Васька Увалень, глядя с откоса на уходящего по реке нарядного всадника, плюнул и посожалел, что от него ушла столь знатная добыча! Вслед затем он повернул на звуки полкового горна, призывавшего к новому построению.

Конная ландмилиция графа Гилленборга, к немалому удивлению Армфельда, подоспела вовремя и перерезала путь к мосту казакам и драгунам Бутурлина. К тому же шведы успели повернуть свои пушки и ударили картечью. Конница Бутурлина стала заворачивать коней.

— Сейчас ваше время, граф! — обратился Армфельд к тучному помещику. — Отомстите за вашего друга Ла Бара.

Гилленборг весело склонил голову в тяжелом дедовском рыцарском шлеме и поскакал к своей ландмилиции.

— За мной, мои финские мужички, вперед, за вашим графом! — громогласно возгласил Гилленборг и, вытащив старинный меч, новел ионное ополчение в сечу. Но в это время во фланг ландмилиции ударил присланный Голицыным бригадир Чириков с сибирским полком. Для сибиряков двадцатиградусный мороз был просто безделицей, и, выйдя на широкое поде, они пустили вперед своих крепких и выносливых лошадок наперерез ополченцам. Гилленборг хотел было на ходу завернуть ландмилицию супротив нового противника, но когда обернулся, то увидел, что все его ополченцы несутся сломя голову к мосту через Стор-Кюре. Сам граф не успел завернуть лошадь, как налетевший на него Чириков выбил старинный меч и, приставив к горлу шпагу, Сказал насмешливо: «Хватит кричать, папаша, отвоевался!»

Меж тем шведская пехота, видя, что оба фланга смяты русскими, в панике хлынула вслед за рейтарами и ланд-милицией через Стор-Кюре в сторону Лапполы. Но в деревню уже ворвались казаки Фролова. Пешее финское ополчение и не думало сопротивляться: разбежалось по своим мызам, откуда было насильно согнано шведами на королевскую службу.

Вечером, после славной виктории, русские офицеры собрались в том самом помещичьем замке, в котором накануне так весело ужинал генерал Армфельд. В приемные покои вносили захваченные шведские знамена, во двор сгоняли пленных. Утром пересчитали убитых шведов: их оказалось боле пяти тысяч — особливо много убитых лежало вдоль реки, где их нещадно рубили казаки и драгуны. Русские потери составили полторы тысячи убитых и раненых. Виктория была полная.

К сияющему Голицыну приводили все новых и новых пленных шведских офицеров. Среди них был и граф Гилленборг.

— Я коренной финн, ваше сиятельство! Хозяин здешнего поместья. Шведы силой принудили меня вступить в их войско! — с порога объявил Гилленборг.

— Ну что ж! Тогда вы знаете все свои погреба и тайники! Накормите моих офицеров! — распорядился Голицын. — А я наконец побреюсь после столь долгой битвы.

Когда генералы и офицеры собрались за тем же самым столом, где прошлым вечером столь весело ужинал с Ла Баром генерал Армфельд, к ним вышел, слегка прихрамывая (след татарской стрелы под Азовом), чисто выбритый и одетый в белоснежную рубашку под нарядным кафтаном князь Михайло Голицын. Поднимая бокал с пенистым французским шампанским, услужливо налитым Гилленборгом, князь Михайло весело провозгласил:

— С викторией, камрады! Вот теперь зимняя кампания окончена! Ныне здесь, на суше, мы полные господа! Теперь флоту российскому потребно на море иметь столь же полную и славную викторию, кою армия наша снискала в сей час у Лапполы!

Петр I наградил Михайлу Голицына крупной денежной премией. Получив по весне деньги, князь Михайло всю сумму потратил на новые сапоги для своих солдат. Узнав о сем неслыханном дотоле поступке, светлейший князь Меншиков в Санкт-Петербурге обозвал героя Лаполлы прямым дураком.

На капитанском мостике флагманской галеры «Добрые начинания» собрался весь штаб Михаилы Голицына. Постороннему показалась бы странной мешанина мундирных цветов — синего и зеленого: морские офицеры стояли вперемешку с армейскими. Но для самого Голицына не было в этом ничего удивительного, как и в том, что он, сухопутный генерал, ведет морскую армаду в 60 скампавей[38] к Аландским островам.

