Немногое было сделано Русскими в кампанию 1788 года, но следующий год открывался при политических усложнениях еще менее благоприятных. Война со Швецией, навязанная сумасбродством Шведского короля, задержала в Балтийском море большой русский флот, назначенный против Турок, и оттянула часть сухопутных сил. Англия и Пруссия силились усугубить эту полезную для Турции диверсию, втянув в дело еще и Польшу. России пришлось делать разные уступки и удовлетворять настояниям Польского правительства, лишь бы отсрочить разрыв. «Пакости Поляков вытерпеть должно до времени», писала Екатерина Потемкину в октябре 1789 года. Пруссия сильно подняла тон, дипломатическая переписка её получила задорный, вызывающий характер. Но несмотря на все это, Русская Императрица оставалась по-прежнему тверда; вопреки советам Потемкина, она не поступалась ничем существенным, сохраняла самообладание и держалась прежней политики.

Окончив кампанию 1788 года, Потемкин поехал в Петербург и был принят с почетом и триумфом, в которых благосклонность к нему Государыни играла гораздо большую роль, чем действительные его заслуги. Кроме благосклонности, действовало тут и соображение: тогда восходила новая звезда, Платон Зубов, которая могла угрожать Потемкину в будущем; следовало ублажить старого любимца, успокоить его тревожные чувства и опасения. Обремененный непрерывною цепью празднеств, всеобщим славословием и поклонением, бесчисленными знаками милости и внимания Императрицы, он отправился к армии в начале мая 1789 года.

Екатеринославская армия была укомплектована до 80,000 человек, Украинская — до 35,000. Первая долженствовала занять линию Днестра; вторая — прикрывать операции первой и содержать связь с Австрийцами, которые намеревались переправиться через Дунай и занять Белград. Турки рассчитывали выставить против Австрийцев сильный корпус, а с остальными силами, разделенными на две армии, наступать на Бессарабию и Молдавию.

Военные действия начались в Украинской армии, графа Румянцева, когда Потемкин находился еще в Петербурге. Турки предприняли наступление на Австрийцев со стороны Фокшан и на Русских со стороны Пуцен. Австрийские передовые войска отступили; русская же дивизия генерала Дерфельдена получила приказание Румянцева — идти к Бырладу и разбить неприятеля, несмотря на большое превосходство его в силах. Дерфельден исполнил приказание с блестящим успехом, обнаружив при этом искусство, храбрость и энергию. Он дважды разбил Турок на голову; в первом деле, при Максимене, они потеряли больше 500 человек; во втором — при Галаце, свыше 3000. Затем, в последних числах апреля, Дерфельден отошел к Бырладу и занял наблюдательное положение, чтобы или подать помощь Австрийцам. или обратиться против Турок. Сюда вскоре прибыл Суворов и принял у Дерфельдена дивизию.

При распределении генералитета по войскам обеих действующих армий, он не был внесен в списки; единственной тому причиной могло быть продолжавшееся неудовольствие Потемкина, Суворов узнал про это вовремя, поскакал в Петербург и представился Государыне для принесения благодарности за прошлогодние награды. Поклонившись по обыкновению ей в землю, Суворов с жалобным видом сказал: «Матушка, я прописной». — Как это? — спросила Екатерина». «Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду». Государыня на этот раз не поддержала своего баловня, не захотела сделать несправедливость; как бы ни был в её глазах виноват Суворов за очаковскую попытку. В самом деле ей не расчет было лишиться на театре войны такой боевой силы, какую представлял собою Суворов, особенно при усложнявшихся обстоятельствах. Но не желая поступать прямо наперекор Потемкину, Государыня назначила Суворова в армию Румянцева. Апреля 25 Суворов получил повеление ехать в Молдавию и в тот же день поскакал из Петербурга ¹.

