Настроение его мгновенно изменилось.

— Конечно, ты права, конечно. Прости, Клер.

Но ее уже понесло, и никакая сила не смогла бы заставить ее замолчать.

— Но вопрос в том, где ты? И где мы все, Роберт? Ты добился всего, чего хотел — одного, по крайней мере, — высокого положения главы кафедрального собора. Ну, и куда это привело тебя?

Он крепче сжал баранку, всем сердцем желая, чтоб она продолжала.

— Счастливым тебя не назовешь, это уж точно. И кроме того, ты ввязался во что-то такое — чем не можешь со мной поделиться. Хотела бы я только, чтоб все обошлось, вот и все.

„И я, Клер, и я“, — мысленно присоединился к ее словам Роберт.

— Что бы ни было, не думаю, что это имеет отношение к Церкви. Воспринимай как хочешь, Роберт, но мне сдается, сердце твое далеко от служения последнее время. И епископом быть ты не хочешь, что бы там ни думала Джоан. Иначе не говорил бы так с архиепископом — и дело не в том, болен ты был или нет. Дело не в болезни. То, как ты себя вел, говорит о человеке, зашедшем в тупик.

Он боялся дохнуть, чтобы не помешать ей изливать душу. Неужели она уже давно так думает?

— Но это ты. Ты сам во всем разберешься. Тебе самому придется выбираться, если не хочешь обращаться к кому-нибудь за помощью или советом, — но ты всегда таким был, и ты найдешь выход в конце концов, — чего бы это тебе ни стоило.

Она помолчала, словно собираясь с силами.

— Но все это имеет мало отношения к нам. К нам, Роберт, к тебе и мне. Я могу потерять брата, но не готова терять еще и мужа. Что происходит с нами? Когда мы разговаривали последний раз? — Она отвернулась к окну, чтобы скрыть выступившие слезы. — И когда последний раз любили друг друга? О, тебе, наверное, кажется, что я уже перестала думать о ребенке за все эти годы, раз молчу. Но послушай, что я тебе скажу! Нет, Роберт, не перестала! Каждый раз, стоит мне увидеть на руках какой-нибудь женщины младенца, и моя душа плачет. Каждый месяц я все еще живу надеждой. Пусть и призрачной сейчас, но все-таки надеждой. Мне ведь только чуть за сорок, еще все возможно. Но одно можно сказать с уверенностью, не будучи провидцем — нельзя зачать ребенка одной, без мужа!

Они всегда старались приезжать в тюрьму с самым бодрым видом, чтобы не омрачать Полю и без того мрачную жизнь. Но в этот раз никакие усилия не могли помочь скрыть подавленное настроение. И Поль это почувствовал сразу, как только они вошли в комнату для свиданий, с обостренной наблюдательностью человека, у которого достаточно времени, чтобы видеть и улавливать реакции людей. Однако беглого взгляда на Клер было достаточно, чтоб готовые сорваться слова застряли у него на губах, и он только помахал в воздухе рукой, как бы приветствуя всех присутствующих, а затем обнял Роберта.

— Лучше поздно, чем никогда! Хорошо, что мама вдруг взяла и приехала совсем неожиданно, а то я остался бы один-одинешенек как девушка поутру — в компании своих милых каторжан!

— Прости, дорогой, — пыталась выдавить из себя улыбку Клер. — Нас задержали. Рада тебя видеть! Здравствуй, мама! — И она горячо обняла пожилую женщину.

— Привет, дружище!

Роберт сжал руку Поля с искренней симпатией. Он не переставал восхищаться мужеством своего шурина, с которым тот переносил все невзгоды, выпавшие на его долю. Пожимая руку, Роберт чувствовал, какое колоссальное внутреннее напряжение испытывает Поль. Да, страдания его нельзя измерить. Разве можно всего этого не замечать?

— Роберт.

— Здравствуйте, Молли.

Молли улыбалась.

— Он прекрасно выглядит, не правда ли?

— Хоть сейчас на ринг.

— Ну, нет. Мы его лучше домой отвезем. На заднем дворике еще живо сливовое дерево, и сливы есть, — говорила она, поворачиваясь к Полю. Глаза ее были полны материнской любовью. — Можешь выбирать самые вкусные, сынок.

— Когда я вернусь, у меня будет кое-что поважнее слив, мама, — мрачно произнес Поль. — Одно-другое дельце, пара должков. Это самое главное.

