<1936> Ночные рассуждения Ветер ходит по соломе. За окном темным-темно, К сожаленью, в этом доме Перестали пить вино. Гаснет лампа с керосином, Дремлют гуси у пруда… Почему пером гусиным Не писал я никогда? О подруге и о друге, Сочинял бы про людей, Про охоту на Ветлуге, Про казацких лошадей. О поступках, О проступках Ты, перо, само пиши, Сам себя везде простукав, Стал бы доктором души. Ну, так нет… Ночною тенью Возвышаясь над столом, Сочиняю сочиненья Самопишущим пером. Ветер ползает по стенам. Может, спать давно пора? Иностранная система («Паркер», что ли?) У пера. Тишина… Сижу теперь я, Неприятен и жесток. Улетают гуси-перья Косяками на восток. И о чем они толкуют? Удивительный народ… Непонятную такую Речь никто не разберет. Может быть, про дом и лес мой, Про собак — моих друзей?.. Все же было б интересно Понимать язык гусей… Тишина идет немая По моей округе всей. Я сижу, не понимая Разговорчивых гусей. <1936> Разговор Верно, пять часов утра, не боле. Я иду — знакомые места… Корабли и яхты на приколе, и на набережной пустота. Изумительный властитель трона и властитель молодой судьбы — Медный всадник поднял першерона, яростного, злого, на дыбы. Он, через реку коня бросая, города любуется красой, и висит нога его босая, — холодно, наверное, босой! Ветры дуют с оста или с веста, всадник топчет медную змею… Вот и вы пришли на это место — я вас моментально узнаю. Коротко приветствие сказали, замолчали, сели покурить… Александр Сергеевич, нельзя ли с вами по душам поговорить? Теснотой и скукой не обижу: набережная — огромный зал. Вас таким, тридцатилетним, вижу, как тогда Кипренский написал. И прекрасен и разнообразен, мужество, любовь и торжество… Вы простите — может, я развязен? Это — от смущенья моего! Потому что по местам окрестным от пяти утра и до шести вы со мной — с таким неинтересным — соблаговолили провести. Вы переживете бронзы тленье и перемещение светил, — первое свое стихотворенье я планиде вашей посвятил. И не только я, а сотни, может, в будущие грозы и бои вам до бесконечия умножат люди посвящения свои. Звали вы от горя и обманов в легкое и мудрое житье, и Сергей Уваров и Романов получили все-таки свое. Вы гуляли в царскосельских соснах — молодые, светлые года, — гибель всех потомков венценосных вы предвидели еще тогда. Пулями народ не переспоря, им в Аничковом не поплясать! Как они до Черного до моря удирали — трудно описать! А за ними прочих вереница, золотая рухлядь, ерунда — их теперь питает заграница, вы не захотели бы туда! Бьют часы уныло… Посветало. Просыпаются… Поют гудки… Вот и собеседника не стало — чувствую пожатие руки. Провожаю взглядом… Виден слабо… Милый мой, неповторимый мой… Я иду по Невскому от Штаба, на Конюшенной сверну домой. <1936>
Последняя дорога Два с половиной пополудни… Вздохнул и молвил: «Тяжело…» И все — И праздники и будни — Отговорило, Отошло, Отгоревало, Отлюбило, Что дорого любому было, И радовалось И жило. Прощание. Молебен краткий, Теперь ничем нельзя помочь — Увозят Пушкина украдкой [95] Из Петербурга в эту ночь. И скачет поезд погребальный Через ухабы и сугроб; В гробу лежит мертвец опальный, Рогожами укутан гроб. Но многим кажется — Всесильный Теперь уже навеки ссыльный. И он летит К своей могиле, Как будто гордый и живой — Четыре факела чадили, Три вороные зверя в мыле, Кругом охрана и конвой. Его боятся. Из-за гроба, Из государства тишины И возмущение и злоба Его, огромные, страшны. И вот, пока на полустанках Меняют лошадей спеша, Стоят жандармы при останках, Не опуская палаша. А дальше — может, на столетье — Лишь тишина монастыря, Да отделенье это Третье [96] — По повелению царя. Но по России ходят слухи Все злей, Звончее и смелей, Что не забыть такой разлуки С потерей совести своей, Что кровью не залить пожаров. Пой, Революция! Об этом не забудь, Уваров [98], И знай, Романов Николай… Какой мороз! И сколько новых Теней на землю полегли, И в розвальни коней почтовых Другую тройку запрягли [99]. И мчит от подлого людского Лихая, свежая она… Могила тихая у Пскова К шести часам обнажена [100]. Все кончено. Устали кони. Похоронили. Врыли крест. А бог мерцает на иконе, Как повелитель здешних мест, Унылый, сморщенный, Не зная, Что эта злая старина, Что эта робкая лесная Прекрасной будет сторона. вернуться Второе стихотворение из цикла стихов Бориса Корнилова о Пушкине, написанного в 1936 году. вернуться …Увозят Пушкина украдкой… — Похороны Пушкина и в самом деле напоминали операцию спецслужб. «…Назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на который собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражею проводили тело до церкви», — жаловался Василий Андреевич Жуковский Бенкендорфу (цит. по книге В. Вересаева «Пушкин в жизни», которая неоднократно переиздавалась в СССР). 1 февраля 1837 года было отпевание. 3 февраля тело Пушкина было отправлено в Святогорский монастырь. Сопровождали труп друг поэта А. И. Тургенев, жандармский капитан и крепостной дядька Пушкина, Никита Козлов. вернуться …Да отделенье это Третье… — Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии — орган политического сыска и следствия, создан императором Николаем I в 1826 году. Упразднен Александром II в 1880-м, когда его функции были переданы Департаменту полиции МВД. вернуться Пой, Революция! Пылай! — Революция как возмездие за Пушкина — общее место романтической советской поэзии 20—30-х годов. (Ср. «Я мстил за Пушкина под Перекопом». Эдуард Багрицкий.) вернуться Об этом не забудь, Уваров… — Сергей Семенович Уваров (1786–1855) — рус. гос. деятель, создатель теории «официальной народности» и основополагающей ее формулы: «Самодержавие. Православие. Народность». В 1833–1849 годах — министр народного просвещения. Весьма неприязненно относился Пушкину. Известно, как он отнесся к публикации журналистом Андреем Краевским некролога о Пушкине, начинающегося словами: «Солнце русской поэзии закатилось»: «Я должен вам передать, — сказал председатель цензурного комитета князь Дондуков-Корсаков Краевскому, — что министр (Сергей Семенович Уваров) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия в кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! „Солнце поэзии!!“ Помилуйте, за что такая честь? „Пушкин скончался… в средине своего великого поприща!“ Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще! Министр поручил мне сделать вам, Андрей Александрович, строгое замечание и напомнить, что вам, как чиновнику министерства народного просвещения, особенно следовало бы воздержаться от таковых публикаций» (П. А. Ефремов // Русская старина. 1880. Т. 28. С. 536). вернуться …И в розвальни коней почтовых Другую тройку запрягли. — О похоронах Пушкина А. И. Тургенев вспоминал так: «В 1 час пополуночи отправились сперва в Остров, за 56 верст, где исправник и городничий нас встретили и послали с нами чиновника далее; оттуда за пятьдесят верст к Осиповой — в Тригорское, где уже был в три часа пополудни. За нами прискакал и гроб в седьмом часу вечера; гроб оставил я на последней станции с почтальоном и дядькой. Осипова послала, по моей просьбе, мужиков рыть могилу; вскоре и мы туда поехали с жандармом; зашли к архимандриту; он дал мне описание монастыря; рыли могилу; между тем я осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду и здания. Условились приехать на другой день и возвратились в Тригорское. Повстречали тело на дороге, которое скакало в монастырь. Гроб внесли в верхнюю церковь и поставили до утра там» (цитируется по книге В. Вересаева «Пушкин в жизни»). вернуться Могила тихая у Пскова К шести часам обнажена… — Ср. свидетельство А. И. Тургенева: «6 февраля, в 6 часов утра, отправились мы — я и жандарм!! — опять в монастырь, — все еще рыли могилу; моим гробокопателям помогали крестьяне Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда; мы отслужили панихиду в церкви и вынесли на плечах крестьян и дядьки гроб в могилу — немногие плакали». |