— Не беспокойся, приятель! Я тебе верный друг, так что быстро управлюсь! Тебе тоже достанется! — сказал кучерявый, приближаясь к Батистине.

В мгновение ока он перерезал путы у нее на ногах. Батистина попыталась было брыкаться, но негодяи помогали друг другу. «Умник» крепко держал ее за лодыжки. Еще раз сверкнул нож, и все пуговицы со штанов отлетели. Кучерявый резко и зло рванул тонкую ткань, раздался треск, и Батистина осталась в одной рубашке, которая уже не скрывала ослепительной красоты нагого тела.

Дезертиры разом покраснели, дыхание у них стало прерывистым. Они буквально пожирали девушку глазами, похотливо пялились на обнаженную грудь и белый живот.

— Ну, не ломайся, красотка! Небольшое изнасилование никогда еще не причиняло вреда девчонке! Только на пользу пойдет! Подумаешь, делов-то! — глухо проворчал кучерявый, придавливая девушку своим телом.

«Изнасилование? А что это такое?» — спрашивала себя Батистина, борясь из последних сил. Она стукнулась головой о балку, вернее, ее стукнули. На несколько секунд она оглохла и ослепла от боли. Придя в себя, она почувствовала, что все вокруг плывет и качается, словно на палубе корабля.

— Пощадите!

— Да мы не делали ничего плохого! Подумаешь, уж и развлечься нельзя!

— Мы только пошутили! — отчаянно вопили дезертиры.

Железные руки схватили обоих за горло и яростно сшибли две головы.

Батистина, избавленная от объятий, вызывавших у нее отвращение и даже тошноту, тихонько застонала.

— Негодяи! Мерзавцы! Подлецы! — гремел знакомый Батистине голос. Раздались жуткие крики. Батистина открыла глаза и увидела, как Эрнодан де Гастаньяк надавал таких пинков под зад дезертирам, что те вывалились наружу и исчезли.

Батистина с трудом поднялась. Она вдруг почувствовала, что стало легче дышать: Жорж-Альбер, неизвестно откуда взявшийся, вытащил у нее кляп изо рта. Он гордо бил себя кулачками в грудь, давая понять Батистине, что именно ему она обязана спасением.

— Жорж-Альбер, мой дорогой Жорж-Альбер! Что бы я делала без тебя! — прошептала девушка, лаская своего верного друга, а тот, утвердительно кивая головой, верещал на своем языке:

«Что правда, то правда!»

Батистина приблизилась к Эрнодану. Юноша стыдливо отвернулся — он был ослеплен матовым свечением, исходившим от изумительной атласной кожи, едва прикрытой обрывками рубашки.

— Боже! Какой ужас! — промолвила Батистина, выглянув в проем.

Умиравший от любви и нежности Эрнодан подставил плечо под золотистую головку. Он не знал, к чему относилось это восклицание, — перешедшее в стон: то ли к двоим негодяям, валявшимся с разможженными черепами под деревом, то ли к множеству трупов английских и французских солдат, вперемешку лежавших по всей поляне, покрывая траву.

«Красные мундиры» опять отступали, их преследовала французская кавалерия.

— Это ужасно! Отвратительно! Господи, какой кошмар! Я ненавижу войну, Эрнодан! — промолвила Батистина и зарыдала на плече у юного капитана. Она полагала, что в его присутствии ей нечего стесняться — не в первый раз Эрнодан застает ее в слезах, должен уже привыкнуть. — О-о-о-о! Я так несчастна! Мне надоело… Я сыта по горло проклятой войной, дрянными сражениями, всякими другими мужскими делами… Я хо-чу до-мой! — жалобно причитала Батистина.

Девичьи нервы не выдержали перегрузки, и теперь она плакала в три ручья.

— Моя душенька… Дорогая… Не волнуйтесь! Успокойтесь, Бога ради! Мы поспели как раз вовремя, прежде чем эти типы… Мы не дали совершить им гнусное злодеяние… — шептал Эрнодан, укачивая Батистину, словно малого ребенка.

— Да вот уж гады, так гады! Вытворять такие мерзости с милой барышней! Да как они посмели! Послушайте-ка, капитан! Пожалуй, следовало бы у них кое-что отрезать и затолкать им в глотку, чтобы подавились! — гудел Лафортюн, не сводя глаз знатока с полуобнаженного тела Батистины.