Во время войны в Финляндии армия и флот все время подставляли плечо друг другу. И не случайно в морском сражении под Гангутом[39] Михайло Голицын командовал целой эскадрой, хотя стоял в арьергарде и прямого участия в битве не принимал. Пример в команде и армией и флотом подавал сам Петр I, который по чину был и генерал-поручиком и вице-адмиралом. Да и Апраксин неслучайно имел диковинный для иноземцев чин генерал-адмирала, как бы в признание того, что он одинаково способен командовать и на море и на суше.

На днях Голицын получил от Федора Матвеевича весточку о грозном визите англо-шведской соединенной эскадры под Ревель.

«Неприятели явились силой в 35 вымпелов, — сообщал генерал-адмирал, стоявший в Ревеле с русским линейным флотом. — Но на высадку десанта под Ревель мой старый знакомец, адмирал Джон Норрис, не решился, пересчитав ваши вымпелы в гавани и 300 пушек на прибрежных батареях. Посему высадился на острове Нарген, где сжег одну баню и одну избу».

Александр Данилович Меншиков посему посоветовал:

— Разделите сей великий трофей меж союзниками, а именно — баню отдайте шведскому флоту, а избу — английскому!

Голицын рассмеялся. Затем обернулся к своему штабу и сказал уверенно: «Чует мое сердце, господа, учиним мы нынче шведам крепкую баню!» Но начальник штаба капитан-наемник Джемисон только головой покачал:

— С брандвахты у Аланд доносят, что на плесе у Ламеланда стоит целая эскадра вице-адмирала Шеблада, под прикрытием другой, еще более сильной эскадры Вахмейстера. А в открытом море крейсирует британский флот.

— И сколько у него сил? — спросил адъютант Голицына.

Джемисон насмешливо оглядел неучей-московитов и сообщил не без гордости, словно то был его флот:

— У адмирала Норриса 21 линейный корабль и 10 фрегатов! Немногим-меньше и у шведов. Посему наш линейный флот укрывается в Ревеле и мы одни брошены — одни супротив трех неприятельских эскадр! — Затем сухо добавил, обращаясь уже только к Голицыну: — Думаю, генерал, вы знаете, что предписывает в таких случаях морская тактика? — В этот коварный вопрос капитан-наемник вложил все презрение, которое опытный мореход испытывает к сухопутному генералу.

— Поворот «все вдруг» и немедленная ретирада, не так ли, капитан? — Князь Михайло посмотрел на Джемисона не без насмешки. Тот смутился:

— Так точно, сэр! — забыв, что сейчас он служит не в британском, а в русском флоте.

На капитанском мостике все примолкли, ожидая решения командующего. Голицын оглядел своих командиров и остановил взгляд на твердом лице бригадира Волкова, отличившегося еще при Гангуте, где тот вел отряд галер в авангарде.

— Что скажешь на поворот «все вдруг», Александр? — спросил князь Михайло спокойно, не заикаясь — видно, решение было им уже принято.

— Разве мы не те, что были при Гангуте? — вопросом на вопрос ответил Волков. И рубанул рукой: — Прикажи атаковать, и мы Шеблада на такой же абордаж возьмем, на какой взяли под Гангутом Эреншильда!

— Да, но там, под Гангутом, у нас было 90 скампавей супротив 10 вымпелов у Эреншильда, а сейчас у меня всего 60 галер против 15 вымпелов у Шеблада. К тому же к Шебладу на помощь могут прийти эскадры Вахмейстера и Норриса. И ничто им не помешает, поскольку дует крепкий зюйд и нет того штиля, который так вам помог при Гангуте. Нет, надо заманить Шеблада в шхеры, а потом и осуществить поворот «все вдруг», — усмехнулся князь Михайло и оглядел мужественные обветренные лица своих офицеров. Подумал: «С такими и на море воевать не страшно — самого шведского флагмана на абордаж возьмут! Ведь на галерах 10 тысяч закаленных солдат морской пехоты» — И приказал: — Отходить к Ламеланду!

На другой день ветер хотя и переменился на вест, но сила его не убавилась. На новом совете, собранном в адмиральской каюте, князь Михайло решил отвести низкобортные галеры, которые захлестывала высокая волна в глубину архипелага, к острову Гренгам!