Кто знает? Может там по всему полу разбросаны летающие рваные мусорные пакеты? Внутри меня все съеживается.

— Ключ, пожалуйста, будешь уходить — возвращай на место — говорит Виктор Петрович имея в виду старичка, заведующему ключами от архива — с собой, пожалуйста, не носи.

Я согласно покачиваю головой.

Ко всему этому на меня взгромождается огромный и тяжелый том, из которого высыпаются по ходу листы, на обложке которого торжественно написано: «Папка для бумаг».

— Что это? — спрашиваю я, тут же мысленно начиная упрекать себя за то, что спросил — мог бы и без подсказок догадаться.

— Это? — Виктор Петрович слегка улыбнулся — повестка на расстрел. Явиться со своими вещами и сухпайком на три дня.

Итак, Зал N 13.

«Сплошное фронтальное стеллажирование», как это называют архивные сидельцы начинается в середине дня и не сулит никаких перспектив быстрого «разгреба» материала.

Висящий на стене старинный телефон без кнопок и даже без диска при поднятии трубки сразу связывает меня со старичком сидящем на ключах — и, слава богу, связь есть.

Едва же я включаю свет, перегорает одним махом несколько ламп, но вентиляция, начиная гудеть, работает справно, вздымая по залу и его стеллажам волны серо-голубой пыли.

В самом дальнем от входа в зал углу стоит старый стол и не менее еще старый стул с прибитыми к ним гвоздями металлическими овальными инвентарными номерами, на которых навеки выбиты цифры. Все номера начинаются на «13», после чего идет прочерк и затем еще пять цифр.

— Влип — говорю я тогда сам себе, начиная перетаскивать ветхую мебель — стол и стул — к углу у входа в зал, — если что — бежать будет короче…

Но не все так плохо. Отгороженный от жизни и людей я на какое-то время вдруг начинаю получать от этого удовольствие.

Ну где, скажите вы мне, где и кто сможет похвастаться тем, что в самом центре Москвы, пусть и под землей, может остаться один на один с самим собой да еще и на площади помещения 10 000 квадратных метров? Ну, примерно, конечно, десять тысяч, но около того? Большинство сейчас сидят в кабинетах с «соседями» и имеют рабочего пространства от силы метров семь на одного. А то и еще меньше! Я же — вот! Могу положить ноги на стол! Конечно, при этом надо быть осторожным — как бы тот не развалился, но издержки ведь есть всегда и везде — и их не избежать!

Итак, первым делом я привожу в порядок выданный мне том с перечнем стеллажей и, соответственно, материалах на них. Том реконструируется довольно-таки долго, тем более что параллельно чисто из любопытства я перечитываю перечни материалов в нем:

— Боже мой! — я оглядываюсь — как бы кто не заметил, что я говорю сам с собой — кого сейчас интересует война во Вьетнаме? — Дальше идут Лаос, Бирма, ну и так далее. Каким-то странным образом в списке после индии идет Норвегия.

Тем не менее это — материал, материал, наверное, важный, и он должен быть на своем месте.

К вечеру том с описью материалов приводится мной в порядок, все листы на месте, и хоть как-то, где скрепками, где клеем — надежно закреплены.

Я прошелся вдоль стеллажей, осмотрел их и понял — что кроме сортировки самих материалов мне предстоит пронумеровать те из них, у которых по каким-то причинам не было номера, а еще — более того, некоторые ячейки вообще придется отремонтировать.

Тем не менее все это переносится уже на следующий день — вдруг, неожиданно, приглушенно, совершенно не звонко зазвонил телефон и тихий голос «старичка на ключах» вдруг сообщил мне, что все уже давно разошлись по домам, и если я не хочу остаться в архиве запертым на ночь, то лучше мне уже собираться уходить.

Я смотрю на часы:

— Пол восьмого! Как же незаметно прошел этот день!

