— Ну да.

— О чем?

— О сегодняшнем утре.

— А что в нем такого?

Напряжение между ними было почти физически ощутимо — этот словесный поединок напоминал бой фехтовальщиков, только целью его была не честная победа, а уничтожение противника. Он попробовал повторить:

— Видишь ли, Джоан, на самом деле ничего нет такого, о чем стоило бы говорить. Просто этим утром — на стройплощадке… я хотел выяснить, что же произошло.

Джоан вздохнула, будто у нее гора с плеч свалилась.

— Роберт, я там была — я видела, что случилось. Ничего особенного.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Послушай, это был небольшой приступ головокружения, вот и все. Ты слишком близко подошел к краю ямы — такое может случиться с любым. Ну, может, давление подскочило…

Он смотрел на нее в изумлении.

— Джоан, но ты же отлично знаешь, что с давлением-то как раз у меня полный порядок!

Глаза ее блеснули.

— Ну, ладно, вспомни, как ты, бывало, терял сознание. Врач сказал, что время от времени такое может повторяться.

— Нет, — покачал он головой, — это было как падение…

— М-м-м-м? — Она пыталась скрыть свою заинтересованность.

— Во тьму — в зияющую бездну…

Она перебила его.

— Это тот самый несчастный случай — падение в шахту. Подъемник рухнул, когда лопнули канаты. Ты знаешь, тебе неоднократно рассказывали. Ты утратил память из-за сотрясения мозга, но что-то, какие-то обрывки воспоминаний остались.

— Но в клети я был один, правда?

Глаза ее сузились. Она бы отрицала это, если б могла. Но он узнает правду от кого-нибудь другого.

— Там был механик — и Джонни Андерсон… но падал ты один, правда.

— Ну, а вчера — это чувство падения — там был кто-то еще — женщина кричала — пронзительно-пронзительно…

— Роберт!

Ее истерический смех хлестнул по нервам с невероятной силой.

— Ты должен прекратить это немедленно! Ты просто изводишь себя. Это очень вредно. Зачем ты себя мучаешь!

— Потому что…

На самом деле у него не было ответа. Вдруг он почувствовал, как устал он этого бесплодного разговора и от Джоан.

— Ладно, Джоан, — пожал он плечами. — Видимо, ты права.

— Я всегда права! — Присев на корточках, она суетливо собирала вырезки и засовывала их обратно в папку. — Предоставь это все мне, — деловито говорила она. — Я все разложу, а ты отправляйся спать.

— Ну хорошо, хорошо.

Она подошла к нему. Нагнувшись, чтобы поцеловать ее, он увидел вырезку, которую сам положил на стол. Лицо Алли Калдер улыбалось им с улыбкой девушки в соборе.

— Джоан, — спросил он. — Кто эта девушка?

Смотрите… смотрите… там на горизонте корабль… Куда он уходит?

Если земля круглая, как нас учили, то откуда эта прямая линия там, где край?

Как-то я забрела сюда одна глухой ночью и видела огни, они будто висели над водой — как на новогодней елке — на десятки миль вдаль. И музыка — ничего прекраснее я в жизни не слыхала — волшебная — прекрасная…

Ночь была великолепная, нежная, весенняя, уже таящая обещание дивного лета. Столкновение с Джоан совсем выбило Роберта из колеи; расставшись с надеждой выспаться в эту ночь, он отправился в свой новый роскошный кабинет с видом на сиднейскую гавань. Удобно устроившись в кресле, в состоянии полудремоты, полубодрствования, он предался мыслям о девушке, которые стали в последние дни настоящим наваждением.

В одиночестве и покое он полностью погрузился в поток слов и образов, свободно возникающих в сознании. Но откуда они являются? В какой-то момент словно ледяной перст страха коснулся его сердца. Может, он сходит с ума — слышит голоса, видит образы? Со всем хладнокровием он проанализировал свое состояние и отбросил эту мысль. Пульс его бился ровно, без перебоев, — и снова это чувство блаженства — нет, что бы с ним ни происходило, он не сумасшедший.

