Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Горожане тоже устали. И все же с упорством кричат: «Горько! Горько!»

Один лишь парень не кричит. На нем модная вельветовая куртка без ворота. Длинные волосы почти спадают на плечи. Да ведь это же Славка Греков, наш Иностранец! Он ведь не пьет и не курит принципиально. Ему тут скучно, должно быть. О, каким он стал модняцким парнем. Он, как всегда, ничему не удивляется, наш философ и всезнайка.

И откуда ему только было известно, что, скажем, поросенка подают обязательно с хреном, а рыбу едят двумя вилками, а вот дичь можно разрывать руками.

Мы называли его Иностранцем, потому что он изучал английский и немецкий языки. И когда он вдруг вставлял какую-нибудь иностранную фразу, это означало, что Славка что-то осуждает.

Как он постарел, наш принципиальный трезвенник! И все-таки похож на себя прежнего даже с этой модной прической.

Мишка разводит руками, он один перед столом посреди комнаты. Стоит и оглядывается: где же невеста? А и в самом деле, где, ну где же она, его избранница, та, перед которой я должен упасть от удивления? Может быть, в коридоре?

Мишка туда и пошел. Что-то долго его не было. Сержант уже заставил меня выпить штрафную, уже мы разговаривали на «ты» с какой-то незнакомкой; мне подмигивают со всех сторон, как своему; увидел меня и Славка и тоже подмигнул: «Ну, поехали, за молодых!» И я, как по приказу, опрокидываю вторую стопку.

Но вот появились они, самые главные тут люди: Она и Он. Мишка вернулся в обнимку с женой. Она закрывает лицо руками и упирается. А Мишка подталкивает, подтаскивает ее поближе к столу, и разжимает руки, и сияет, и покачивает головой: мол, сейчас, сейчас все будет, смотрите.

Фата съехала на затылок невесты, волосы рассыпались по лицу и плечам, руки сжимаются, как два крыла, заслоняясь от всех. И тут вдруг я понял, кто она. Неужели?!

Мишка разнял руки невесты и ткнулся губами в ее лицо, в ее губы. Катя!

Как будто мне дали по морде, как будто меня обокрали, ограбили, забрали все самое лучшее и дорогое, что у меня было. Такое появилось во мне чувство.

Катя и Мишка! Катя и Мишка — муж и жена!

Где и что болело во мне, уж не знаю. Что-то душило меня, стали дрожать руки, я выпил рюмку водки, сразу вслед за нею еще и еще, но не пьянел.

Два кресла стояли напротив меня. Для молодых. Два бокала на длинных ножках были наполнены доверху шампанским цвета свежего меда. Белые гвоздики склонили головы над граненой хрустальной вазой. Она и Он садятся во главе застолья. Белое и черное. Бледное и румяное. Измученное и полное сил.

Мишка сейчас был особенно хорош собой и свеж на удивление. И, как всегда, свой парень. Вот если бы еще снять пиджак, сдернуть галстук и вздохнуть с облегчением. Но пока надо посидеть, как положено, нужно покрасоваться, раз этого требует традиция, — вон сколько народу, родственников, друзей, приятелей. Пейте, ешьте на здоровье, а я посижу с вами, мне нельзя много есть и пить, не положено, мне положено быть счастливым! Смотрите, я и есть счастливый, вон какая у меня жена! Расстроилась она немного, переволновалась, но это ерунда. Все-таки свадьба!

А Катя бледна, глаза потускнели, на лице слишком много пудры, и ресницы она накрасила зря, только волосы, как прежде, — шелковистые, до пояса. Уж такой невеселый у нее вид, как будто не по своей воле она выходит замуж. А по чьей же тогда воле?

Но Мишка сияет, радуется, что я обалдел от неожиданности: «Вот он сюрприз, не ожидал?»

И вдруг Катя увидела меня. Не сразу поняла, что я перед ней, на секунду смутилась, потом едва заметно улыбнулась.

— Будь счастлива, Катя, — говорю я одними губами. Услышит ли?

Услышала. Рука потянулась к бокалу, медленно подняла его, как что-то тяжелое и опасное, приподнялись веки и брови, а губы стали строже, и вот уже совсем исчезли следы мгновенной улыбки, и передо мной предстала женщина, которой я, оказывается, никогда не знал.

