Этим эпилогом закончилось сражение при Нови. Отличительная его черта состоит в необыкновенном упорстве обеих сторон и в естественном следствии этого упорства - огромных потерях. Сам Суворов говорил, что не видал еще такого жестокого по упорству дела ¹⁸. У союзников больше всего потерпели войска Края, находившиеся в огне с раннего утра до вечера; у него выбыло из строя больше 5,000 человек; в русских войсках убыль доходила почти до 2,000; общий итог потери союзников простирался до 8,000; в числе раненых насчитывалось несколько генералов. Урон Французов был еще значительнее; самые умеренные показания определяют его в 9,500 человек убитыми, ранеными и пленными ¹⁹, но в сущности он был выше по меньшей мере на 1,500, особенно если принять в расчет, что много раненых Французов следовало за своею отступавшею армией при пособии пленных Австрийцев, которые были для этого к ним приставлены ²⁰. Так как союзников участвовало в бою 52,000, а французов 35,000, то процентное содержание потери Французов выходит вдвое больше, чем у союзников; сверх того у Французов разбежалось несколько тысяч человек. В числе 4,600 пленных Французов находилось 84 офицера и 4 генерала, из которых двое, Груши и Партуно, были отправлены в Петербург, так как Император Павел еще раньше повелел прислать к нему французских генералов, которые будут "взяты в полон без акорду". Сверх всего этого, в руках союзников осталось 4 французских знамени и от 37 до 39 орудий, т.е. почти вся их полевая артиллерия, состоявшая только из 40 орудий.

Суворов был очень доволен поведением войск в бою, и русских, и австрийских, о чем и доносил обоим императорам, особенно одобрительно отзываясь о содействии, оказанном Меласом. Представлен был длинный список отличившихся, и Император Павел пожаловал им щедрые награды. Кроме того высочайше повелено: жалованье убитых на войне офицеров обратить в пенсию их женам по смерть, а детям до совершеннолетия; семействам же убитых офицеров, находившимся за границей, выдать еще, в виде единовременного пособия, годовой пенсион на возвратный путь в Россию. Суворова Государь почтил рескриптом, написанным в самых милостивых выражениях; в нем говорилось, что Государь не знает, чем наградить главнокомандующего, который "поставил себя выше награждений". Однако Государь придумал награду, и именно в том роде, который для Суворова был особенно дорог. Последовал приказ, чтобы гвардия и все войска, даже в присутствии Государя, отдавали Суворову воинские почести, следующие по уставу только особе Императора. "Достойному достойное", заключал Государь свой рескрипт: "прощайте князь, живите, побеждайте Французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного".

Впечатление от новой, решительной победы было в Вене и в Петербурге полное, глубокое, но в венских правительственных кружках принято по обыкновению сдержанно, в Петербурге же с искренним, горячим восторгом. С донесением отправлен был состоявший при Суворове подполковник Кушников; ему между прочим приказано было, при проезде чрез Вену, не являться Тугуту. Кушникова чуть не носили в Петербурге на руках, и Государь первый подавал всем пример своими милостями: произвел его в следующий чин, пожаловал два ордена, в том числе один с бриллиантами, звал к своему столу и к обеду, и к ужину. Государь - наследник, в предвидении зимней кампании, узнав, что у Кушникова нет теплого верхнего платья, подарил ему свою шубу, сказав: "мне нельзя ехать в италийскую армию, так пусть там будет хоть моя шуба" ⁵. Вообще Суворовскому посланцу оказывали всюду самые разнообразные знаки внимания, приглашали к себе, расспрашивали о последних мелочах, слушали как оракула.

Такое же глубокое, можно сказать потрясающее впечатление, только в противоположном смысле, произвело известие о побоище при Нови во Франции. Клуб, сформировавшийся из остатков якобинской партии, не знал границ в резких заявлениях своего негодования; оскорбления посыпались на генералов, на Моро, на Жубера, даже на вдову Жубера, Да и в правительственных учреждениях говорилось тоже самое, только в более мягкой форме; национальная гордость конвульсивно трепетала под нанесенным ей новым, жестоким ударом ²¹.