Лицо Клер вдруг расцвело и засияло от радости. Роберт изумленно смотрел на нее и думал, какая она красивая.

— Неужели освобождение Поля решено? — У нее даже дыхание пресеклось.

— Еще нет, милая, — уверенно сказала Молли, — но будет. Я знаю, что на сей раз он его получит. Я это чувствую.

Лицо Клер погасло, и она бросила украдкой взгляд на Роберта. Помоги им, Бога ради! — приказывал ее взгляд. Не дай снова впасть в обольщение. Это рай для глупцов. Так уже бывало…

Со свойственной ему способностью остро реагировать на страдания других Роберт подумал, что Клер права. Надо поговорить с Молли, предупредить ее, что бессмысленно строить надежды на пустом месте, — тем страшнее разочарования. Внутренне молясь о ниспослании вдохновения, Роберт наклонился к Молли и взял ее за распухший от артрита палец.

— Что-нибудь хотите, Молли? — мягко обратился он к ней. — Чашечку чая или кофе? Пойдемте в буфет, возьмем чай и бисквиты…

Кафе Газули не могло похвастаться большим наплывом посетителей, однако с тех пор, как появилась новая официантка, в „Джаканду“ стало захаживать все больше и больше клиентов, хотя ничего особенного для этого она не делала и попусту глаза не мозолила. Вот и сейчас один из ее поклонников просил девушку совсем не о чашке кофе, которую давно выпил до последней капли.

— Ну давай, Эмма. Скажи только, что мы встретимся, и я готов околачиваться здесь сколько угодно!

— Мне вовсе не надо, чтоб ты здесь околачивался, Гарри! — услышал он в ответ. — А кроме того, нет смысла. Я не свободна после смены. У меня другие планы.

— Уж не с ним ли? — настаивал паренек, нахмурив брови. — С этим стариканом, священником, которого я здесь как-то видел?

— Не твое дело.

— Что ты несешь, Эмма! Не можешь же ты его предпочесть мне! Это ж музейная рухлядь!

— Не суй нос не в свое дело! А теперь вали-ка подобру-поздорову, не хватало мне еще неприятностей с мистером Газули!

— Он не будет лезть к тебе. Я клиент. Плачу деньги!

— Вот и плати. Давай денежку и выкатывайся!

На сей раз это звучало как приказ. Парень поднялся.

— Ладно, ладно! Ухожу! Только не забудь, что обещала прийти в парк в субботу. Если будет солнце, я действительно хотел бы поснимать тебя — может, удастся поймать потрясающий световой эффект на твоих волосах. А это, черт побери, побольше, чем твой старый Иисусик может сделать для тебя за всю неделю!

— Давай без „старого Иисусика“ пожалуйста, — оборвала его Эмма. По лицу ее пробежала тень. — Знаешь, Гарри, у него самого может выйти потрясный портрет. Ты, кажется, подал мне неплохую идею…

Неужели он правда Иисусик, спрашивала себя Эмма, когда он заехал за ней. На такого он не похож. Она украдкой рассматривала его. Ну, начнем с того, что он не выглядит таким уж стариком. Пара морщин, но они делают его еще красивее, прямо Клинт Иствуд. А эти пепельно-белые волосы, которые не берет седина! Что касается Бога — то он ни разу о нем не упомянул. И слава Богу, для нее это пустой звук. Она рассмеялась собственной школьной шутке.

— Вы чего смеетесь?

Он прямо душка, когда вот так к ней наклоняется. Она тут же одернула себя. Что это она себе позволяет? Конечно, он может быть милым. Любой мужчина может быть милым, если захочет. Ну и хорошо, что они бывают милыми.

Не первый раз Роберт замечал, как быстро меняются эмоции на ее нежном личике и думал о том, сможет ли он когда-нибудь узнать, о чем она думает? Но как можно надеяться узнать это, когда он не всегда знает, о чем думает сам. Он улыбнулся собственному легкомыслию. Перестань умствовать. Меррей говорит, надо просто жить. И, если на то пошло, этого-то он больше всего и хочет.

— Я подумал, что мы можем проехаться и посмотреть, где тут неподалеку пляж, — он помог ей сесть в машину. — К сожалению, у меня всего час времени, а то бы я пригласил вас пообедать. Наверное, будет здорово, если вы узнаете, где тут поблизости море — сможете ходить туда в свободные дни.