Вскоре по возвращении из Львова, где царь безуспешно на Вольной Раде подыскивал для поляков нового короля, Петр созвал в Жолкве новый военный совет. Первый собирался еще в декабре 1706 года, но на нем присутствовала только самая верхушка армии: фельдмаршал Шереметев, командующий кавалерией Меншиков и глава артиллерии Яков Брюс. На январский же совет Петр пригласил всех командиров дивизий, а из Москвы прибыли глава Монастырского приказа боярин Мусин-Пушкин и главный фортификатор инженер Василий Корчмин.

Первым в рыцарскую залу Жолковского замка, где был созван совет, вошел крепкий черноусый тридцатилетний генерал, командующий гвардией Михайло Голицын. Слегка прихрамывая на одну ногу (памятка о татарской стреле, полученной еще в первом Азовском походе), он быстро подошел к царю и, слегка заикаясь, доложил о своем-прибытии.

— Готовься к походу, князь Михайло! — Петр снял круглые очки (с годами стал дальнозорок) и положил их на большую карту, застилавшую овальный стол.

— Лошади, государь, справны, люди накормлены, провиант и фураж приготовлены… Гвардия — хоть завтра в поход!

Вот за эту быстроту, а также за отменную отвагу и мужество, Петр и продвигал сего гвардионца, хотя вообще-то к фамилии Голицыных после своих стычек с фаворитом царевны Софьи Василием Голицыным относился осторожно.

Меж тем в залу важно, брюхом вперед, вплыл дородный военный с Андреевской лентой через плечо. Хотя Борис Андреевич Шереметев и был первым фельдмаршалом новой русской армии, но как он шествовал в оны годы со старобоярской неспешностью, так и в новом войске оставил за собой эту привычку. Да и поздно ему, родовитому боярину из знатного рода Кобылы-Шеремета, в пятьдесят спять лет привычки менять. Его предки еще при Дмитрии с Донском на Куликовом поле бились, когда о Романовых никто на Москве и не слыхивал. И как ни старался Петр выбить боярскую гордыню, ничего переменить в Борисе Петровиче не мог: даже когда Шереметев кланялся перед царем, чувствовалась в нем такая твердая основа и независимость, за которой стоял древний род. Но в то же время фельдмаршал был удачлив в воинских делах, не чуждался новшеств. Петр своего первого фельдмаршала уважал и, даже попрекая, не знакомил его с царской дубинкой. Другое дело друг сердешный Александр Данилыч Меншиков. С ним царь мог обращаться по поговорке: я тебя породил, я тебя и наказую! Зато светлейший князь Римской империи, герцог Ижорский, генерал-губернатор Санкт-Петербурга и Ингерманландии и пожизненный комендант пленной шведской фортеции Шлиссельбург Александр Данилыч Меншиков мог, как царский фаворит, и запоздать на совет, прибыть последним. Он вошел, опираясь на знаменитую калишскую трость, украшенную алмазами, крупными изумрудами и сочиненным им самим гербом рода Меншиковых. Петр хорошо знал эту трость, поелику выполнена она была по собственному царскому чертежу и подарена Данилычу за славную викторию в сентябре 1706 года под Калишем. Он даже помнил цену своего презента: 3064 рубля, 16 алтын и 4 деньги. Но виктория и впрямь была не малая — Меншиков разбил под Калишем целый шведский корпус генерала Мардефельда и польскую конницу, так что Данилыч ту трость заслужил.

Конечно же, Меншиков захватил калишскую трость на совет не случайно: хотел напомнить всем собравшимся господам генералам о своей прошлогодней виктории. Петр сие невинное хвастовство светлейшего, в общем, простил, понеже оно могло пробудить боевой задор у прочих российских Тюреней[27]. Сияние алмазов и изумрудов на калишской трости зажгло взоры и у неудачливого соперника Меншикова по воинской славе Аникиты Ивановича Репнина, и у длинноногого пруссака Алларта, и конечно же у честолюбивого Михаилы Голицына. Даже в голубых глазах Шереметева зажегся огонек: при всем своем богачестве фельдмаршал был куда как не равнодушен к наградам и округлению своих поместий.

— Извини, мин херц, задержался в полках, принимая рекрут, которых Алексей из Москвы доставил! — Петр кивнул, весть о появлении царевича его порадовала. Меншиков свободно уселся за стол супротив Шереметева, и военный совет открылся.

