– Моя история вряд ли…

– Не думаю, что вы поделились со мной хоть какой-то личной информацией. И тем не менее, вечно задаете вопросы.

– Это другое, – отрезала она.

– Почему? – настаивал он.

В поисках подходящего ответа Маргарет уставилась на деревья, возвышавшиеся посреди парка.

– Ну, я ваша сиделка.

– Вы моя жена, – осторожно напомнил Пауэрз. Произносить это становилось все легче. Естественнее… правильнее.

– Зачем вам это знать?

Он ухмыльнулся.

– Потому что я хочу быть уверен, что вы – человек.

– Разумеется, я человек, – фыркнула ирландка.

Джеймс замедлил шаг и повернулся к ней.

– Не знаю. Иногда мне кажется, вы чересчур совершенны. Как ангел, который боится запачкать свои крылья.

– Какая чепуха.

Но Пауэрз ей не верил. Несмотря на все подколки, она держалась так отстраненно. Он ведь и правда ничего о ней не знает.

– Вы всегда занимались спасением людей?

Ее грудь поднялась в глубоком вдохе.

– Ну, я бы это так не называла. Я скорее помогаю людям.

– А когда в последний раз кто-нибудь помогал вам, не ожидая ничего взамен?

Маргарет открыла рот, тут же его захлопнула и отвернулась. Значит, Джеймс попал в цель.

– Довольно давно, не так ли?

– Это не важно.

– Нет, важно. – Он протянул руку и, помня, что они находятся на публике, осторожно дотронулся до ее пальцев. – Для меня важно.

Она застыла, на глазах выступили слезы.

– Это родители научили меня, что любовь далеко не всегда означает счастье, – прошептала ирландка.

Стенхоуп молча ждал, понимая, что, если он заговорит, она может сжать свои идеальные губы и запрятать все тайны обратно в глубину души.

Голос был сиплым, словно у нее сдавило горло.

– Они любили друг друга. Правда. Но обстоятельства сложились так, что их любовь не приносила им радости. Отец умолял маму подняться с колен, перестать молиться и идти помогать людям. Она же была убеждена, что единственное средство остановить голод – это молитвы и обращения к Богу. Но Бог ни разу не ответил на ее мольбы. По крайней мере не при ее жизни.

Глаза Маргарет стали темными и блестящими, как бушующее море.

– Я до сих пор слышу, как они кричат друг на друга. Как отец тщетно умоляет ее, а она тщетно молится Богу. Любви оказалось недостаточно, чтобы спасти их… или сделать счастливыми.

– Этот мир часто бывает недобрым.

Маргарет покачала головой, словно хотела стряхнуть воспоминания. Вся уязвимость исчезла из ее взгляда, и она с улыбкой на лице указала на людей вокруг.

– Может быть, их не затронула жестокость?

– Как вы можете так думать? – От столь неожиданной перемены Джеймсу стало обидно. Куда подевалась та Мэгги? Настоящая Мэгги, а не та, которую она выставляет напоказ? Та, которая знает, что такое боль и страдания? Ее больше не было. Она закрылась от него.

– Со временем они узнают, – сорвался он.

– Или может быть, – продолжила Маргарет, ее учительский тон вернулся, – они просто нашли способ выживать среди жестокости этого мира.

Все его сочувствие и доброжелательность немедленно испарились. Как она может? Как может с такой легкостью скрывать боль, притворяться, что она в ладу со всем светом?

– В отличие от меня, вы хотите сказать?

– Ну зачем вы так говорите?

Джеймс вздохнул.

– Мэгги, вы меня до бутылки доведете.

– Можем выпить чаю, если хотите.

Она это серьезно? Одно короткое мгновение ему казалось, что они равны. Просто двое людей делятся друг с другом.

– Ваши намеки совершенно ясны. Вы сказали, что мне есть чему поучиться у этих жеманных кретинов, болтающихся по парку.

– По-моему, вы принимаете на свой счет все, что бы я ни сказала.

– Боже, женщина! Где вы научились так разговаривать? Вы и в угольной шахте разыщете светлую сторону.

– Я ирландка. Это в нашей натуре.

– Ну а в моей натуре считать все это фарсом.

Мэгги непреклонно на него посмотрела.

– Почему это менее реально, чем ваша боль?

