Потом, думая об этом, Роберт вспомнил, что неимоверно долго тянущееся время ожидания само по себе уже красноречиво сказало все, что они хотели узнать. И все же они оказались неподготовленными. Дверь открылась, и на пороге появился Поль. Лицо его было словно выжжено огнем. Молли взглянула на него, поднялась на ноги и издала высокий неестественный вопль.

— Поль — нет!

— Да, мама. — В голосе его чувствовалось клокочущее бешенство. — Освобождения не будет.

С трудом удерживаясь на своих неверных ногах, Молли вскрикнула последний раз.

— О, сынок! — затем тяжело опустилась на колени и опрокинулась на бок. Поль склонился над ней, и только слабое движение губ подтвердило, что она знает, что он рядом. А когда появился тюремный врач, Молли уже отошла.

Много раз в своих снах Роберт возвращался в Брайтстоун — но никогда так. Конечно, это было очень мило со стороны архиепископа отпустить его на погребение Молли. Хотя в глубине души Роберт знал, что все равно приехал бы сюда, хотя бы ради Клер. Он прилетел на самолете и должен отправиться в обратный путь через час-другой, и от этого у него было чувство, словно он инопланетянин, попавший сюда из другого мира.

Бедная Клер… Не было слов, чтобы утешить ее. Все, что он мог сделать, это удостовериться, что обряд погребения, который он собирался служить, будет совершен по всем правилам и достоин Молли и ее памяти. Оставив Клер в трагически опустевшем домике матери на попечении семейства Джорди и нескольких других пожилых соседей и друзей, он отправился пешком из города в церковь, чтобы подготовить все к службе.

Погруженный в свои мысли, Роберт выбрался на дорогу, ведущую вверх на мыс. Преодолев наконец подъем, он вышел на вершину крутого утеса. Перед ним высился пасторский дом, — совсем такой же, как и двадцать лет назад, когда он в последний раз повернул ключ в замке и отдал его церковному старосте. Пройдя мимо дома, он направился к церкви и повернул к кладбищу. Благоговейно минуя последнее пристанище почивших, он отыскал могилу своих родителей.

„ВЕЧНОЙ ПАМЯТИ РОБЕРТА ДЖОРДЖА МЕЙТЛЕНДА И ЭММЫ ЛАВИНИИ, ЕГО СУПРУГИ“, — прочитал он. Упокоятся ли они с Клер здесь же, когда придет их день, и перипетии их жизни изгладятся в блаженстве вечного покоя? Неподалеку виднелась могила с надписью „ДЖОРДЖ ЭВЕРАРД, ЛЮБИМЫЙ СУПРУГ И ОТЕЦ“, к которой сейчас будет добавлено: „ЕГО ВЕРНАЯ СУПРУГА МОЛЛИ“, и этот последний союз не разделить никому. Кладбище заметно разрослось за эти годы, осматриваясь по сторонам, он видел все новые и новые надгробия. Наконец он нашел то, что искал. „В ПАМЯТЬ ДЖИМА КАЛДЕРА, ШАХТЕРА СЕГО ПРИХОДА, И ЕГО ДОЧЕРИ АЛИСОН“… В страстном порыве он распростерся ниц, будто пытаясь побудить безразличную землю выдать свои тайны. Здесь ли она лежит? Или восстала из мертвых, чтобы преследовать его?

Воздух был сырым и теплым, а не свежим и сухим, каким, казалось, должен быть на такой высоте. В голове у него стремительно проносились мысли. Вопросы, вопросы, — а где ответы? Как и когда узнает он истину?

Служба близилась к концу. Роберт целиком отдался скорби утраты, глубоким, терзающим душу стенаниям органа и власти случая.

— Этот путь, наш последний путь все мы, очевидно, проходим в одиночку. Молли Эверард умерла так, как всем нам хотелось бы умереть, — в лоне семьи, на руках сына. Но этот последний шаг — шаг во тьму неведомой страны по ту сторону смерти — мы делаем в одиночку.

Внизу, на семейном месте, оставшаяся в полном одиночестве Клер дала наконец волю слезам. В конце церкви, охраняемый тюремными служителями, стоял Поль, и в глазах его кипела ярость.

— И все же мы никогда не бываем совсем одни. В самую темную ночь есть подле нас Тот, Кто просит только об одном — довериться Ему, дать Ему руку, и Он осветит наш путь. В самые мрачные минуты не забывайте обетования, данного каждому из нас Иисусом: „Вот я всегда с вами до скончания века“.

