И ветвями шумит Олива Палестины;

И, внемля ей во сне, Вздыхает он глубоко

О славной старине И о земле далекой.

На скале приморской мшистой,

Там, где берег грозно дик,

Богоматери пречистой

Чудотворный зрится лик;

С той крутой скалы на воды

Матерь божия глядит

И пловца от непогоды

Угрожающей хранит.

Каждый вечер, лишь молебный

На скале раздастся звон,

Глас ответственный хвалебный

Восстает со всех сторон;

Пахарь пеньем освящает

Дня и всех трудов конец,

И на п aлубе читает

"Ave Maria" пловец.

Благодатного Успенья

Светлый праздник наступил;

Все окрестные селенья

Звон призывный огласил;

Солнце радостно и ярко,

Бездна вод светла до дна,

И природа, мнится, жаркой

Вся молитвою полна.

Все пути кипят толпами,

Все блестит вдали, вдали;

Убралися вымпелами

Челноки и корабли;

И, в один слиявшись крестный

Богомольно-шумный ход,

Вьется лестницей небесной

По святой скале народ.

Сзади, в грубых власяницах,

Слезы тяжкие в очах,

Бледный пост на мрачных лицах,

На главе зола и прах,

Идут грешные в молчанье;

Им с другими не вступить

В храм святой; им в покаянье

Перед храмом слезы лить.

И от всех других далеко

Мертвецом бредет один:

Щеки впалы; тускло око;

Полон мрачный лоб морщин;

Из железа пояс ржавый

Тело чахлое гнетет,

И, к ноге прильнув кровавой,

Злая цепь ее грызет.

Брата некогда убил он;

Изломав проклятый меч,

Сталь убийства обратил он

В пояс; латы скинул с плеч,

И в оковах, как колодник,

Бродит он с тех пор и ждет,

Что какой-нибудь угодник

Чудом цепь с него сорвет.

Бродит он, бездомный странник,

Бродит много, много лет;

Но прощения посланник

Им не встречен; чуда нет.

Смутен день, бессонны ночи,

Скорбь с людьми и без людей,

Вид небес пугает очи,

Жизнь страшна, конец страшней.

Вот, как бы дорогой терний,

Тяжко к храму всходит он;

В храме все молчат, вечерний

Внемля благовеста звон.

Стал он в страхе пред дверями:

Девы лик сквозь фимиам

Блещет, обданный лучами

Дня, сходящего к водам.

И окрест благоговенья

Распростерлась тишина:

Мнится, таинством Успенья

Вся земля еще полна,

И на облаке сияет

Возлетевшей девы след,

И она благословляет,

Исчезая, здешний свет.

Все пошли назад толпами;

Но преступник не спешит

Им вослед, перед дверями,

Бледен ликом, он стоит:

Цепи все еще вкруг тела,

Ими сжатого, лежат,

А душа уж улетела

В град свободы, в божий град.

Был сильный вихорь, сильный дождь: Кипя, ярилася пучина;

Ко брегу Рино, горный вождь, Примчался с дочерью Уллина.

"Рыбак, прими нас в твой челнок; Рыбак, спаси нас от погони;

Уллин с дружиной недалек: Нам слышны крики; мчатся кони".

"Ты видишь ли, как зла вода? Ты слышишь ли, как волны громки?

Пускаться плыть теперь беда: Мой челн не крепок, весла ломки".

"Рыбак, рыбак, подай свой челн; Спаси нас: сколь пп зла пучина.

Пощада может быть от волн - Ее не будет от Уллина!"

Гроза сильней, пучина злей, И ближе, ближе шум погони:

Им слышен тяжкий храп коней, Им слышен стук мечей о брони.

"Садитесь, в добрый час; плывем". И Рино сел, с ним дева села;

Рыбак отчалил; челноком Седая бездна овладела.

И смерть отвсюду им: открыт Прел ними зев пучины жадный;

За ними с берега грозит Уллин, как буря беспощадный.

