— Случился пожар, и все погибли. Вы только подумайте, все — и граф, и его дети. Если бы я тогда уже был бурмистром, такого бы не случилось. У меня подобного просто не может быть!

— Наверное, погибло и много дворовых людей? — поинтересовался пан Александр.

— Дворовых?…Ммм… Право, не знаю. Нет, об этом не говорили. Да, и неважно это! По-моему, кроме графа и его двоих детей никто не погиб.

— Да, вы правы, неважно, — согласился вежливый юноша. — А что с имением? Дом отстроили заново?

— Не-е-ет, какое там! Что вы! Его восстановить невозможно. Пожар продолжался несколько дней, в доме сгорело и обрушилось всё, что могло. Так что там теперь сплошные развалины.

— А наследники? Кто-то ведь должен был остаться?

— А как же, теперь графские земли и крестьяне принадлежат племяннику погибшего графа, Алексею. Он наследовал и титул. Теперь он — граф Алексей Кречетов.

— Племяннику?!

— Да. А почему вы удивляетесь? Если не осталось прямых наследников, всё переходит к другим родственникам. А господин Алексей Кречетов — родной племянник графа Владимира, сын его брата, Юрия.

— Нет, я не удивляюсь, просто вы не говорили, что у графа есть брат, — попыталась скрыть неловкость Элен.

— Был. Он давно умер. Вы знаете, с ним тоже интересная история, — оживился бурмистр, устраиваясь поудобнее в предвкушении рассказа. — Но, быть может, я утомил вас подробностями нашей жизни?

— Нет-нет, что вы! Я с большим интересом слушаю вас. Прошу вас, продолжайте.

— Никто ведь не знал, что у брата господина Владимира Кречетова есть сын. Он не был женат. По крайней мере, об этом никому не было известно. А когда его не стало, оказалось, что от него родила мальчика его горничная, и отец признал его. Даже бумагу подписал об этом. Мальчик оказался старше графского сына лет на пять. Граф Владимир, узнав об этом после смерти брата, стал выплачивать каждый месяц некоторую сумму матери Алексея, чтобы ей было, на что растить сына. Об этом говорили все, но никто никаких бумаг сам не видел. А когда господин Алексей после трагедии приехал и стал доказывать своё право на наследование, он показывал документ, по которому получалось, что родители его были венчаны, а мать и вовсе была из бедных дворян. У нас до сих пор иногда его втихомолку называют бойстрюком, но никто этого подтвердить не может. Вот такая история. Сам-то граф Алексей почти постоянно живёт в Санкт-Петербурге, а сюда только изредка наведывается. В основном осенью, поохотиться.

— Где же он останавливается? У вас?

— У меня?! Да что вы! Он отстроил себе новый дом на другом берегу реки, как раз напротив старого. Мы все удивляемся: зачем именно на этом месте? Ведь тот берег низкий, затопить по весне может. А из окон видны развалины. Что за удовольствие на них смотреть? В его владениях есть очень живописные места, а он… Но хозяин — барин, как у нас говорят.

— Да, конечно, — рассеянно ответил пан Александр, а затем продолжил: — Вы меня так заинтриговали своим рассказом, что мне захотелось побывать там, посмотреть на эти два дома — старый и новый. Далеко это отсюда?

— Да нет, недалеко. Если хорошие лошади — за день доберётесь. Но зачем вам ехать туда? Там на дорогах неспокойно, разбойники пошаливают.

— У вас в губернии и вдруг разбойники?! — не удержалась от сарказма Элен. — Но, впрочем, это и вовсе интересно. Давно уже я хочу посмотреть на настоящего разбойника!

— И вы не боитесь? — бурмистр сарказма не заметил, или предпочёл сделать вид, что не заметил. — Ведь, если я не ошибаюсь, у вас всего двое охранников и возница. Этого явно не достаточно для того, чтобы отбиться.

— Всё зависит не от количества людей, а от их умения, — улыбнулся пан Александр. — Мои люди умеют сражаться, да и я могу постоять за себя.

Бурмистр подумал: «Кто их разберёт, этих немцев. Разве угадаешь, что им нужно?». Но вслух ничего не сказал, только неодобрительно покачал головой. После этого он подробно объяснил «немцу» по какой дороге ехать из города, где поворачивать, как найти место, где стоял барский дом. Молодой пан всё внимательно выслушал, но от предложения выделить ему провожатых и дополнительную охрану отказался.

