Попросить, может быть, Мишку помочь ребятам сдать? Нет уж, не стоит, только не его. Обойдемся сами. Акоп, наверно, крутит где-нибудь тут, натаскивает. Весной сдавать легко. Это не в гололед, как выпало мне... Ждать их, не ждать? Где тут найдешь. В училище вернуться? А может быть, они уже там и прощаются.

Нужно съездить в общежитие и все разузнать. До Черной речки отсюда порядочно, а все равно нужно ехать.

Долго тащил меня трамвай, кружил, петлял: позади уже Нева, Невка, Карповка, снова Невка, по солнечной воде, как маленькие быстрые акулы, скользили байдарки вдоль зеленых берегов. Ну и денек! Сейчас бы просто побродить по Островам, уйти к заливу, взять лодку, а тут поиски, как у Шерлока Холмса.

В общежитии пустынно. В комнате Глеба аккуратно заправлены все койки — и никого. Бывало, я не раз проверял, в порядке ли учебники, тетради, не захламлены ли тумбочки моих парней. Проверки всегда были при них, а тут — никого. Трудно мне было подойти к тумбочке Глеба, открыть, проверить, — какое я имею право на обыск? Но случай, который привел меня сюда, был особым, и я решился.

В тумбочке были огрызки хлеба, толстые тетради в клеточку, пустая пачка из-под сигарет, учебники, и все, никаких особых примет, хоть немного объясняющих ночное происшествие. На все мои вопросы дежурный отвечает «нет» или уклончиво «не знаю».

Перед уходом заглянул еще раз в тумбочку, вытащил толстую общую тетрадь, полистал: все предметы собрались тут воедино — математика, спецтехнология, русский, обществоведение и даже записи по эстетическому воспитанию. Почерк резко переменчивый: то аккуратный, то ничего не поймешь, каракули, рисунки. Тут же какие-то стихи. Песня Окуджавы про Ваньку Морозова и циркачку. И еще «Дежурный по апрелю». А вот целая страница «морского боя». Тоже забавляется на занятиях, как и мы, бывало. Тетрадь в клеточку — очень удобно для такого занятия. А это что такое?!

«Михаил Васильевич Фетисов. Занятия по борьбе — среда, суббота. Купить борцовки». Запись через всю страницу, наискосок. Ну и ну! Мишка и тут оказался моим соперником.

Это он, точно он, Михаил Васильевич Фетисов, борец, тренер моего Глеба, я даже понял теперь, где они могли встретиться, заниматься, — на той же Конюшенной площади в помещении ДСО «Трудовые резервы», там и Мишка когда-то учился и я недолго похаживал в секцию бокса. Я Глебу и посоветовал... Но там занятия по средам и субботам. Как же Глеб оказался вчера под мостом? Поздно. А вообще-то, все ясно: один наставник празднует свадьбу, другой наставник справляет тризну, а ученик тем временем крадется... Детектив. В жизни так не бывает, сказали бы многие. Мир тесен, говорю я. Он слишком тесен, не повернуться. Ну до чего же просто — случайно задеть человека, толкнуть локтем, наступить на ногу и даже... ударить камнем. Мишка не зря пил за случайности и намекал, что многое ему известно про меня... Надо бы съездить к Мишке и развеять весь этот туман. Но как теперь поедешь к нему после вчерашнего? Надо бы и про то поговорить, и про это. Хуже нет, когда хоть с одним человеком в мире неясные, резкие отношения, отчасти от неизбежного, отчасти по недоразумению, а теперь еще больше что-то запутывается, закручивается, и разом надо было бы разрубить узел.

К Мишке ехать все-таки нельзя, трудно будет всем, и особенно Кате. А если отправиться снова на Конюшенную, в ДСО? Там и по воскресеньям занимаются многие секции. Конечно, вряд ли может так случиться, чтобы Мишка пришел на тренировку сразу после свадьбы, но обычно тренирует команду не один человек, и, может быть, именно сейчас Мишкин напарник занимается с Глебом. Лень было возвращаться, но что поделаешь, еще много предстоит возвращений, кругов, поворотов...

И я вернулся на Конюшенную площадь, сначала подошел к бочке с квасом, — она, как всегда, стояла невдалеке от улицы Желябова, — взял кружечку терпкого шипучего напитка, выпил с удовольствием и направился к старинному дому охристого цвета, к массивным дверям парадного входа в спортивное общество «Трудовые резервы».

