Татьяна Сергеевна с большим удовольствием выпроводила своего братца и молила Бога об одном, чтобы он как можно реже интересовался её судьбою.
Отношения с Овчинниковым стали очень скоро совершенно определённые. Овчинников постоянно тёрся около Лиды: он бывал у неё каждый день и бывал во всех местах, где она появлялась. Лида с ним почти не говорила. Он говорил так глупо, медленно и напыщенно, что у самого терпеливого человека, слушая его, терпенье лопалось. А Лида была далеко не из терпеливых. Лида не могла выносить вялых и расквашенных характеров. Поэтому в её обращении с Овчинниковым даже посторонние замечали довольно острую струйку презрения. Решив в глубине души, что Овчинников во всяком случае её, что они никогда не будет в силах возмутиться или отшатнуться, Лида этим презрительным обращением словно мстила ему и себе за своё позорное решение стать его женою.
Она считала дело поконченным, потому что этого брака желала мать и потому, что выгоды его были слишком очевидны. Но чем твёрже крепло её намерение, тем раздражительнее относилась она к этому будущему законному обладателю своему. Его идиотское лицо, с бесцветными оловянными глазами, с покатым заострённым лбом, без краски и резких очертаний, длинное, как дыня, покрытое гадкими угрями, возбуждали в ней отвращение. Она жадно желала его сотен тысяч, его великолепного дома, его положения, но его самого она готова была спрятать в заднюю комнату и никому не показывать. Ещё не став женою Овчинникова, Лидочка предавалась самым несбыточным планам насчёт того, как она возьмёт его в руки и будет наслаждаться всеми утехами жизни, рассыпая его богатства. Она объехала мысленно все столицы Европы в обществе самых обворожительных людей, везде блистая, везде возбуждая поклоненье. Сердце её настоятельно требовало, чтобы Овчинников дорого расплатился за приносимую ею жертву. Инстинктивно она смотрела на него, как на своего врага, который хищнически овладевает ею, и против которого она не в силах устоять. Её злые замыслы были замыслом пленницы против своего господина. Но Татьяна Сергеевна далеко не так спокойно смотрела на будущее. Она чуяла, хотя и смутно, увлекающуюся натуру Лиды и боялась, что в вихре свободных столкновений Лида остановит свой выбор на ком-нибудь другом, более соблазнительном для её молодых инстинктов. Между тем огромное богатство Овчинникова представлялось Татьяне Сергеевне единственною спасительною пристанью, куда должен был причалить её рассыпающийся житейский корабль с обессиленным и оробевшим кормчим. Самую ограниченность и физическое уродство Овчинникова Татьяна Сергеевна считала надёжным залогом того, что он отдастся без борьбы владычеству Лиды и, следовательно, всё его состояние станет на деле её состоянием, то есть их состоянием. Татьяна Сергеевна употребляла всю свою изобретательность, чтобы поскорее вызвать Овчинникова на решительное объяснение, и терялась в самых тревожных догадках, чего это он медлит? Холодное и презрительное невнимание Лиды к золотому тельцу, которым так хотелось овладеть бедной генеральше, волновало её жгучими опасениями. Вот-вот нитка порвётся и всё кончено!
— Разве можно так мальтретировать человека, от которого зависит всё наше счастие! — говорила иногда с горьким упрёком генеральша своей любимице, возвращаясь с какого-нибудь вечера. — Ты кончишь тем, что совершенно отгонишь его от себя. Ведь у всякого есть самолюбие. Вспомни, что он тут считается первым богачом, первым женихом. Вправе же он требовать к себе некоторого внимания, особенно от тебя. Он тебе показывает столько преданности, просто чуть не молится на тебя! Ведь это все замечают, Лиди? И ты вдруг так обидно холодна… Не скажешь с ним слова целый вечер, не посмотришь на него ни разу! Он бы и этим был счастлив. Уж он, кажется, так мало просит. Поверь моей материнской опытности, Лиди, ты играешь в очень опасную игру, не пожалеть бы после!
— Вот ещё, стану я с ним нежничать! — с сердцем возражает Лиди. — Поверь, мама, я его знаю лучше тебя. Довольно с него и того, что я буду его женою. Конечно, он богат. Но ведь, согласись же, мама, разве можно его сравнить с другими молодым людьми? Он такой противный!