Собственно, еще на предыдущем совете выступили два мнения. Осторожный Шереметев предлагал в случае нашествия шведов ни в коем разе не давать генеральной баталии в пределах Речи Посполитой, а отступать к русским рубежам, ведя малую скифскую войну и оголяя перед шведом местность от провианта и фуража.

Воинственный Меншиков, вдохновленный своей викторией, напротив, готов был дать генеральную баталию уже на Висле, где стояли его передовые драгунские полки.

Сам Петр все еще колебался и посему решил созвать повторный совет. Первое мнение подавал младший по воинскому званию генерал-майор Михайло Голицын (младшим всегда давали первое слово, дабы не оглядывались в совете на старших). Александр Данилович рассчитывал, что князь по своей природной горячности подаст голос за скорейшее сражение. В армии всем памятен был случай, когда во время штурма Нотебурга Голицын воспротивился приказу самого царя прекратить штурм. «Скажи государю, что я подвластен ныне токмо Богу!» — заявил князь Михайло царскому адъютанту. И, дабы отрезать все пути для ретирады, отогнал лодки от берега (крепость стояла на острове), продолжал штурм и ворвался-таки в фортецию.

Но нынешний расчет светлейшего на всегдашнюю горячность Голицына не оправдался. Князь Михайло за годы, прошедшие после штурма Нотебурга, много раз сам водил войска и давно усвоил, что, дабы выиграть большую кампанию, одной отваги мало и что окромя лихих штурмов бывают и трудные ретирады. У него постепенно вырабатывался свой взгляд на войну со шведом, свое понимание неприятеля, которое и ставило его выше обычного среднего генерала.

— Такого супротивника, яко шведский король, надобно бить пространством и временем! — убежденно доказывал теперь князь Михайло на совете. — Вспомним, сколько лет Каролус бегал за королем Августом и не мог его поймать. А все потому, что на просторах Речи Посполитой Август мог переходить из Курляндии в Литву, из Литвы — в Белоруссию, из Белоруссии в Мазовшу и Великую Польшу, оттуда — в Малую Польшу и Галицию, из Галиции — на Волынь и дале по кругу. Но стоило королю Карлу изменить направление и ударить в людную, но малую по пространству Саксонию, захватить наследственные земли беглеца, как он тотчас поразил Августа в сердце и вынудил к позорному миру. Так что мы, имея ныне на руках все просторы Речи Посполитой, используем их хуже короля Августа. Мое мнение: поначалу отступать, оголяя местность перед «Неприятелем, с Вислы — на Буг, с Буга на Березину, с Березины — на Днепр! И только в российских пределах, изготовившись, дать шведу генеральную баталию.

«А ведь дело говорит молодшенький Голицын!» — подумал Петр, поймав себя на том, что невольно одобрительно кивал головой.

Тот одобрительный царский кивок тотчас уловил генерал-поручик Алларт и хотя и сухо, но поддержал голицынский план. В глубине души наемный пруссак недолюбливал этого удачливого русского генерала, который опрокидывал все ходячие немецкие представления о том, что русские в военном деле глупцы и неучи.

Выступил за ретираду и генерал-аншеф князь Репнин, хотя и по иным соображениям, нежели Алларт. Боле, чем на царя, Аникита Иванович смотрел на своего старинного друга и знакомца Шереметева. От Бориса Петровича он уже знал о разномыслии на первом совете между ним и Меншиковым и ретираду поддерживал, прежде всего считаясь с мнением своего фельдмаршала.

— А что его бояться, шведа-то? — как бы в изумлении округлил глаза Меншиков. — В бою, не спорю, швед упорен, но как побежит — у него сразу длинные ноги вырастут! Сам под Калишем шведские спины видел!

— Мы с главной-то королевской армией только под первой Нарвой еще и бились, Александр Данилович. И сам ведаешь, чем та баталия завершилась. Вода-то в Нарове ледяная, ух и ледяная! — Борис Петрович зябко поежился, вспомнив, как, несомый многотысячной ревущей толпой беглецов, он оказался в холодной Нарове. Ну да Бог простил, а добрый конь вынес, переплыл реку и ушел от шведского плена. Но второй раз ледяную купель он принимать не желает. И Шереметев молвил со всей решимостью: — Негоже нам, господа совет, генеральную баталию в чужой земле давать. Тогда, за Наровой, хоть родимые палестины лежали, а за Вислой еще незнамо, яко нас примут!