Дойдя до «ключного поста» я отдал сидящему там старичку ключ, затем сходил в сортир (по лестнице вниз из архива — жуть!), оделся — и свалил восвояси.

Лубянка опять была забита машинами, а толпа людей, не смотря на всю мою к ней привычность, после долгого одинокого сидения в огромном зале производила на меня впечатление некоей несоответствующей реальности чрезмерностью количества людей.

Дойдя до вновь отнятого у капиталистов «Детского Мира» я сворачиваю на Кузнецкий мост и потом, шагая по Рождественке, направляюсь к Трубной площади.

Сворачивая с Рождественки на Бульварное кольцо я на некоторое время останавливаюсь — прикурить, и заодно посмотреть на столп с архангелом на верху — пронзающим змея. Дым от сигареты, освещаемый фонарями и светом из окон ближайшего магазина на недолго застилает глаза, и тогда мне кажется, будто архангел с копьем взлетает вверх, а змей, пронзаемый им, — размахивая большими, перепончатыми, как у летучей мыши крыльями — летит в сторону Бульварного кольца — от Трубной к Чистым прудам.

— Разошлись — комментирую я сам себе свою такую фантазию — не стали ссориться. И каждый полетел, куда хотел, по своим делам, и своей дорогой.

Вечером по телевизору показывают очередную резню в Африке. Примечательно, но «бойцы» одной из сторон вооружены исключительно автоматами ППШ, по виду очень новыми.

Размахивая автоматами и своими странными многочисленными знаменами туда-сюда, герои новой африканской кровавой эпопеи кричат что-то непонятное, типа что

— Кулям-балям — и — акаллах-муккаллах!

Мимо бойцов, что-то им крича и заводя их, проходит полуголый человек, видимо авторитет какой-то. У «авторитета» тоненькие, жиденькие ножки и большой выпуклый живот:

— Акуламаха-бакуламаха! — вопит он изо всех сил, надрываясь настолько, что аж пот течет с его лба — антых-ботантрых!

Бойцы, слушая такое «наставление командира» радостно кивают головами, видимо, соглашаясь с услышанным:

— Укаляха-мукаляха! — еще секунда — и все бросаются под тамтамы в пляс, на ходу хором распевая какую-то свою песенку. Один из «бойцов» играет челюстью человеческого черепа, как будто череп подпевает.

В следующий момент это сборище показывается сверху — вид из американского беспилотного самолета-разведчика, и вслед за этим всю толпу накрывает плотный артиллеристский огонь. Те, кто остался жив — побросав автоматы убежали в придорожные кусты.

Еще несколько секунд показывается противостоящая этим повстанцам группировка — немного лучше экипированная, и вооруженная почти сплошь старыми «калашами». Старыми — по модели, но не по виду. «Бугунду-хурумунду» — называют себя эти люди, и, в отличие от первых, не скачут, не пляшут, а изображая, как кажется, всеми силами серьезность — идут вдоль дороги, внимательно на ходу оглядывая окрестности. Этим, как сообщается, на днях удалось сбить один американский «беспилотник».

Я жую «До-Ши-Пак», представляя, как наверняка страшно попасться в руки этим головорезам. Кадры серьезных «Бугунду-хурумунды» сменяются другими, на которых — горы трупов, сожженные деревни и отсеченные головы, выложенные большими — в этаж высотой, пирамидами.

Ночью во сне я летал — преследуя змея, слетевшего со столпа на Трубной площади — временами, казалось, почти нагоняя и все силясь схватить его за хвост. Сия же рептилия, если можно так сказать, проявляла чудеса изворотливости, постоянно ускользая от меня самым что ни на есть ловким образом. В конце концов, притомившись, я спустился на землю где-то в районе Красной площади, с удивлением обнаружив, что та представляет из себя некую конструкцию-трансформер, радикально меняющуюся под бой курантов, стряхивая с себя людей, и некоторых засасывая в щели между своими движущимися деталями, иногда просто нечаянно зацепившихся за что-то своей длинной зимней одеждой.