Выехали на следующий день утром. Когда начались земли её отца, Элен с трудом удалось остаться внешне спокойной. Хорошо, что она была одна в карете, и никому ничего не пришлось объяснять. К вечеру доехали почти до усадьбы. В ближайшей деревне Элен попросила ночлега для себя и своих людей. Сначала вид дорогого платья испугал крестьянина, с которым она разговаривала. Но молодой доброжелательный голос и обещанная щедрая плата за постой, часть которой предлагалась в качестве аванса, сделали своё дело: их пустили в дом. Здесь было всё так убого! Мужичок, боясь, как бы богатый гость не передумал и не ушёл ночевать в другую избу, суетился, стараясь, по мере сил, угодить ему.

— От тута, на лавочках ляжьте, а не то — на сеновале можно. Там дух от сена больно хорош, но зябко, поди, вам будет. Я тебе, барин, дам, чем укрыться…

— Не суетись, хозяин, — остановил его молодой человек. — Они лягут на сеновале, — кивнул он на слуг, — а я тут, на лавке.

— От и ладно, и ладно. Токмо ты не обессудь, барин, поесть нету. Сам перебиваюсь, чем могу.

— Да не переживай, есть у нас припасы. И сами поедим, и тебя не обидим. Голодным не останешься.

Из кареты принесли мешки с достаточно простой снедью и отдали в распоряжение хозяину. Из привезённой крупы он быстро сварил кашу, обильно заправил её маслом, добавил обжаренные в печи куски куропатки, ещё днём подстреленной Яном в лесу, и поставил на середину стола в большом чугуне. Сели за стол все вместе, что очень удивило хозяина (слуги за время дороги уже успели привыкнуть к причудам пана, одной из которых был общий стол). После короткой молитвы, во время которой хозяин с облегчением понял, что барин — православный и ему не придётся грешить, обедая в компании иноверцев, приступили к еде. Мужичок сначала стеснялся, прятал руки и боялся рассердить барина, сделав что-нибудь не так. Но тот, заметив это, подал пример, неожиданно для хозяина проявив знание деревенских правил. Он запустил свою ложку в общий котёл и понёс её обратно, подставляя снизу кусок хлеба, чтобы не потерять ни капли драгоценного варева. Это было непривычно для поляков, но они быстро разобрались, что к чему. Зато мужичок посветлел лицом и с радостью присоединился к трапезе. Вскоре все исправно работали ложками, похваливая нехитрое блюдо, прикусывая его кто луком, кто чесночком с огорода — этим хозяин смог оделить гостей в достатке. Запивали всё квасом, тоже привезённым гостями.

После еды слуги стали так явно клевать носами, что Элен тут же отправила их на сеновал, обещая, что никуда из избы не выйдет до самого утра. Самой ей не хотелось спать, возбуждение от осознания того, что она находится так близко от дома, пусть даже его уже и нет, гнало сон прочь. Разомлевший хозяин был не прочь поговорить, что вполне соответствовало желанию самой Элен. Она поинтересовалась у него, все ли так бедно живут, или только ему не повезло в жизни.

— И-и, барин, так-то все бедуют. Еле живы. Домишки у многих вовсе развалились, а починить не могём, потому как матерьяла нету. Купить — денег нет, срубить — не моги! Приедет барин, али евоный приказчик, да засудют.

— За что? За дерево?

— Известно, за дерево. Вона, Митьку Кривого о прошлом годе ажно в Сибирь услали. А ён токмо одно дерево и притащил. Венец в избе нижний сгнил, поменять хотел. Ить не рубил даже, поваленное ветром взял. Не-е, не поверили. И засудили.

— А жаловались вы?

— Да кому жалиться-то?.. От, кабы прежний барин был… Ему и жалиться-то не надо было. Про всё знал. А нонче… — и он махнул рукой, совсем пригорюнившись.

— А что ж нынче? Плохой, что ли, новый барин?

— Плохой? Зачем плохой? Не. Никакой. Нету его. Всё в Питербурхе живёт. А когда прибудет на месячишко, всё по лесам шастает, птицу да зверя бьёт. Ему не до нас. Писали ране-то, сочинял нам тут жалобы-то дьяк один.