По плану Суворова, составленному давно и объявленному кому следует для исполнения по взятии Мантуи, между прочим генерал Кленау должен был двинуться к Генуе вдоль морского берега. В первых числах августа Кленау начал приводить этот план в исполнение и дошел до форта Санта-Мария, но тут получил прямо из гофкригсрата распоряжение — прекратить наступление в Ривьеру, возвратиться в Тоскану и ничего не предпринимать до новых приказаний из Вены. В то же время и тоже из гофкригсрата получено Меласом высочайшее повеление — собрать в Тоскане немедленно 9,000-ный отряд под командою генерала Фрелиха, которому водворить там порядок и обезоружить народные ополчения, ожидая на месте инструкций из Вены. Кроме того Бельгарду дано прямое предписание - прибыть в Вену, а Гогенцолерну — ехать в Тоскану с дипломатическим поручением. Мелас донес обо всем этом Суворову в тот же день 5 августа, говоря между прочим следующее: "так как означенное высочайшее повеление должно быть исполнено безотлагательно, то я прямо уже сообщил о нем по принадлежности и сделал надлежащие распоряжения".

Таким образом, подкомандный генерал делал по армии распоряжения и сообщал о них главнокомандующему для сведения, а другой генерал, степенью еще ниже, получал за несколько сот верст приказание от правительства, разрушавшее составленный главнокомандующим план военных действий. Казалось, какая-то роковая преграда постоянно воздвигалась между Генуей и Суворовым, будто указывая ему иной путь. Так на самом деле и вышло.

 Наступательное движение в Генуэзскую Ривьеру представлялось таким естественным шагом после победы при Нови, что Суворов не сразу от него отказался, несмотря на сделанные из Вены прямые распоряжения в противоположном смысле. Да и не все австрийские генералы приняли эти распоряжения к безусловному исполнению; нашлись люди, которые под риском личной ответственности сочли долгом повиноваться не гофкригсрату, а главнокомандующему. Так, генерал Кленау продолжал свое наступление по морскому берегу, впредь до изменения самим фельдмаршалом первоначального плана действий, о чем ему и донес. Но надежды Суворова лопнули очень скоро; император Франц вторично подтвердил свою волю, в надежде, что "неприятель вынужден будет сам покинуть Ривьеру по недостатку продовольствия". Таким образом Кленау, успевший приблизиться почти к самой Генуе, но не поддержанный движением других частей армии, принужден был отступить с уроном в несколько сот человек. Распущение ополчений тосканских и особенно аретинских, весьма для коалиции полезных и не провинившихся самовольством или безначалием, также представлялось мерой вредной в военном и политическом отношении, и граф Цукато поспешил выехать из Тосканы, чтобы спасти в глазах итальянского народа честь русского офицера. Предначертания Суворова, так хорошо задуманные и успешно приводимые в исполнение, разлетелись прахом одно за другим.

Некоторым косвенным утешением послужили Суворову вновь сложившиеся обстоятельства, которые, по крайней мере на первое время, отвлекли бы его от предположенного наступления в Ривьеру и без запрета Венского двора. Со стороны Швейцарии были получены неприятные известия. принц Виктор Роган и Штраух, вытесненные Французами из Валиса, с большим уроном были отброшены к Домо д'Оссола и к Белинцоне. Занятием Симплона и С-Готара Французы открыли себе путь в тыл итальянской союзной армии; тревога распространилась до Милана, и Суворов поспешно двинул Края на подкрепление Штрауха и Рогана. Дело ограничилось одной тревогой, ибо Французы дальше не двигались, но за то стала грозить опасность со стороны крепости Кони. Тут уже давно происходили непрерывные движения французских войск и почти ежедневные аванпостные стычки, но Суворов не обращал на них большого внимания, хотя и знал, что на границе собирается французская армия под начальством Шампионэ. Лишь при новых, настойчивых слухах о соединении Шампионэ с частью войск Моро, он дал цену тенденциозным вестям и приказал Краю спешить назад. Однако и эта тревога оказалась пустою; демонстрации Шампионэ производились так медленно и нерешительно, что сами разоблачали свое истинное значение, и Суворов спокойно оставался в лагере при Асти.

Пункт этот находился почти на половине пути между Турином и Тортоной и был избран как центральная позиция на случай предприятий Французов со стороны Кони или Генуи. Осада тортонской цитадели, прерванная сражением при Нови, после победы тотчас возобновилась, однако огонь осадных батарей не имел большой действительности против казематированных построек, и Суворов, в нетерпении, приказал корпусу Розенберга готовиться к штурму. Уже не один раз подобные крайние его решения приводили к искомому результату - сдаче крепостей; в настоящем случае угроза штурмом тоже произвела действие, тем более, что разгром Французов при Нови отнимал у храброго и решительного тортонского коменданта почти всякую надежду на освобождение крепости от осады. Августа 11 состоялась конвенция, которою заключено до 31 числа перемирие, а в этот день условлено сдать крепость на капитуляцию, если она не будет до того времени выручена французскою армией, причем гарнизон получал свободу с правом возвратиться во Францию, а со своей стороны давал обещание не служить против союзников 4 месяца. Условие было выгодное для обеих сторон, потому что, по тщательному исчислению инженеров, требовалось при самых благоприятных условиях не меньше 3 недель для пробития бреши. Но последствия показали, что штурм, если б он удался, был бы несравненно лучшим решением, потому что капитуляционный срок задержал Суворова в Италии и был одною из причин неудачи Швейцарской кампании.

Таким образом три недели пришлось Суворову простоять в лагере при Асти. Здесь, как и в Александрии, справлялись торжественные дни, служились молебны, раздавались награды при церемониальной обстановке. Сюда стекались мирные жители страны и иностранцы посмотреть на победоносного вождя; неслись отовсюду поздравления, пожелания дальнейших успехов, милости коронованных особ. Сардинский король, выразив Императору Павлу глубокую признательность за все им совершенное для восстановления прежних порядков, обращался с самыми любезными письмами и к самому Суворову, называл его "бессмертным", изъявлял желание служить в армии под его начальством; братья короля тоже просились в русскую службу. Не довольствуясь словами, Карл Эммануил даровал Суворову высшие награды, какие только существовали в королевстве; сделал его "великим маршалом пьемонтских войск и грандом королевства, с потомственным титулом принца и кузена короля", так что с этого времени и сам король, и его братья подписывались в письмах к Суворову: "Votre tres-affectionne cousin". Город Турин, следуя примеру своего монарха, тоже почтил Суворова знаком особенной признательности: депутация от города прибыла в Асти и поднесла победоносному фельдмаршалу золотую шпагу, осыпанную драгоценными камнями, с благодарственною надписью. Множество поздравительных и признательных адресов получил Суворов также из разных частей Италии. Даже камердинер его, Прохор Дубасов, попал в колею милостей: Сардинский король наградил его двумя медалями за заботы по сбережению здоровья Суворова ¹.