Все вернулось. Все! И я снова становлюсь глуповато-восторженным и в то же время стеснительным и робким, как мальчишка, и вдруг пропадают у меня все слова, какими я мог бы рассказать о ней, о Кате, и обо мне, о нас.

Еще когда-то в техникуме один приятель спросил меня: «Какая она?» Я задумался. Она обыкновенная. Нет, это неверно. Ее лицо всегда живое, энергичное, наполненное каким-то порывом, желанием чего-то очень важного и необычного. Я часто видел в ее лице соединенность обликов: вместе оказывались север и юг. И вся она такая вот — надвое. То мается, мечется, места себе не находит, и тогда всем, кто рядом с ней, бесприютно; но уж если она обрадуется — на всех людей в мире хватит ее счастья. А вот все-таки — какая же она? Приятелю я ответил коротко: «Она мне самый близкий человек».

Теперь она совсем иная: усталая, подавленная, вся в себе. «Будь счастлив, Ленька», — говорят мне ее глаза. И она выпила свой бокал.

Всем это почему-то так понравилось, что снова послышалось: «Горько!» Теперь уж и в самом деле горько, только не кому-то, а мне.

Все же сволочь Мишка! Как он мог позвать меня, когда все знал? В запале, по пьянке? От счастья? Какое там счастье, я же вижу.

— Тост! Тост! Ленька, давай тост! — стал тормошить меня Сергей.

— Отстань, отстань, Серега. Не будет никакого тоста!

— Почему это не будет? Тогда я скажу. — Мишка поднял руку.

Боже мой, как он чинно поднимается, как уверенно держит бокал, как доволен собой, как распрямляются плечи, выпячивается грудь, как он кокетливо поигрывает голосом, ну просто душка, и говорит о дружбе прежних дней, о том, что мы никогда и ни за что...

— Мы все тут старые друзья. И, как говорится, старый друг лучше новых двух. Так вот, я обещаю перед друзьями, перед родителями и родственниками, перед всеми, что все сделаю, чтобы моя Катюша была счастлива...

— Ты, главное, почаще ведро выноси, — успел вклиниться Серега под общий смех.

— Принято, — сказал Мишка. — В общем, чтобы во всем она была довольна. Каждый день ей буду говорить о любви... Жизнь прекрасна и удивительна, так ведь? И все женщины прекрасны и удивительны, правильно я говорю? Но моя жена самая прекрасная из всех. Дай я тебя поцелую, Катюха!

Он начал целовать ее под аплодисменты. И целовались они не для виду, нет. Я ошибался, что Кате плохо. Все прекрасно у нее и удивительно, как сказал Мишка.

— А я еще хочу сказать, — снова заговорил он, довольный всеобщим вниманием и успехом, — есть случайности на свете. Случайно позвонил мне Ленька Ефремов, мой старый друг, случайно мы с ним встретились на улице, случайно обогнали одного чудака, и случайно оказалось, что у того тоже свадьба, и самая большая случайность — что у него в багажнике нашлась бутылка свадебного вина.

И еще — «мир тесен», — вспомнил я. Что же такое он знает обо мне?

— А может, это яд для гаишников? — не утерпел Сергей.

— Тогда пусть криминалист района взболтнет, понюхает и распознает, а врач порекомендует нам, — у нас тут за столом все профессии, от врачей до педагогов, но прежде всего мы — пешеходы. И я предлагаю выпить за всех идущих и едущих, за тех, кто в пути, короче говоря.

— Хороший тост для гаишника, — услышал я голос Грекова.

Мне тоже понравился тост, я взял в руки нашу трофейную бутылку, протянул какому-то мужчине в очках с тонкой позолоченной оправой, тот понюхал пробочку, сморщился комично, отколупнул пробку пальцем, влил густую бордовую жидкость в свою рюмку, поднес к губам:

— Ну, не поминайте лихом, — сказал он, когда замолкли шуточки, и все вдруг на секунду поверили, что в бутылке может быть яд. Криминалист района пригубил слегка, зажмурился, втянул и без того впалые щеки, глотнул.

— Потрясающая мальвазия! — восторженно выдохнул он. И сейчас же плотный молодой мужчина с вьющимися черными волосами, тот, кто мне назвал в коридоре свою сытную фамилию, Самохлебов, схватил руку криминалиста и стал громко, точно рефери на ринге, отсчитывать удары пульса.

— Ну вот, как всегда, врач появляется только для того, чтобы констатировать аут, — язвительно заметил Иностранец.

8
{"b":"276783","o":1}