Хозяин замолчал. Повисла тишина. Никто не мог произнести ни слова. Элен сидела, закрыв лицо руками. Потом встал Ален. Обошёл стол, подошёл к хозяину. Тот тоже поднялся и смотрел на русского господина с каким-то безразличием к своей судьбе. Ален мгновение смотрел ему в глаза, а потом вдруг низко поклонился.

— Простите, пан. Простите за то горе и боль, которую причинили вам и всей деревне русские. Только не все мы такие, поверьте. Я не могу объяснить, почему всё так случилось, но…

— Да разве я не понимаю? — устало произнёс хозяин. — Я вижу, что вы другие. Потому и не хотел вас здесь на ночь оставлять, от греха. Только подумал, что на дороге вам к ночи тоже нельзя оказаться, опасно. А вон оно, как всё вышло… А про то, что случилось с нашими мальчиками, могу ещё сказать. Русские-то за своего командира озлобились. Это его ребята на дороге убили. А он, вишь, незадолго до того одну женщину беременную спас. Пожар случился, она в горящем доме осталась, выскочить не смогла, потому что дыма наглоталась, да и сомлела там. Он её и вытащил. Сам чуть не погиб, рушилось ведь уже всё, ему здорово досталось, а её всё же спас… А наши-то его и убили. Это мы уж потом узнали, нам в соседней деревне рассказали.

— Что мы можем для вас сделать? — спросил Юзеф.

— Так что тут сделаешь? Ребят всё одно не вернуть уже.

— Но хоть что-то? — присоединился к зятю Ален.

— Вы вот что, панове, — оглядев их, сказал хозяин, — лучше уезжайте отсюда до свету. Сейчас все успокоились, но что будет завтра — неизвестно. Так что вы поберегитесь, уезжайте. Потом где-нибудь отдохнёте.

Вняв совету, быстро собрались, и через час, уже в сером предрассветном сумраке, стояли во дворе, готовые к отъезду. Мужчины были уже в сёдлах, Штефан разбирал на облучке поводья. Элен открыла дверцу, торопливо выбралась из экипажа и подошла к хозяину, провожавшему их.

— Что-то забыли, пани? — спросил он.

— Нет. Да. Вот, возьмите, — и она протянула ему кошелёк. Видя, что он собирается возражать, быстро сказала: — Мы не можем просто так уехать отсюда. Деньги не заменят вам погибших детей, — голос её дрогнул, но, взяв себя в руки, она продолжила: — Но на них вы сможете купить лошадей. Хотя бы несколько. Я знаю, после войны всегда не хватает рабочих лошадей. А вам и помогать сейчас некому. Я прошу вас, возьмите, не побрезгуйте.

— Благодарю вас, пани, — хозяин с достоинством поклонился и принял из её рук кошелёк. — Храни вас, Господь и Святая Дева. Пусть ваши будущие дети всегда будут здоровы и радуют вас.

Чем ближе они подъезжали к Данцигу, тем чаще видели следы разорения, разрушенные дома. Юзеф не находил себе места от тревоги. Наконец, началась знакомая ему местность. Но вместо радости, он ещё больше заволновался, видя известные места и не узнавая их. Вот здесь они смогли оценить беды, которые принесла с собой война. Казалось, что нет ни одного не пострадавшего не то что дома, а дерева вокруг. Везде следы пожаров. И кресты. Свежие могилы и кресты над ними — то православные, то католические. Юзеф совсем потерял голову от предчувствия беды.

Вечерело. В этот день цели они так и не достигли и решили остановиться на ночлег, рассчитывая завтра увидеть, наконец, стены Данцига. Утром, когда Элен только что вышла из возка, где провела ночь, она увидела Юзефа, верхом приближающегося со стороны города.

— Юзеф, куда это ты ездил спозаранку?

Он ничего не ответил, спрыгнул с коня и отвёл его в сторону, чтобы привязать рядом с остальными. По его молчанию и выражению лица Элен поняла, что он что-то выяснил о семье.

— Юзеф, что ты узнал? — взяв его за руку, тихо спросила она. — Что ты молчишь?

— Я видел наш дом. Вернее то, что от него осталось. Там вокруг вообще мало что уцелело. И спросить о судьбе людей, когда-то живших там, некого. Только-только кое-кто начинает возвращаться. Но не задерживаются — жить-то негде…

— Это ещё ни о чём не говорит, — Элен была верна себе, не желая смириться. — Ведь ты сам сказал, что люди возвращаются. Нужно подождать.

