Затем пришло какое-то отупение. Элен делала всё механически, почти не думая о том, что делает. Встать, одеться. Верховая прогулка с дядей. Завтрак. Выйти с Гжесем. Дом философа. Переодеться. Фехтовальный зал. Жеребьёвка. Противник, всё равно — кто. Выслушать замечания. Обратный путь. Второй завтрак. Занятия. Обед. Самостоятельная работа с заданием. Ужин. И, наконец, спать.

Как-то, умываясь перед сном, Элен взглянула на себя в зеркало и вдруг подумала: «Зачем? Зачем всё это? Пан Янош любит меня, как дочь, хочет, чтобы я была счастлива, и делает для этого всё, что может. Жизнь моя может быть красивой и лёгкой. Может быть, я даже буду представлена к королевскому двору. Так зачем же я сейчас мучаюсь?» Мысль была такая чёткая, а картинки возможной будущей жизни такими яркими, что Элен разволновалась. Подошла к окну. Смотрела, ничего не видя. Отошла. Села на постель. Вот настанет утро, и она пойдёт к дяде. Она признает, что он был прав, а она ошибалась. Скажет, что не будет больше ходить с Гжесем в школу. Ей представилось, как будет хорошо. Перестанет болеть всё тело, она снова полюбит ездить верхом. Опять появится свободное время, можно будет снова делать всё, что хочешь. Например, почитать. Или попросить дядю Яноша, чтобы взял её с собой, когда едет куда-то недалеко… Сходить с пани Марией и кухаркой на базар… Да, решено, завтра она пойдёт к дяде. Потом Элен вспомнила, что пана Яноша завтра утром не будет дома, он в отъезде и обещал вернуться только завтра к вечеру. Значит, придётся самой сказать Гжесю, что раздумала, не пойдёт больше с ним. Представив разговор с ним, Элен почувствовала, как не хочет этого объяснения. Потом представила фехтовальный зал и всех учеников. Её там считали «мелюзгой», хоть и не называли так в глаза, никто всерьёз к ней, как к противнику, не относился. И тут появились совсем другие ощущения и мысли. Это были ощущения и мысли не девушки Элен, а юноши Алена. Она так привыкла быть в школе Аленом, так сроднилась с образом брата, которого представляла, когда старалась вести себя, как юноша, что не заметила, как какая-то её часть стала рассуждать и чувствовать, как Ален. Если она завтра не придёт, все сочтут, что были правы. Что был прав Юзеф. Значит, Ален — слабак? Трудности его сломили, и он сдался? Он совсем как нежная девица. Тут, пожалуй, и Гжесю достанется. Ведь это он привёл такого хлюпика. Потом Элен, как наяву, представила себе Юзефа. Он усмехался: «Ну, а что я говорил? И когда же состоится наша дуэль? Вы не хотите извиниться?» Если она больше не придёт туда, отдуваться придётся Гжесю, а он фехтует слабо! И влез в эту неприятную историю он из-за неё. Нет! Как бы ни было, нельзя бросать занятия! Она не имеет права бросить Гжеся.

Затем она вдруг подумала, что, назвавшись именем бата, не может отказаться, не может связать его имя со слабостью. Эту ответственность она сама взвалила на себя, никто ей не подсказывал, никто не предлагал. Значит, нужно быть сильной, такой же, как её брат.

Уже засыпая посреди этого шторма мыслей и образов, Элен осознала, что ни разу не вспомнила о том, ради чего решила научиться искусству фехтования, о той цели, большой и далёкой, которая ещё недавно владела ею безраздельно. Она удивилась этому, но обдумать уже не смогла: она заснула. Утром никакого разговора с Гжесем не состоялось, равно, как вечером ни о чём важном не говорила она и с паном Яношем.

