Наиболее мощно среди участниц феминистского движения отказ от ве-стиментарной женственности выражают лесбиянки. Чаще всего они отвергают традиционный, народный лесбийский кодекс, действующий в ночных клубах, где взаимодополняемость гендера в парах (лесбиянка-мужчина/лесбиянка-женщина) очень заметна.
Когда я была маленькой, у меня уже волосы были короче, чем у сестер, и я считала, что в юбке неудобно лазить по деревьям, возиться в грязи или бороться с моими двоюродными братьями.
Рассказывая о своей жизни, Кароль Ниссу объясняет, каким образом она обнаружила, что она «буч»[80]. Сначала она отказывается от юбки, потом от макияжа, туфель, сумочки, длинных волос{719}… Среди других активисток она, естественно, встретит женщин «как она». В своей автобиографии Пола Дюмон тоже рассказывает о «плохом гендере», который ей свойствен, о своей любви исключительно к мужской одежде, служащей ей защитой «от материнства и смерти»{720}.
Мир лесбиянок не всегда с легкостью признает образ неудавшегося мальчика. Определенной популярностью пользуется стиль денди, но более народная женская маскулинность воспринимается плохо. Это очевидно для ультраженственной Элюли Перрен, на протяжении долгих лет бывшей ночной лесбийской королевой. В Lesbia Magazine 1980-1990-х годов небольшие объявления примерно такого содержания встречаются очень часто: «би, маскулинным и бучам просьба не обращаться». Сюзет Тритон и другие активистки продемонстрируют, что у тех, кто берет на себя роль буча, имеется «желание показать гордость, которой нет ни у женщин-мальчиков, ни у других маскулинных лесбиянок»{721}. Но это слово, позаимствованное из англоамериканской культуры, наиболее часто используют для обозначения других, а не себя…
Начиная с 1980-х и в большей степени 1990-х годов участие в активной феминистской деятельности позволяет объявить себя бучем и выразить радости и унижения опыта «неудавшегося мальчика»{722}. Публичный образ лесбиянки в конце XX века соответствует как раз образу бучей, которые более заметны, чем их партнеры-фемы. Французская публика запомнила фильм Жозиан Баласко «Проклятый газон» (1995), ставший новым шагом во французском кинематографе. Лесбиянка-буч воспринимается как «женственная мужественность»{723}, которая сегодня среди квиров считается отдельным гендером, разрушающим традиционную бинарность полов.
Что стало с унисексом? Слово, которое в какой-то момент было мощным маркетинговым аргументом, быстро устарело. А что стало с вещью? В 1980 году Ив Сен-Лоран объясняет Франсуазе Саган, как он видит эволюцию одежды:
Я не знаю еще как, но я знаю, я предчувствую, что эта страсть, эта уни-формность молодых людей, их желание одеваться одинаково, в ней есть какая-то идея, что-то, что я рано или поздно найду или даже повторю. Мужчины одеваются в более удобную одежду, чем женщины, поскольку им не приходится играть роль объекта, которая так часто парализовывала женщин других поколений. Во всех этих слишком больших свитерах, повязанных на талии блузках, во всех этих заимствованиях, которые женщины берут у мужчин и которые обычно так им идут, есть желание быть равными, а не взять реванш. Это никуда не денется. Комфорт сегодня — это такая же определяющая ценность, как эстетика»{724}.
Другими словами, мода на унисекс была. Но брюки — это не мода; они выше моды. Останутся ли они эмблемой ценностей свободы, униформности и равенства?
Унисекс в стиле культурной революции
Как мы уже убедились, у моды много источников: от Брижит Бардо до американских студенческих городков и Катманду. Нельзя обойти вниманием один из них — вдохновляющий новый революционный романтизм (маоизм). Начиная с 1966 года культурная революция обязывает китайцев носить одежду, состоящую из брюк и френча, одинаковую для обоих полов. Женщины-хунвэйбины носят военную форму. Всего осталось два типа официальной одежды, одинаковой для обоих полов, — военная и рабочая. Мао потребовал уничтожить все, что устарело. Одной из его мишеней стала одежда: украшения, косметика, слишком короткие брюки, обувь на высоком или тонком каблуке. Галстук у мужчин — признак капиталистического образа жизни, как и длинные волосы, которые свидетельствуют о склонности к буржуазности. 21 декабря 1966 года хунвэйбины представили в Пекине два миллиона разных костюмов, не соответствующих новым нормам. В опере той эпохи женщины тоже будут выступать в униформе и с оружием в руках. В течение долгого времени из-за нехватки ткани китаянки будут носить френчи и брюки, демонстрируя миру самый удивительный образ систематизации одежды в стиле унисекс.
Все это подкрепляется идеологией. Можно ли считать, что столь ненавистное прошлое отсылает к крайнему неравенству полов, символом которого были перебинтованные ноги — пытка, которой подвергались девочки с шестилетнего возраста? Этот обычай возмущал западных и китайских феминисток, но сама практика исчезла в 1930-е годы, и она не может служить оправданием для вестиментарной политики культурной революции, равно как и юридическое равенство мужчин и женщин, которое было установлено в 1950 году на волне успехов Коммунистической партии Китая, основанной за год до этого. Настоящей проблемой была дороговизна ткани (в особенности шерсти).
Объяснение этому дают французские маоисты, активно задействованные в обновлении феминизма 1970-х годов. Так, Клоди Бруайель, вернувшись из краткой учебной поездки в составе группы активисток в Китай, рассказывает о ней в своем труде о революции, которая в корне изменила положение женщины в Китае, сделав ее равной с мужчиной. Работа на производстве, работа по дому, воспитательная работа, игры с детьми — все теперь поделено поровну, а сексуальное освобождение, которое будоражит буржуа на Западе, происходит иначе: это великое отстранение с целью оправдания контроля над сексуальностью (поздний брак, подавление сексуальных «девиаций», запрет на внебрачные связи, обязательное планирование семьи, обесценивание места любви в жизни человека…) во имя феминизма. На двух небольших страницах оправдывается необходимость отказаться от самого понятия красоты, на которую теперь смотрят с точки зрения классовой борьбы: это либо дорогостоящий идеал, недоступный женщинам, которые работают в поле или на конвейере, либо сексуальный объект, несовместимый с равенством полов. «В Китае такого женского образа больше не существует. Но везде на афишах, расклеенных на городских стенах, на сцене и в газетах встречается другой образ женщины. Это труженица, крестьянка с решительным лицом и в простой одежде»{725}. Ни слова о брюках, которые так бросаются в глаза на фотографиях, привезенных из Китая. Ни слова и о костюме, позаимствованном у Народной армии Китая: «френч, брюки, пилотка цвета хаки, ремень, полотняные туфли — и все это дополняется маленькой книжечкой с цитатами Мао»{726}.
На самом деле эта униформа, не различающая полов, возникла по нескольким причинам, не все из которых можно счесть благовидными. Очевидно, что равенство полов использовало в качестве референтной группы мужчин. Требовалась милитаризация обоих полов. Возможно, это был пуританский способ управления полами, между которыми больше нет различий. В таком случае следует рассматривать этот костюм как уродующий, как сигнал, сводящий на нет желание, а это не так очевидно. Униформа хунвэйбинов, будучи сакрализованной, поначалу служила доспехами для носивших ее женщин, но очень быстро перестала защищать от насилия в довольно хаотичных условиях всеобщей жестокости.