— Лиди, Лиди, что это ты? Бог с тобою, — краснея, говорит генеральша, и сердце её сжимается грустным предчувствием. — Чем же он противный, помилуй! Такой благовоспитанный, так мило держит себя.
— Я могу обвенчаться с ним, мама, так как ты этого желаешь, — ещё резче продолжала Лида, — но я не могу с ним любезничать. Он такой глупый!
— Ах, боже мой, Лиди! Кто тебе внушил эти странные понятия! — с беспокойством останавливает её Татьяна Сергеевна, поражённая неожиданною откровенностью Лиды. — Ты знаешь, что всегда много завистников у богатых людей. Тебе, наверное, наговорили на него бог знает что, чтобы расстроить вашу партию, которая многим здесь не по сердцу. И я почти уверена, что это…
— Ах, мама, какая ты смешная! — нетерпеливо вскрикнула Лида. — Ты меня считаешь крошечным ребёнком, который сам ничего не может понять. Божусь тебе — мне никто ничего не говорил про Николая Дмитрича! Ведь я же не отказываюсь от него, я только говорю то, что вижу. Разве, выходя замуж, нужно быть слепой?
— Но вот что, Лиди: ведь это наше с тобою предположение, что Овчинников женится на тебе. До сих пор он не говорит мне ни слова, и очень может быть, не говорит оттого, что не уверен в твоей любви.
— Господи! В моей любви! — насмешливо сказала Лида. — Пожалуйста, мама, избавь меня от этих объяснений. Скажи ему, что я согласна, и больше ничего.
— Да… Но это зависит от тебя, Лидок, чтобы он спросил меня. Время идёт так быстро… А ты знаешь, эти вещи не делаются в один час. Да и кто знает, что может случиться впереди.
Но Лида всё медлила и не давала Овчинникову ни малейшего повода поспешить объяснением, которого так желала Татьяна Сергеевна. Лидочке было просто жаль себя самой. Как ни мало сохранилось в ней естественный чувств под влиянием пустого воспитания, всё-таки молодая натура инстинктивно защищала себя. Лидочка не раз мечтала о том, не лучше ли бросить Овчинникова и выйти замуж за кого-нибудь другого. Разве нет богатых и без Овчинникова? Положим, он богаче всех, но ведь и у других есть что-нибудь. Лида долго останавливалась на адвокате Прохорове. Ей сказали, что он богатеет с каждым месяцем; она видела его изящную обстановку, на когда на масленице компания молодых дам, девиц и кавалеров согласилась съехаться на блины в его холостую квартиру. Прохоров превзошёл себя, угощая редкую публику всевозможными деликатесами. За Лидой он ухаживал так настойчиво, что на минуту поколебал даже её решимость. Но подумав, Лида нашла, что остроумие и манеры Прохорова немножко пахнут учителем. У не было той небрежной развязности, тай спокойной самоуверенной свободы в движениях и речи. которые сразу отличают человека, воспитавшего с детства свои общественные привычки. Быть адвокатшей тоже не очень льстило Лидочке. Она представляла себе адвокатов и нотариусов чем-то вроде старинных приказных и воображала, что человек порядочного дома никогда не унизится до этого звания. Кроме того, самый способ наживы адвокатов, о котором так много говорили при Лиде, не внушал ей особенного доверия, и казался слишком торговым, слишком рискованным. Её дворянской фантазии рисовались вполне дворянские перспективы старинных местностей с парками и фонтанами, с огромными сёлами, в которых живут мужики, вечно платящие барину деньги на всё, что нужно ему. К тому же у Прохорова не было родни; то есть родни было собственно очень много. то Татьяна Сергеевна отзывалась о ней в таких презрительных выражениях, что лучше бы её вовсе не знать.
— Всё это de la roture, — говорила она Лиде. — Становые пристава и разные canaille terrestre. А у Овчинниковых такое прекрасное родство: Буйносовы, Переверзьевы, все наши старинные дворянские роды. Ты знаешь, князь Сабуров двоюродный брат покойной Анны Никитишны.
Возможность иметь тётушкой попадью или вдову квартального надзирателя разрешила все сомнения Лиды. Она почувствовала, что этого никогда не может быть, и самым храбрым образом стала после этого встречать все любезности адвоката.
