И все кричат: "Вот паладин,

Завоеватель талисмана!"

Гварин, подъехав, говорит:

"В лесу нашел я этот щит;

Но обманулся я в надежде:

Был талисман украден прежде".

Вот наконец и граф Милон.

Печален, во вражде с собою,

К дворцу тихонько едет он

С потупленною головою.

Роланд смиренно за отцом

С его копьем, с его щитом,

И светятся, как звезды ночи,

Под шлемом удалые очи.

И вот они уж у крыльца,

На коем Карл и паладины

Их ждут; тогда на щит отца

Роланд, сорвав с его средины

Златую бляху, утвердил

Свой талисман и щит открыл…

И луч блеснул с него чудесный,

Как с черной тучи день небесный.

И грянуло со всех сторон

Шумящее рукоплесканье;

И Карл сказал: "Ты, граф Милон,

Исполнил наше упованье;

Ты возвратил нам талисман;

Тобой наказан великан;

За славный подвиг в награжденье

Прими от нас благоволенье".

Милон, слова услыша те,

Глаза на сына обращает…

И что же? Перед ним в щите,

Как солнце, талисман сияет.

"Где это взял ты, молодец?"

Роланд в ответ: "Прости, отец;

Тебя будить я побоялся

И с великаном сам подрался".

Раз Карл Великий морем плыл, И с ним двенадцать пэров плыло,

Их путь в святую землю был; Но море злилося и выло.

Тогда Роланд сказал друзьям: "Деруся я на суше смело;

Но в злую бурю по волнам Хлестать мечом плохое дело".

Датчанин Гольгер молвил: "Рад Я веселить друзей струнами;

Но будет ли какой в них лад Между ревущими волнами?"

А Оливьер сказал, с плеча Взглянув на бурных волн сугробы:

"Мне жалко нового меча: Здесь утонуть ему без пробы".

Нахмурясь, Ганелон шепнул: "Какая адская тревога!

Но только б я не утонул!.. Они ж?.. туда им и дорога!"

"Мы все плывем к святым местам! - Сказал, крестясь, Тюрпин-святитель. -

Явись и в пристань по волнам Нас, грешных, проведи, Спаситель!"

"Вы, бесы! - граф Рихард вскричал, - Мою вы ведаете службу;

Я много в ад к вам душ послал - Явите вы теперь мне дружбу".

"Уж я ли, - вымолвил Наим, - Не говорил: нажить нам горе?

Но слово умное глухим Есть капля масла в бурном море".

"Беда!- сказал Риоль седой,- Но если море не уймется,

То мне на старости в сырой Постеле нынче спать придется".

А граф Гюи вдруг начал петь, Не тратя жалоб бесполезно:

"Когда б отсюда полететь Я птичкой мог к своей любезной!"

"Друзья, сказать ли вам? ей-ей!- Промолвил граф Гварин, вздыхая,-

Мне сладкое вино вкусней, Чем горькая вода морская".

Ламберт прибавил: "Что за честь С морскими чудами сражаться?

Гораздо лучше рыбу есть, Чем рыбе па обед достаться".

"Что бог велит, тому и быть!- Сказал Годефруа.- С друзьями

Я рад добро и зло делить; Его святая власть над нами".

А Карл молчал: он у руля Сидел и правил.

Вдруг явилась Святая вдалеке земля, Блеснуло солнце, буря скрылась.

Был удалец и отважный наездник Роллон;

С шайкой своей по дорогам разбойничал он.

Раз, запоздав, он в лесу на усталом коне

Ехал, и видит, часовня стоит в стороне.

Лес был дремучий, и был уж полуночный час;

Было темно, так темно, что хоть выколи глаз;

Только в часовне лампада горела одна,

Бледно сквозь узкие окна светила она.

"Рано еще на добычу, - подумал Роллон,-

Здесь отдохну",- и в часовню пустынную он

Входит; в часовне, он видит, гробница стоит;

Трепетно, тускло над нею лампада горит.