Описанный случай относят обыкновенно к началу второй Турецкой войны, но это неверно, так как тогда не существовало никаких поводов к исключению Суворова из списков действующей армии, да и в Петербург он не приезжал. Кроме того рассказывают, что для убеждения Потемкина в замечательных свойствах Суворовского ума, Екатерина однажды пригласила к себе Суворова и стала беседовать с ним наедине, поставив Потемкина за ширмы. Когда Потемкин, озадаченный глубиною его мыслей и меткостью суждений, спросил его потом, почему он говорит с ним иначе, то Суворов будто бы отвечал, что для Императрицы у него один язык, а для Потемкина — другой. Все это весьма сомнительно, хотя и записано современниками. Только люди, не имевшие с Суворовым близкого и серьезного дела, могли сомневаться в обширности, проницательности и логичности его ума, будучи обмануты маской его чудачеств и шутовства, Потемкин же знал Суворова давно и потому собственной инициативой взял его в свою армию перед началом войны, дал ему самый важный в ней пост и зачастую советовался с ним, в чем удостоверяет их переписка. Если он решился отказаться от Суворова после очаковского случая, то это потому, что самолюбие и эгоизм его пересиливали все другие соображения. Они были Суворовым затронуты, — и этого достаточно, хотя Потемкин оценял перед тем Суворова в 10,000 человек, а после кинбурнской победы конечно дорожил им и того больше.

Суворов уже в то время был отчасти облечен несколько легендарной оболочкой, которая отводила современникам глаза и спутывала их о нем понятия. Еще при его жизни расплодилось много вымышленных о нем анекдотов и известий, и значительная их часть, относящаяся к ранним периодам, очевидно изобретена в пору позднейшую, когда причуды и странности Суворова дошли до апогея и почти совсем заслонили самого человека. Историку весьма трудно разобраться во всей этой груде измышлений, преувеличений и анахронизмов. Для примера приведем еще анекдот, относящийся к 1788 году. Один из современников ² говорит, что Государыня послала Суворову в Петербург (он в этом году там не был) 5,000 рублей, через камер-лакея, но что Суворов, недовольный таким незначительным подарком, отдал один империал посланному, а остальное возвратил, сказав, что и без того слишком богат по милости Государыни. Вслед затем, по выезде Суворова из Петербурга, Екатерина будто бы послала ему 30,000 p., и эту сумму Суворов принял безоговорочно. Ничего подобного не было. Годом раньше, т.е. осенью 1787 г., действительно последовал указ о назначении Суворову 5,000 р. на экипаж, но не в Петербурге, а заочно, в Кинбурн, за что Суворов и благодарил Государыню письмом 17 октября из Кинбурна ³; других же денежных пожалований ни тогда, ни в ближайшее время он не получал. В этом свидетельствуют разнородные документы, в которых сохранился бы хоть намек или какой-нибудь след такой крупной суммы, как 30,000 рублей.

Прибыв на театр войны и представившись графу Румянцеву, Суворов вступил в командование дивизией, расположенной между реками Серетом и Прутом. Сделав осмотр местности, он выбрал у Карапчешти, впереди Бырлада, очень выгодную позицию, куда и перевел свои войска.

Вслед за тем переменилось у него начальство. Под влиянием Потемкина, Екатерина перестала относиться с прежнею благосклонностью к Кагульскому победителю и виновнику Кучук-Кайнарджиского мира. Этому отчасти способствовал сам Румянцев, сильно наскучив Государыне жалобами на разные недостатки в его Украинской армии. Кроме того он состарился, часто хворал и утратил большую часть своей прежней военной энергии, хотя все-таки представлял собою военное дарование, значительно превышавшее Потемкинское, доказательством чему служило начало кампании. Екатерина решилась устранить его от командования и подчинить обе армии Потемкину, «дабы согласно дело шло». Это было натяжкой, потому что Румянцев исполнял свою задачу в минувшую кампанию безукоризненно и раздоров с Потемкиным не имел. Ему предложили начальствование над новой армией, предполагавшейся к формированию против Пруссии; он понял заднюю мысль, сдал Украинскую армию Каменскому до прибытия назначенного на его место князя Репнина, подал в отпуск за границу и поселился в небольшом имении Стынки, неподалеку от Ясс. Пришло дозволение ехать в отпуск, а Румянцев оставался, вероятно выжидая перемены к лучшему. Потемкину не могло нравиться пребывание близ самого театра войны старого победоносного фельдмаршала, бывшего его начальника и учителя, имевшего много тайных сторонников в армии. Под его влиянием началось, по повелению Государыни, выживание Румянцева из-под Ясс, но ввиду неподатливости старого фельдмаршала, долго не имело успеха. Он оставался тут около двух лет и только тогда выехал в свое малороссийское имение.