Поднялся по широкой лестнице, прошел мимо гардероба, свернул направо — все тут мне было знакомо: помещения, повороты, переходы, даже скрип паркета остался прежним, даже незначительный подъем, горушка в узком коридорчике не изменилась; надо подняться, спуститься, свернуть налево, и там, в глубине помещения, залы для баскетбола, для спортивной гимнастики, для бокса и борьбы.

В спортивном помещении, где на каждом шагу встречаются рослые, стройные парни и девушки, чувствуешь себя нескладным, неловким, мешковатым и невольно «собираешься», распрямляешь плечи, шагаешь тверже и легче, и сожалеешь, что, бывало, находил время для поддержания тела в хорошей форме, а теперь, когда это особенно нужно, не хватает времени или воли даже на утреннюю зарядку.

Еще за дверью я услышал тяжелое кряхтение борцов и гулкое падение тел на войлочные маты. Осторожно приоткрыл дверь, она скрипнула слегка, и тогда я ее распахнул, вошел в просторное светлое помещение.

Невдалеке от высоких окон боролись сразу две пары, а еще пятеро крепких парней сидели на низких скамьях, опершись широкими спинами о шведскую стенку. Два тренера в синих спортивных костюмах ходили вокруг да около своих подопечных, советовали что-то, покрикивали, подбадривали, радовались удачной подножке или броску через голову. Не было тут ни Глеба, ни Мишки, расспрашивать о них не хотелось, и я собрался уходить, но вдруг увидел знакомое лицо: большие глаза навыкате, черная густая шевелюра... На полусогнутых сильных ногах стоял в боевой позе на ковре свирепый широкоплечий мужчина. Он слегка расставил руки и вот-вот бросится на врага. Самохлебов?! Вроде он. Только совсем неузнаваем в борцовском своем наряде и в этой страшной позе. Вот он сцепился с противником, схватил его за пояс, покружился приседая, крякнул и со всего маху полетел навзничь, увлекая за собой соперника, и тут же выгнул спину, изловчился, вывернулся, сплелись руки и ноги двух крепких мужиков так, будто они срослись друг с другом, или извиваются в смертельной агонии, или обезумели от вражды и ярости. Ай да врач! Ай да психиатр!

Тренер хлопнул в ладоши, и все затихло на ковре, и два противника с заботливостью нежных братьев уже помогают друг другу подняться на ноги. Самохлебов выслушал замечания тренера и пошел по залу вразвалочку, отдуваясь и помахивая расслабленными руками.

— Что нужно? — сердито спросил меня тренер.

— Да так, ничего, извините.

Самохлебов обернулся, увидел, узнал:

— Привет, постой-ка. Входи!

Владимир облапил меня, приподнял, покружил.

— И ты хочешь на ковер? — спросил он. — Раздевайся, помнем, потискаем, помягче станешь.

— Нет уж, спасибо, я и так помят и потискан. А если еще в твои руки попадусь, конец.

— А что, грозен я, страшен? — спросил Самохлебов, нарочно надувая щеки, выпячивая живот и по-бармалейски растопыривая руки.

— Страшен, что и говорить. Но ты же врач, я верю в твое милосердие.

— Милосердия не жди. Раздевайся и на ковер — это лучшее лекарство от всех болезней.

— Нет уж, оно не для меня. С пацанских лет не боролся.

— А теперь поборешься. Жизнь — борьба?

— Борьба.

— Вот и раздевайся.

— Да ты меня одной левой, ты как слон!

— Трус! Сдаешься без боя? Схвати меня, дерни хоть разок, а вдруг я только с виду такой.

— Мишка тут бывает? — спросил я без перехода.

— А как же, он тут главный. Сегодня, сам понимаешь, медовый день, — вот его и нет.

— Как там вчера, обошлось? — спросил я.

— Не сразу, но обошлось. А что там произошло, я так и не понял, объясни ты мне...

— Не сейчас, Володя, как-нибудь потом. Именно с тобой мне и надо было бы поговорить насчет всего со всеми подробностями, тут такое колесо...

— В чем же дело? Приходи сегодня, завтра, когда хочешь. А то подожди, я скоро освобожусь.

Теперь уже смотрел на меня не устрашающего вида борец, Бармалей, — внимательные, умные, горячие глаза вглядывались в меня, располагали к себе. «Вот именно этот человек и знает, что такое в здоровом теле здоровый дух», — подумал я и решил, что хорошо бы привести Самохлебова к моим ученикам для разговора, а еще лучше прийти бы к нему с Бородулиным да потолковать.