Уллин ко брегу прискакал; Он видит: дочь уносят волны;

И гнев в груди отца пропал, И он воскликнул, страха полный:

"Мое дитя, назад, назад! Прощенье! возвратись, Мальвина"

Но волны лишь ответ шумят На зов отчаянный Уллина.

Ревет гроза, черна как ночь; Летает челн между волнами;

Сквозь пену их он видит дочь С простертыми к нему руками.

"О, возвратися, возвратись!" Но грозно раздалась пучина,

И волны, челн пожрав, слились При крике жалобном Уллина.

Свивайте венцы из колосьев златых;

Цианы лазурные в них заплетайте:

Сбирайтесь плясать на коврах луговых

И пеньем благую Цереру встречайте.

Церера сдружила враждебных людей;

Жестокие нравы смягчила; И в дом постоянный меж нив и полей

Шатер подвижной обратила.

Робок, наг и дик скрывался

Троглодит в пещерах скал;

По полям Номад скитался

И поля опустошал;

Зверолов с копьем, стрелами,

Грозен, бегал по лесам…

Горе брошенным волнами

К неприютным их брегам!

С Олимпийския вершины

Сходит мать Церера вслед

Похищенной Прозерпины:

Дик лежит пред нею свет.

Ни угла, ни угощенья

Нет нигде богине там;

И нигде богопочтенья

Не свидетельствует храм.

Плод полей и грозды сладки

Не блистают на пирах;

Лишь дымятся тел остатки

На кровавых алтарях:

И куда печальным оком

Там Церера ни глядит:

В унижении глубоком

Человека всюду зрит.

"Ты ль, Зевесовой рукою

Сотворенный человек?

Для того ль тебя красою

Олимпийскою облек

Бог богов и во владенье

Мир земной тебе отдал,

Чтоб ты в нем, как в заточенье

Узник брошенный, страдал?

Иль ни в ком между богами

Сожаленья к людям нет

И могучими руками

Ни один из бездны бед

Их не вырвет? Знать, к блаженным

Скорбь земная не дошла?

Знать, одна я огорченным

Сердцем горе поняла?

Чтоб из низости душою

Мог подняться человек,

С древней матерью-землею

Он вступи в союз навек;

Чти закон времен спокойный;

Знай теченье лун и лет.

Знай, как движется под стройной

Их гармониею свет".

И мгновенно расступилась.

Тьма, лежавшая на ней,

И небесная явилась

Божеством пред дикарей:

Кончив бой, они, как тигры,

Из черепьев вражьих пьют

И ее на зверски игры

И на страшный пир зовут.

Но богиня, с содроганьем

Отвратясь, рекла: "Богам

Кровь противна; с сим даяньем

Вы, как звери, чужды нам;

Чистым чистое угодно;

Дар, достойнейший небес:

Нивы колос первородный,

Сок оливы, плод древес".

Тут богиня исторгает

Тяжкий дротик у стрелка;

Острием его пронзает

Грудь земли ее рука;

И берет она живое

Из венца главы зерно,

И в пронзенное земное

Лоно брошено оно.

И выводит молодые

Класы тучная земля;

И повсюду, как златые

Волны, зыблются поля.

Их она благословляет,

И, колосья в сноп сложив,

Нa смиренный возлагает

Камень жертву первых нив.

И гласит: "Прими даянье,

Царь Зевес, и с высоты

Нам подай знаменованье,

Что доволен жертвой ты.

Вечный бог, сними завесу

С них, не знающих тебя:

Да поклонятся Зевесу,

Сердцем правду возлюбя".

Чистой жертвы не отринул

На Олимпе царь Зевес;

Он во знамение кинул

Гром излучистый с небес:

Вмиг алтарь воспламенился;

К кебу жертвы дым взлетел,

Н над ней roре явился

Зевсов пламенный орел.

И чудо проникло в сердца дикарей;

Упали во прах перед дивной Церерой;