— Вы можете побыть с заключенным пять минут, преподобный, до того, как мы его увезем.

Всем своим видом охранник хотел показать, что на похоронах матери несчастного надо с ним быть как можно мягче, какое бы преступление он ни совершил.

— Спасибо, офицер.

Он подошел к тому месту, где ждал Поль, окаменевшее тело которого и прямые плечи являли собой картину одиночества и непокорности. Роберт искал слова.

— Мне очень жаль, — промолвил он наконец.

Поль повернулся к нему, и тот же яростный взгляд, который Роберт ловил в церкви, словно пронзил все его существо.

— Напрасно. — В голосе его звучали жесткие, металлические нотки. — Она понимала, что дальше тянуть незачем, и все видела правильно. Когда подходишь к концу веревки, остается только одно. — Он стоял на мысу и смотрел в море — на далекий горизонт.

У Роберта к горлу подступил комок; он видел, что Поль оказался слишком близко к краю обрыва. Неужели… неужели он хочет?..

— Человек не может без конца тянуть лямку, приятель. Приходит момент, когда надо взять судьбу в свои руки. — Голос Поля был очень спокоен. Похоже, он решился идти до конца.

Что делать? Закричать? Или схватить Поля и повалить на землю, прежде чем он прыгнет? Что он задумал? Слабый ветерок затих, и опять воздух стал знойным и липким. Мысли в голове мешались. Воротничок, вечное его мучение в жару, казалось, душит его. Он видел, что взгляд Поля устремлен на край обрыва Было что-то смертельно-притягательное в этом зрелище, в этой безмерной зияющей бездне… так и чувствуешь падение, падение и сокрушительный удар о камни внизу…

Море ревело в ушах. Он падал, падал… крик, мужской крик впереди, а позади пронзительный женский… пронзительный, пронзительный…

— Эй, дружище, — что с тобой?

Он почувствовал, как сильная рука обхватила его за пояс. Перед глазами плыло полное сочувствия лицо Поля. Роберт попытался сфокусировать взгляд: лицо Поля вновь обрело свои четкие жесткие черты, он ослабил руки и отступил на шаг.

— Пять минут прошло, Эверард! — крикнул охранник, направляясь к ним.

Поль выпрямился и пожал плечами.

— Пора идти. — Пройдя пару шагов, он обернулся к Роберту: — Но я бы на твоем месте, старина, обратился к врачу! Не знаю, что случилось с тобой, но вид у тебя, должен сказать, был такой, будто ты увидел призрак!

Опущенные жалюзи в кабинете Меррея Бейлби не пропускали холодного осеннего солнца, отчего вся комната казалась пронизанной серовато-зеленым светом. Роберт лежал на кушетке, расслабившись, насколько можно. За головой пациента, вне его поля зрения, Меррей молча поводил пальцами и затем сжал их в кулак. Вот так. Проделав все предварительные приготовления, чтобы расчистить почву, он собирался при помощи гипноза провести Роберта в глубины его подсознания.

— О’кей.

В ушах Роберта зазвучал плавный, почти напевный ритмический голос Меррея, не похожий на его обычную речь.

— Поднимите глаза к потолку, поднимите глаза к потолку, к потолку, выше, как можно выше и фиксируйте на реальной или воображаемой точке, высоко над головой… сделайте теперь вдох, глубокий вдох, вдохните полной грудью и не выдыхайте, не выдыхайте и считайте до пяти… затем выдохните и опустите веки, расслабьте веки, пусть они станут тяжелыми и сами закрываются… выдохните, закройте глаза и засыпайте… спите теперь…

Спите теперь…

Спите теперь…

Спите…

Голос Меррея проникал в отдаленные уголки его сознания; Роберт чувствовал, как все его тело наливается тяжестью, которой он не может сопротивляться. Но он и не хотел сопротивляться — его охватывало такое внепроникающее тепло, такая обманчивая вялость, такое соблазнительное чувство свободы и вольного парения — с этим ничто не могло сравниться, ничего подобного раньше он не испытывал.

— Спите теперь… — доносилось повелительное бормотание, словно воркование голубки. — Спите… — Со вздохом человека, сбросившего наконец тяжелый груз с плеч, Роберт погрузился в сон.