что он движется к Маленькой Республике — перехватим его на подходе.

— А если он проскочит, как это бывало и раньше?

— А если проскочит… а вот можно вопрос? Мы его дожать за кордоном не можем?

— Дожать? Это целая операция. Взять, скрутить, перевезти через границу…

— Мы в вилке, — резюмирует все Павлов — и взять его, чтобы незаметно, не можем, приказ, понимаешь ли, у нас такой, свои Шуры-муры решать по-тихому, и не остановить его не можем — с нас головы поснимают!

— Главное, как я предполагаю — говорю я — это то, что мы знаем, куда он будет двигаться. Думаю, к лету он точно захочет быть в Маленькой Республике, так что у границы его можно будет перехватить. Данные же по его движению по стране нам нужны только в плане подтверждения его собственных слов. Он, как мне кажется, точно захочет что-то устроить там. Наверняка в Боржомском ущелье — там, где могкр-вцы давно планируют какую-то бузу!

— Так-то оно так… — мнет подбородок Павлов — да только по последней информации операция в Боржомском ущелии отменена!

Вот тебе раз. Но, если подумать — сегодня отменена, завтра ее опять запустят в дело. Чего там — собрать триста-четыреста бандитов, вооружить и показать направление, куда идти?

— Ладно. Посмотрим — говорю я тогда. — Только… что теперь нам делать? В конце концов — почему бы этого Пашкевича просто не поймать — и делу конец?

— Все не так просто, Андрей — Павлов, кажется, от своей мрачности уже скоро почернеет — это наше внутреннее дело. Мы и так развернули чрезмерную активность с ним, с этим Димой. Всю страну на уши поставили! Нас, конечно, прикрывает Сумрачный, но это же все временно. В любой момент на нас могут капнуть наверх, что-де, тратим деньги из бюджета на поиски какого-то придурка, с которым сами и облажались, используя по полной ресурс КГБ просто чтобы прикрыть собственную задницу!

— Хм!

— Да! Вот потому-то все и хотят это сделать по-тихому. Иначе бы проблем не было. А так… вот видишь, в какой режим мы перешли. Но ты нам нужен! Сартаков верит, что ты поймаешь этого негодяя.

Я польщен, и, пока у Павлова такой пиетет ко мне — прошу его отпустить меня на часик к Енохову.

Енохов насмешливо-дружески возмущен.

— Ну ты даешь! — говорит он мне, улыбаясь, протягивая руку — не прошло, Андрюш, и трех часов!

Я извиняясь смотрю на часы:

— Извини, Сергей, сам понимаешь — дела у нас тут всякие…

Мы едим все тот же «До-Ши-Пак» и смотрим по телевизору новости.

Господин Премьер опять обещает кому-то надавать по балде. Потом говорит, что это не наши методы.

— Типа мусор надо вымести и сжечь — комментирует высказывания Премьера Енохов — но мести — не наш метод…

— А сжигать мусор — так вообще — зверство! — поддерживаю я Сергея. — И чего мы после этого хотим?

— Мда… — Сергей цокает языком, потом достает зубочистку — система управления зачастую устроена так, что у меня по этому поводу возникает только одна ассоциация — чистка зубов через анальное отверстие.

Сергей имеет в виду государственную машину, которая, а он этого мог и не знать, в принципе ничем не хуже «частного сектора».

— Тут тот дедушка — помнишь? — после непродолжительной паузы вновь заговорил Сергей — ну, тот, к которому я тебя водил, когда ты хотел узнать, что у тебя за вещество там было…

— Да? — немного оживился я — и что он?

— Да, как бы тебе сказать? Представляешь, привет тебе передавал.

— Замечательно!

— Говорил, будто еще что понадобится — заходи…

— Ага…

— А на следующий день, как привет передал — умер. Представляешь?

Я удивлен. Нет, и вправду!

— И как же? О, боже! — я не знаю что и сказать, поэтому и пытаюсь изобразить сочувствие. — И теперь, если что, обратиться уже не к кому? А что с ним случилось?

— Не знаю. Его родственники говорили, будто от старости. Но ты сам видел, какой он был. Бодрячком ходил.

— Да… и коньяк любил.

— Угу. Жалко его.

— Да.

Самое трудное иногда — это изобразить печаль. Особенно когда тебе все равно. Ты ничего такого не чувствуешь, но, как бы — надо. Мы с Сергеем какое-то время молчим, после чего он вдруг неожиданно вспрыскивает смехом. На мой недоуменный взгляд он отвечает словами, что

— Нет, ничего. Просто прикольный старикан был. Просто один случай тут с ним вспомнил…

После этого опять повисает пауза. Мы смотрим как в телевизоре корреспондент «Первой Кнопки» ведет репортаж с центральных улиц Москвы, о том как там возбужденная молодежь крушит витрины и сжигает автомобили.

Сергей устало выдыхает:

— Ну сколько же можно! — и выключает телевизор. — Когда все эти разборки закончатся?

А я опять не знаю, что и ответить:

— Ну, наверное, когда их требования удовлетворят. — Я показываю рукой в сторону телевизора, имея в виду требования молодежи, вступающей в яростные схватки с полицией.

— Да? А что это за «требования» — ты знаешь? Да они их даже сформулировать не могут. Вон… сколько говорящих, столько и мнений. Два еврея — три базара. А два русских? Десять? Что это за требования «хотим, чтобы всем было хорошо»? Ну, где это видано?

И опять молчание, только через несколько минут вновь прерванное Сергеем, и то, что он мне говорит, мне одновременно и странно и неприятно:

— Тут как-то на днях… — Сергей распаковывает еще один брикет с «До-Ши-Паком», потом еще один — ко мне заходил Приятель Сартакова, знаешь ли. Никогда этого раньше не делал, и тут…

— Да? Ну и что? Заказывал гелевые ручки? Или тряпочку для протирки пистолета? — отшучиваюсь я, поначалу не восприняв эти слова всерьез, я даже думал, что, может быть, Сергей мне хочет рассказать о каком-нибудь курьезе.

— И вот он… — Сергей заливает брикеты кипятком из только что вскипевшего чайника — расспрашивал меня о тебе.

— Да? — я несколько удивлен, впрочем, все еще думаю, что ничего особо серьезного за всем этим не стоит.

— Да.

— А более конкретнее?

— Более конкретней — он спрашивал, не замечал ли я за тобой что-нибудь этакое?

— Какое?

— Ну, странности какие-нибудь.

— Например?

— Например, не разговариваешь ли ты сам с собой.

— Ясно. А что ты ему ответил?

— Я сказал ему все как есть. Сухо так, конечно, дал понять, что мне неприятно это — вроде как он-то тут причем, что мы иногда обедаем вместе?

— Ага. И что ты думаешь — зачем это ему?

— Не знаю. Это уже тебе надо решать, и потом напрягаться — чего это он под тебя копает. Другое дело, что в Комитете такие вещи совсем небезобидны, а то и даже и опасны. Такие вопросы и не в Комитете задают в каких-то уж очень крайних случаях, а тут…