— Ну, приятель, твои комментарии никого не интересуют! — воскликнул возмущенный Эрнодан. — Пойди-ка лучше да посторожи, а то вдруг забредет сюда пара-тройка англичан ненароком!

— Посторожи! Легко сказать! Я ведь не обезьяна, чтобы торчать на дереве среди ветвей, капитан! — возразил Лафортюн, а Жорж-Альбер, отличавшийся гораздо большим чувством такта, чем толстый рейтар, уже открыл дверцу и выскочил из шалаша. Лафортюн решил, что спорить бесполезно, и отправился вслед за Жоржем-Альбером. Они устроились, как сумели, на последней ступеньке возле шалаша, не имея ни малейшего желания участвовать в преследовании несчастных англичан. Лафортюн вытащил из кармана комок жевательного табака и принялся смачно его нажевывать, с удовольствием сплевывая сквозь зубы черную слюну. Жорж-Альбер, пораженный столь вульгарными манерами, закатил глаза.

— О, Эрнодан! Чего хотели от меня эти люди? — продолжала всхлипывать Батистина, удобно устроившись на широкой груди молодого капитана.

Эрнодан выглядел все более смущенным. Он густо покраснел и не смел шелохнуться. Батистина еще ведать не ведала, какой соблазнительной женщиной она была, сколько в ней было очарования, способного вскружить голову любому мужчине. Даже самые явные ее недостатки становились в глазах представителей противоположного пола достоинствами и только усиливали ее необыкновенную привлекательность.

У Эрнодана бешено колотилось сердце. Он не отрываясь смотрел на Батистину, на ее длинные золотистые волосы, ниспадавшие очаровательными локонами на высокую, безупречной формы грудь.

— О, моя дорогая! Эти негодяи хотели воспользоваться вашей беззащитностью, но… Моя душенька, вам уже лучше? — лепетал Эрнодан, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наброситься на Батистину и не занять место дезертиров.

— Да… Да… мне кажется… — прошептала Батистина, вытирая распухший носишко о кафтан своего верного рыцаря.

— Прекрасно. А теперь попробуйте одеться, дорогая! — предложил Эрнодан.

Он отпустил Батистину и кинулся собирать разбросанные по полу изорванные в клочья остатки одежды. Он был красен как рак. Смущенно отворачиваясь, Эрнодан протянул ей то, что когда-то было штанами английского солдата. Батистину затрясло то ли от пережитого испуга, то ли от холода. Зубы у нее стучали, по телу бежали мурашки. К тому же ей хотелось есть, пить и спать.

Батистина кое-как натянула жалкие лохмотья и попыталась застегнуться, но это оказалось невозможным: пуговицы на мундире были вырваны с мясом. Батистина печально посмотрела на дырки и просто запахнула полы мундира.

— Ну вот! Теперь вы — очаровательный английский солдатик… вы должны рассказать мне о том, как вы поступили на службу к английскому королю, — попытался улыбнуться Эрнодан.

— Retreat! Retreat![32] — кричали на поляне «красные мундиры».

Батистина поспешила к проему. Охваченные настоящей паникой, остатки англичан бежали, не разбирая дороги, от беспощадного и уверенного в победе врага.

— Сражение выиграно, Эрнодан! — повернулась к молодому рейтару Батистина. Полы ее курточки разошлись, вновь обнажив грудь с розовыми сосками.

— Да, моя душенька, почти… — отозвался молодой рейтар, которому сейчас было вовсе не до военных успехов и не до побед маршала Мориса Саксонского.

— А вы не встретили случайно моего брата Адриана? Или моих друзей Федора и Ли Кана? Или маркиза Портжуа? — спросила Батистина, еле выдавив из себя имя Флориса.

Эрнодан покачал головой.

— Нет, Батистина, я встретил на своем пути только вашего верного Жоржа-Альбера. Он узнал меня и прыгнул прямо на плечи. Я тотчас же понял, что вам угрожает опасность. Он и привел меня сюда… — краснел и запинался капитан. Он подошел к Батистине и нежно взял ее за руки. Он был так взволнован и смущен, что мог бы принять пушку тридцать восьмого калибра за клавесин и наоборот.

— Славный мой Жорж-Альбер, — вздохнула Батистина, улыбаясь сквозь слезы.

— Я люблю вас, Батистина! Люблю, как сумасшедший! — взорвался внезапно Эрнодан и схватил девушку в объятия. — Будьте же моей, совсем моей, душенька!..