Это остановило виконта. Как удар по голове крикетной битой.

– Прошу прощения?

– Ну, похоже, вы пытаетесь мне сказать, что на свете существует только боль.

Стенхоуп открыл рот, чтобы ответить, но застыл. Он заставил себя посмотреть на проходящую мимо юную парочку и задумался. Когда-то… Когда-то давно он испытывал счастье. Ускользающую мгновенную радость, когда он верил, что мир не несет ничего, кроме блестящего будущего, наполненного детьми и смехом.

Он блуждал взглядом по парку. Зеленая трава блестела в лучах неяркого солнца. Высокие деревья после долгой зимы покрылись листвой – неоспоримым доказательством жизни. Солнечный свет отражался в воде. Почему это не делает его счастливым?

Вокруг было прекрасно.

Может, он просто дурак? Возможно, Мэгги познала боль и смогла превзойти ее, так же как все эти люди. Или он единственный, кто круглосуточно пребывает в состоянии боли?

В этот момент Джеймс заметил молодую женщину, вероятно, лет тридцати, она медленно прогуливалась, ее пышные желтые юбки колыхались на легком ветру. Она со смехом наблюдала за маленькой девочкой, бегавшей среди травы.

Эта малышка металась вперед и назад, гоняясь за маленькой черно-белой собачкой. Длинные светлые локоны прыгали по раскрасневшемуся лицу. Ее радость была такой искренней. Такой чистой…

Пауэрз отступил, из легких словно выпустили весь воздух.

– Мы должны уйти отсюда.

– Что? – Маргарет нахмурилась. – Почему?

Он потряс головой, отвернулся и пошел от нее прочь. Прочь от этой девочки и ее матери.

У Стенхоупа сжалось горло. Было так больно, что он едва мог дышать. Он пошел быстрее. Ему все равно. Все равно, что он повел себя как трус. Все равно, что поступил точно так же, как Маргарет несколько минут назад. Эту боль нужно остановить.

Он был так уверен, что сможет бороться со своими демонами достаточно долго, чтобы обрести независимость. Но одна прогулка в парке – и вся решимость исчезла.

Одно было совершенно ясно: он не в состоянии сделать то, что хочет Маргарет. Он не может вернуться к жизни. Потому что жизнь является постоянным напоминанием о том, что он потерял.

Джеймс шел, пока снова не очутился на углу Гайд-парка на пересечении с Пэлл-Мэлл. Если идти достаточно быстро, то можно убежать от неожиданного образа маленькой девочки.

– Милорд?

Эта ирландская болтушка шла за ним, с трудом проникая через внезапно нахлынувшие воспоминания, которые сама же и пробудила. Он продолжал идти, обгоняя смех собственной дочери. Дочери, которая теперь была бы достаточно взрослой, чтобы играть в парке с собакой. Которая должна веселиться, а не лежать в сырой земле. Эмоции так захватили его, что воздух вокруг начал чернеть.

– Стойте!

Сердце колотилось в груди, но Пауэрз остановился, не имея понятия, что делать дальше. Он, практически утратив способность видеть, обернулся к ней.

Маргарет подбежала к нему.

– Что случилось?

Виконт отвел взгляд, не в силах смотреть на того, кто в него верил больше, чем он сам.

– Маргарет, то, что вы просите меня сделать, невозможно.

– Вовсе нет, – возразила она.

– Да. Прямо сейчас, черт подери, это невозможно! – прошипел он. – Если вы не хотите, чтобы я сбежал в ближайший опиумный притон.

– Вы сильнее этого.

– Нет, не сильнее. – Его трясло. – Это чувство убивает меня.

– А что вы чувствуете?

Джеймс долго не открывал рта. Было бы просто бросить ее, отправиться в Ист-Энд, найти опиумный притон и разделаться с этим.

– Боль, Мэгги, – наконец прошептал он. – Она везде.

– Вы не сможете от нее убежать, – мягко сказала ирландка.

– Почему?

– Потому что она будет преследовать вас где угодно.

– Поцелуйте меня, – неожиданно попросил он. Слова сорвались с губ, но Джеймс знал, что если сможет почувствовать вкус губ Мэгги, то все пройдет. Она может заставить исчезнуть весь этот ад.

Мэгги подняла подбородок и твердо посмотрела на Пауэрза.