Распоряжения Суворова при Нови осуждаются иностранными писателями более, чем в каком другом деле. Говорят про разновременность атак, про поздний призыв Меласа, про нерасчетливое оставление Розенберга без всякого употребления, т.е. про отсутствие общей мысли в ведении боя; самые строгие хулители выводят заключение, что Суворов одолел только числом и обнаружил полнейшее невежество в военном деле. Следует впрочем оговориться, что никто из критиков не отрицает храбрости Русских, называя ее по обыкновению "фанатическою", а один из них, наиболее беспристрастный, замечает, что сражение при Нови между прочим доказывает, что "качество войск и непреклонная воля их предводителя иногда могут заполнить ошибочность его соображений" ²². В настоящей главе предмет изложен таким образом, чтобы самое дело могло служить прямым ответом на приведенные приговоры и замечания критики, а потому к этой теме нет надобности возвращаться. Можно разве только добавить, что если настойчивость и упорство были злоупотреблены, то этот недостаток представляется ничтожной отрицательной величиной в сравнении с тем громадным положительным достоинством, которое присуще долгому и славному военному поприщу Суворова, благодаря тем же настойчивости и упорству. Сам Суворов очень хорошо понимал, что сражение при Нови может послужить канвой для многих узоров порицания и охуждения, а потому выразился, что "тактики будут ругать" его, в чем и не ошибся ²³.

Но охуждают не одно сражение, а также и распоряжения после боя; ставят Суворову в укор, что он не сумел воспользоваться победой, дозволив совершенно разбитым Французам отступить, тогда как мог их истребить энергическим преследованием. Обвинение это еще менее основательно, чем первое, в чем легко убедиться из обстоятельств, последовавших за победою.

По ходу боя видно, в какой крайней степени изнурения должны были находиться войска к вечеру 4 августа; серьезное преследование немедленно, без передышки, — стало физически невозможным. Послав за неприятелем легкие партии, Суворов сделал распоряжение об энергическом преследовании на следующий день. Во главе русских войск должен был идти Розенберг со своими свежими, не участвовавшими в бою силами; он подошел к Нови 4 числа поздно вечером, провел тут ночь и тронулся дальше рано утром 5 числа. Прочие корпуса, вследствие чрезмерной усталости, простояли на месте до полудня и только тогда выступили. Розенберг в тот же день имел авангардное дело с Французами; войска его, горевшие желанием добыть хоть долю славы своих товарищей, не тратили много времени на перестрелку. Несколько батальонов дружно и горячо ударили в штыки, вмиг сбили неприятеля и гнали его, не давая опомниться; до 130 человек взято в плен и много полегло на месте. Этим небольшим делом и ограничились действия Розенберга, ибо к вечеру он получил приказание — вернуться назад, чрез Серавалле, куда и двинулся следующим утром, а против неприятеля отправил только легкие партии ²⁴. Такое же самое приказание — возвратиться на прежние позиции перед Нови или занять другие указанные места, — получили остальные войска 5 и 6 числа, и только что начатое преследование неприятеля прекратилось.

Это спасло остатки французской армии. Она находилась в бедственном положении; два дня сам главнокомандующий оставался в совершенной неизвестности — где находятся войска его левого крыла и что с ними сталось. Австрийская бригада Нобили, участвовавшая накануне в обходном движении Меласовых войск и занявшая в тылу Французов Арквату, была с трудом выбита оттуда отступавшими войсками правого французского крыла, и для этого потребовалась целая дивизия Ватрена. Что же было бы, если бы союзные колонны напирали энергически на неприятеля с тыла, не давая ему опомниться и поддерживая зародившуюся в нем панику? А между тем не Суворов был виновен в этой ошибке. На другой день после новийского побоища, когда Розенберг давно ушел, а может быть и прочие колонны тронулись, Мелас объявил Суворову, что нет ни продовольствия, ни мулов для движения в горы. Суворов мог конечно ответить, что еще с 20 июля отдано ему, Меласу, приказание — заготовить то и другое не позже 4 августа. По всей вероятности он и поставил это обстоятельство на вид своему подчиненному; но дело оттого не изменялось, и факт неизбежного стояния на месте — оставался во всей своей фактической силе. Что касается до местных средств Ривьеры, то в ней решительно нельзя было найти продовольствия до подвоза морем, а потому идти туда с двухдневным запасом хлеба было бы поступком просто безрассудным. Настоящий случай принадлежал к категории тех, когда невозможное нельзя силою воли или гения превратить в возможное, и остается ему подчиниться. Суворов так и сделал. Но отказаться вовсе от своего намерения, т.е. лишиться всех плодов своей победы, он не хотел и не мог. Было приказано Меласу — добыть мулов и продовольствие с наивозможною поспешностью и объявлено, что наступательное движение в горы отсрочивается на несколько дней. Однако и этот его расчет оказался в тот же несчастный день 5 августа сделанным "без хозяина", потому что хозяином в армии был не главнокомандующий, а венский гофкригсрат.