Сел он на камень, вздремнул с полчаса и потом

Снова поехал лесным одиноким путем.

Вдруг своему щитоносцу сказал он:

"Скорей Съезди в часовню; перчатку оставил я в ней".

Посланный, бледен как мертвый, назад прискакал.

"Этой перчаткой другой завладел,- он сказал.-

Кто-то нездешний в часовне на камне сидит;

Руку он всунул в перчатку и страшно глядит;

Треплет и гладит перчатку другой он рукой;

Чуть я со страха не умер от встречи такой".

"Трус!" - на него запальчиво Роллон закричал,

Шпорами стиснул коня и назад поскакал.

Смело на страшного гостя ударил Роллон:

Отнял перчатку свою у нечистого он.

"Если не хочешь одной мне совсем уступить,

Обе ссуди мне перчатки хоть год поносить",

Молвил нечистый; а рыцарь сказал ему;

"На! Рад испытать я, заплатит ли долг сатана;

Вот.тебе обе перчатки; отдай через год".

"Слышу; прости, до свиданья",- ответствовал тот.

Выехал в поле Роллон; вдруг далекий петух

Крикнул, и топот коней поражает им слух.

Робость Роллона взяла; он глядит в темноту:

Что-то ночную наполнило вдруг пустоту;

Что-то в ней движется; ближе и ближе; и вот

Черные рыцари едут попарно; ведет

Сзади слуга в поводах вороного коня;

Черной попоной покрыт он; глаза из огня.

С дрожью невольной спросил у слуги паладин:

"Кто вороного коня твоего господин?"

"Верный слуга моего господина, Роллон.

Ныне лишь парой перчаток расчелся с ним он;

Скоро отдаст он иной, и последний, отчет;

Сам он поедет на этом коне через год".

Так отвечав, за другими последовал он.

"Горе мне! - в страхе сказал щитоносцу Роллон,

Слушай, тебе я коня моего отдаю;

С ним и всю сбрую возьми боевую мою:

Ими отныне, мой верный товарищ, владей;

Только молись о душе осужденной моей".

В ближний пришед монастырь, он приору сказал.

"Страшный я грешник, но бог мне покаяться дал.

Ангельский чин я еще недостоин носить;

Служкой простым я желаю в обители быть".

"Вижу, ты в шпорах, конечно, бывал ездоком;

Будь же у нас на конюшне, ходи за конем".

Служит Роллон на конюшне, а время идет;

Вот наконец совершился ровнехонько год.

Вот наступил уж и вечер последнего дня;

Вдруг привели в монастырь молодого коня:

Статен, красив, но еще не объезжен был он.

Взять дикаря за узду подступает Роллон.

Взвизгнул, вскочив на дыбы, разъярившийся конь;

Грива горой, из ноздрей, как из печи, огонь;

В сердце Роллока ударил копытами он;

Умер, и разу вздохнуть не успевши, Роллон.

Вырвавшись, конь убежал, и его не нашли.

К ночи, как должно, Роллона отцы погребли.

В полночь к могиле ужасный ездок прискакал:

Черного, злого коня за узду он держал;

Пара перчаток висела на черном седле.

Жалобно охнув, Роллон повернулся в земле;

Вышел из гроба, со вздохом перчатки надел,

Сел на коня, и как вихорь с ним конь улетел.

Он был весной своей В земле обетованной

И много славных дней Провел в тревоге бранной.

Там ветку от святой Оливы оторвал он;

На шлем железный свой Ту ветку навязал он.

С неверным он врагом, Нося ту ветку, бился

И с нею в отчий дом Прославлен возвратился.

Ту ветку посадил Сам в землю он родную

И часто приносил Ей воду ключевую.

Он стал старик седой, И сила мышц пропала;

Из ветки молодой Олива древом стала.

Под нею часто он Сидит, уединенный,

В невыразимый сон Душою погруженный.

Над ним, как друг, стоит, Обняв его седины,