— Чего? И главное — сколько? Те, кого я встретил, сказали, что многие с приближением русской армии ушли под защиту стен города.

— Вот видишь, значит, нужно ехать туда, в Данциг, и искать их там.

— Элен, по городу стреляли из орудий.

— И что? Это же не означает, что там не осталось никого, ни единого человека! Зачем думать о плохом, если мы ничего наверняка ещё не знаем. Мы уже сегодня будем там!

— Да. Конечно. Но они давно бы уже вернулись. Город рядом, а наш дом пострадал гораздо меньше других.

— Откуда ты знаешь? Их могло что-то задержать в городе.

— Что?

Они подъехали к Данцигу в середине дня. Стены города были частично разрушены, но основная их часть сохранилась. С улиц ещё не были убраны осыпавшиеся камни, мусор, какие-то вещи, выволоченные из домов. Людей встречалось совсем мало. По большей части они были угрюмы или печальны. Элен удивило то, что при этом она не встретила ни одного человека, на лице которого читалось бы отчаяние. Это не были побеждённые люди. Им было трудно, горько, но чувствовалось, что заставить их смириться невозможно. Элен с горечью подумала, что погибшие в пшеничном поле ребята — далеко не последние жертвы этой, формально закончившейся, войны. И ещё ей впервые не хотелось говорить, что она русская. Не из страха, что может повториться недавняя история, а потому, что ей было стыдно. И обидно. Стыдно, что её соотечественники были виноваты в несчастьях и горе этих людей. Обидно, что по тем русским, с которыми они столкнулись, а вернее, с которыми их столкнула война, люди в Польше теперь будут судить обо всех русских. И о них с братом — тоже.

В Данциге они пробыли два дня. За это время им не удалось найти решительно никаких сведений о матери и дочери Вольских. О них никто не слышал, их никто не видел. Складывалось такое впечатление, что они просто исчезли. Из дома они ушли гораздо раньше остальных, этому нашлись свидетели. Люди видели, как пани и панна Вольские садились в лёгкую коляску, но, ни откуда взялась эта коляска, ни куда они на ней направились, не мог сказать никто. Те из их знакомых, которые нашли приют в Данциге, их здесь не встречали, а, следовательно, в город они так и не пришли. Ален, желая как-то поддержать Юзефа, предположил, что им вовсе не обязательно было уходить именно в Данциг.

— А куда? — спросил Юзеф. — Ален, здесь вокруг больше нет мест, где бы они могли рассчитывать укрыться от военных действий. Если бы речь шла о мужчинах, можно было бы надеяться, что они могли уйти в лес и переждать там. Но женщины?.. Я себе этого представить не могу.

На третий день решили двигаться дальше. Перед тем, как продолжить путь в Речицу, заехали все вместе взглянуть на дом Юзефа. Тем более что теперь это было им по пути. От красивого когда-то сада не осталось ничего. Один угол дома обвалился, но остальное здание устояло. Дверь была открыта, и они вошли внутрь.

— Добро пожаловать ко мне домой, — криво улыбаясь, произнёс Юзеф.

Элен зябко повела плечами. Ею владело двойственное чувство. Ей и хотелось хоть одним глазком взглянуть, где жил её муж, и одновременно она испытывала неловкость, как будто застала хозяев врасплох в неубранном помещении. И ещё она ощущала ту боль, которую причиняет Юзефу запустение и разорение, царящие здесь. Они остановились посреди просторной комнаты с поломанной мебелью и осколками стёкол под ногами.

— Это гостиная, — хрипло пояснил Юзеф. — Здесь мама всегда принимала всех, кто приходил к нам. Мы с сестрой называли её маминой комнатой. А вот там, — он указал на дверь справа, — её спальня. Наши с Каролиной спальни наверху, а маме в последнее время стало трудно ходить по лестнице, поэтому она велела сделать себе комнату здесь…

Юзеф растерянно оглядывался вокруг. Элен подошла к нему, взяла за руку, заглянула в лицо. Он слегка улыбнулся и обнял её.

— Ты видишь — это мои владения, — грустно пошутил он. — Теперь они и твои…