Но пан Янош сам замечал перемены в воспитаннице. Несколько раз он порывался поговорить с ней, но всякий раз останавливался. Ему иногда казалось, что вот ещё немного, и она заговорит с ним. Но она молчала. Элен не жаловалась. Это был её выбор, и она ни на минуту не забывала условия, поставленного дядей. Слабая надежда Яноша на то, что она сломается и либо попросит об отмене каких-то занятий, и тогда ей можно будет указать на нарушение договора, либо сама бросит школу, не оправдалась. Элен осунулась, глаза запали, она стала на редкость молчаливой, иногда Яношу казалось, что делает она всё механически. Он видел, с каким трудом ей удаётся держаться в седле во время их утренних верховых прогулок. Ему становилось жаль её, но он тут же вспоминал, с каким упрямством Элен доказывала, что всё сумеет, и, справившись с жалостью, продолжал лишь наблюдать за её мучениями, на которые она сама себя обрекла. Однажды, всё же не выдержав, пан Янош за обедом обратился к Элен:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— О чём, дядя Янош?

— Может, ты хочешь о чём-то попросить меня?

— Нет, дядя, — после еле заметной паузы ответила она, — мне пока не о чем вас просить. А почему вы спрашиваете?

— В последнее время ты плохо выглядишь. И учителя стали жаловаться на твою невнимательность. Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, я чувствую себя нормально. Немного устала, но это скоро пройдёт.

Говорила Элен без всякого выражения, не поднимая глаз, не веря в то, что говорит, пытаясь только не дать дяде повода для дальнейших расспросов. Она и предположить не могла, что её слова сбудутся и уже скоро.

Прошла ещё неделя, и Элен с удивлением заметила, что больше не испытывает ставшей уже привычной, боли в мышцах. Пришла та самая привычка, о которой она только мечтала. У Элен начало хоть что-то получаться. Это было неожиданно. Никто её не хвалил, никто не отмечал те маленькие успехи, которые были на занятиях. Но она сама почувствовала, как пришло ощущение того, что клинок стал подчиняться, движения стали более чёткими, рука училась думать самостоятельно. Это было замечательно! Элен воспрянула духом: всё-таки она сможет научиться! Вслед за ушедшей болью стала проясняться голова. Элен уже больше не ходила, как кукла с дневным заводом. Постепенно она стала показывать прежние результаты и на уроках. Учителя вновь были довольны ею. Танцмейстер заметил вернувшуюся живость ученицы и решил разучивать с ней более сложные по фигурам и движениям танцы. Вот во время одного такого урока и пришла в голову Элен замечательная идея. Дело было в том, что один из элементов нового танца, внезапно напомнил ей достаточно сложное движение, которому месье Андрэ пытался их научить. Оно получалось лишь у двоих. Так вот же оно! И ей сейчас показывают его подробно и медленно! Есть возможность отработать его до совершенства. После танцев, направляясь обедать, Элен даже остановилась посреди коридора от внезапной мысли: ведь то, что требует месье Андрэ — тоже своеобразный танец! Только без музыки и обязательного порядка движений. А что, если попробовать в фехтовальном зале немного «потанцевать»?

Назавтра Элен впервые после первого дня шла рядом с Гжесем с предвкушением чего-то замечательного. Она была всерьёз настроена проверить сегодня же свою идею на практике.

Когда ей с блеском удалось то самое движение корпуса, которого требовал учитель, и которое она отработала вчера в танце, Василий, бывший в этот раз её противником, от неожиданности пропустил удар. Это был первый результативный выпад Элен. Месье Андрэ не смотрел в этот момент в их сторону, но понял, что нечто произошло по реакции двоих учеников, наблюдавших за поединками, поскольку у них была краткая передышка. Он подошёл к Элен и Василию:

— Повторить!

Они заняли исходную позицию. На этот раз Василий знал, чего ожидать, поэтому удар Элен не достиг цели, но требуемое движение от этого не стало хуже, оно было выполнено вновь безукоризненно. Учитель вскоре остановил бой:

— Месье Ален, наконец-то я вижу в вашем исполнении хоть что-то вразумительное. Повторите уклонение.

Ален повторил.

— Красиво, — прокомментировал Василий.

— Да, красиво, — согласился месье Андрэ. — Было бы неплохо, если то же самое можно было бы сказать и об остальных. Пока, сожалею, не могу.

Впервые Элен заслужила одобрение учителя! Хотя в конце занятия у неё опять была целая куча замечаний, настроение осталось хорошим. С этого дня, убедившись в правильности своей идеи, Элен стала претворять её в жизнь. Учитель заметил перемену в её движениях, но сначала ничего не говорил. Он никогда не торопился с выводами. Затем на одном из уроков он опять остановился рядом с Элен. В этот раз она работала в паре с Милошем.