С понятною гордостью написал Суворов своей дочери письмо, начав его словами: «графиня двух империй». Но не эта награда произвела на него наиболее глубокое впечатление, т.е. отвечала его затаенным желаниям и надеждам, а Георгий I класса. «Скажи Софье Ивановне (начальнице) и сестрицам (институткам), у меня горячка в мозгу, да кто и выдержит! Слышала ли сестрица, душа моя? Еще от моей mаgnаnime mere рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому, знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят (за Фокшаны), да выше всего голубушка, первый класс св. Георгия: вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть право от радости не умер». Да и как было не радоваться; это не было только милостью, знаком благоволения, какие доставались Потемкину и иным; это было засвидетельствованием действительной, выходящей из ряда заслуги перед отечеством. Но подобное признание заслуги имеет свои неудобства, свои тернии: оно возбуждает зависть и зарождает в завистниках желание, — найти несоответственность между заслугой и её оценкой. Такое случилось и с Суворовым. Пожалованное ему графское достоинство особенно раздражило и обеспокоило завистников; в Петербурге больше прежнего стали говорить. что успехом своим он обязан не дарованиям, а исключительно счастию. Одно из доверенных лиц Потемкина, сообщая ему эту заметку, прибавляет, что такой взгляд распространен впрочем только в чиновном люде ¹⁹; к этому надо еще прибавить, что конечно только в высших сферах.

Разумеется, не на Суворове одном выразилась признательность Императрицы за блестящую победу; подкомандующие и офицеры получили повышения и ордена, солдаты денежные награды, а более отличившимся пожалованы кроме того серебряные медали с надписью: Рымник. Суворов два раза представлял списки отличившимся, не без опасения надоест Потемкину, но приводил в свое оправдание, что «где меньше войска, там больше храбрых». Старшие генералы, в том числе Дерфельден, в списки не вошли: они в деле не участвовали, оставшись по болезни дома. Дерфельден был серьезно болен ²⁰.

На третий или четвертый день Суворов расстался с принцем Кобургским и малыми переходами двинулся к месту прежнего своего расположения. Остановившись у Текуча, он простоял тут несколько дней, написал реляцию, потом продолжая поход, прибыл в Бырлад в последних числах сентября. Тут долгое время пришлось ему оставаться без дела и даже отделить часть своих сил в помощь Потемкину к Бендерам.

Успокоенный рымникской победой со стороны великого визиря, Потемкин направил все свои усилия на овладение Бендерами. Взят был замок Гаджибей, вслед за ним Паланка, за нею Акерман сдался на капитуляцию, армия Потемкина окружила Бендеры. Крепость была сильная и гарнизон её многочисленный, но командующий паша или по малодушию, или закупленный Потемкиным, сдал ее и сам предпочел остаться у Русских, а гарнизон и население отправились к Дунаю. Суворов поздравил Потемкина, говоря, что в том столетии ни одна турецкая важная крепость «не сдавалась Русским так приятно ²¹. Государыня наградила Потемкина великолепным золотым лавровым венком. «Не даром я тебя люблю и жаловала», писала она ему по этому случаю: «ты совершенно оправдываешь мой выбор и мое о тебе мнение: ты отнюдь не хвастун, и выполнил все предположения, и Цесарцев выучил Турков победить». Так мало нужно было сделать Потемкину, чтобы заслужить подобную лестную признательность.

Взятием Бендер закончилась кампания. Австрийцы сделали в этом году больше прежнего, но все-таки очень мало по своим средствам и способам: был занят Букарест принцем Кобургским, сдался Белград ни еще два незначительных пункта. Да и то следует принять во внимание. что важнейшее из сделанного Австрийцами и Потемкиным, совершено главным образом. благодаря сильному впечатлению, произведенному на Турок рымникским погромом. Особенно ясно это обнаружилось в Букаресте. Турки бросили этот город тотчас, как появился авангард Кобурга, и бежали с 4 пашами во главе. Так описывал он Суворову свое вступление в Букарест, относя панику Турок прямо нравственному гнету, под которым они находились от минувшего поражения ¹⁵.

Зима наступила рано, войска разошлись по зимним квартирам. Подходил к концу 1789 год, представлявший собою оригинальное зрелище: огромные армии, с главнокомандующими во главе, осаждали крепости и забирали крепостцы, а два небольшие корпуса со второстепенными ролями, побивали неприятельский сильный отряд и главную армию в генеральном сражении. Суворов уже оправдывал сказанное про него впоследствии одним писателем: «если победа не давалась добровольно в руки ему, своему любимцу, то он ее насиловал» ¹⁴.

Война тянулась давно, а сделано было мало, и близкий конец не предвиделся. Австрия тяготилась своим в ней участием, особенно по кончине императора Иосифа в феврале 1790 года и при возникших в Брабанте мятежах; Англия напрягала усилия оттянуть ее от союза с Россией; дела с Польшей находились в положении весьма натянутом, и могли разрешиться внезапным разрывом; война со Швецией не была еще окончена. Вдобавок ко всему грозил вероятный разрыв с Пруссией, которая задалась целью, — во чтобы то ни стало отвлечь Австрию от участия в турецкой войне и мобилизовала свою армию.

При таких условиях силы Русских, выставленные в прошлом году против Турции, неизбежно должны были уменьшиться, и для наступательных действий предназначалось всего две дивизии с небольшим промежуточным между ними отрядом, в общем итоге не больше 25000 человек. Оберегаясь от Пруссии, Австрия тоже должна была отделить часть сил с турецкого театра войны.

Со своей стороны Порта предполагала действовать наступательно в Крыму и на Кубани, а на Дунае держаться оборонительно, заняв тамошние крепости сильными гарнизонами. Боевые её средства для кампании 1790 года были довольно слабы; поэтому, выгадывая время, Турки продолжали начавшиеся еще в минувшем году переговоры о мире и изъявили желание заключить перемирие. Но Потемкин не согласился на приостановку военных действий, которые таким образом и велись с мирными переговорами параллельно.

Суворов не оставлял своей мысли о наступательных действиях и, в виде подготовления к ним, вошел зимою в сношение с пашой, командовавшим в Браилове. Между ними установились добрые отношения, в роде тех, какие бывают между воюющими во время перемирия; они делали друг другу разные мелкие угождения и любезности, пересылались свежею рыбой и другой живностью, а вместе с тем переговаривались о деле. Суворов старался убедить пашу в бесполезности сопротивления Браилова, когда Русские начнут в этом направлении свои наступательные действия. Подействовало ли тут его грозное для Турок имя, или паша имел свои соображения, но только он поддался на увещания и согласился ограничиться легким сопротивлением, для вида, а затем сдать крепость. Суворов составил смелый план наступления за Дунай Русских совместно с Австрийцами. Принц Кобургский должен был взять Оршову и Журжу, Суворов — Браилов, и затем одновременно переправиться за Дунай. Кобург одобрил этот план, переписывался о нем с Суворовым, разъясняя подробности, но проект оставался проектом, потому что Потемкин не только не давал своей санкции, но просто не отвечал ни слова на все сообщения принца. Он очень недолюбливал Кобурга, что в соображениях такого своенравного и себялюбивого человека должно быть принимаемо к счету; кроме того, зная ход европейской политики, он вероятно не рассчитывал на долговечность австрийского союза, что потом и оправдалось.