Думай о девушке, подхлестывал он свой полусонный ум. Она ключ ко всему. Газета с портретом лежала на его письменном столе, но Роберту не нужно было смотреть на него, он и так видел перед глазами ее лицо. Он поднялся и подошел к окну. Ночной порт мерцал в свете полной весенней луны. Как обитатель одного из привилегированных прибрежных особняков Сиднея, Роберт знал, что обладает редкостным правом целых двадцать четыре часа наслаждаться великолепным видом гавани, которая считалась одной из прекраснейших в мире. Но сейчас он впервые почувствовал, что при всей ее волшебной красоте она не может сравниться с диким величием брайтстоунского мыса. Между тем вид моря удовлетворял, и это поразительное чувство покоя помогало сосредоточиться. Думай о девушке, да. Но о какой девушке? Девушке в соборе или ее призраке-двойнике из газетной вырезки?

И чей голос грезится ему сейчас? Действительно ли он вспоминает эти фразы, обрывки разговора или это галлюцинация, как уверяет Джоан? Невидящими глазами смотрел он в морскую даль, где медленно таяла ночь, и небо переливалось синими, черными и золотыми расплывами. И почему они были каким-то образом, какими-то краешками сознания связаны с этой девушкой, Алли Калдер?

Джоан, правда, объяснила, кто она такая, — девушка, которая как-то приходила со своим отцом на похороны Джорджа Эверарда; по словам сестры, он ее тогда видел, но не помнит. Это та самая девушка, которую Поль якобы завлек на мыс, — он ухаживал за ней в то время. Но поскольку Роберт был болен и не мог следить за судебным процессом, он ничего не мог вспомнить.

А потом она покончила с собой, говорила Джоан. Никто не знает почему. Во всяком случае, в ее смерти Поля не обвинили. Но умереть вот так, мрачно размышлял Роберт… какое же отчаяние привело ее к такому концу — неужели некому было ее спасти?

Он должен был спасти эту девушку.

Роберт вдруг задрожал мелкой дрожью, будто от удара электрического тока. Должен был ее спасти? А мог ли? Как он мог помочь ей, когда она по сути не была его прихожанкой и не ходила в церковь? Поскольку, по словам Джоан, не церковь была у нее на уме, откуда, естественно, следовало, что же именно было у нее на уме. Хорошей ее не назовешь, уверяла Джоан. Здесь особенно надеяться не на что.

Но тогда еще больше оснований заблудшей девушке попытаться обратиться к священнику за помощью и советом, в котором она нуждалась. Значит, он виноват, что не сумел ей помочь? Должно быть, так! И то, что он ее не знал, не может служить оправданием. В таком городишке, как Брайтстоун, это не извинение, а, наоборот, явная вина, вина невнимания, откуда вытекает и все остальное.

Вот так же было и с его родителями. Потребность помощи, крик о помощи — все рядом, в двух шагах, у него под косом. А он ничего не заметил. Отчего он так слеп?

О, Господи! Когда он избавится от этой адской вины, вечно преследующей его, вечно разъедающей душу? Он застонал и стукнул кулаком по столу. В это же мгновение раздался стук в дверь, и вошла Клер.

— О, Роберт? — смущенно пролепетала она. — Извини, я не подумала, что ты здесь, сейчас так поздно. Мне показалось, будто что-то упало, и я заглянула.

Это вопль измученной души, рвалось из его груди, помоги мне! Но как можно отягощать Клер своими проблемами? Она и так чудовищно переживала из-за Поля, потому что помилование опять отменили. А тут еще мать. Плохое кровообращение сказывается теперь не только на ее ногах, но и на сердце, а вечная боль за Поля плохое лекарство. Да и в конце концов Клер нечего особенно беспокоиться за нравственное и физическое здоровье Роберта. Подавив вздох, он поднялся на ноги.

— Все в порядке, Клер. Не о чем беспокоиться!

— А что случилось?

Ее не так легко провести; он знал.

— Да просто стукнулся о стол, вот и все.

Она помешкала в дверях, неудовлетворенная ответом, но не нашла слов, чтобы вызвать его на откровенный разговор.

— Есть новости, Роберт. Тебе следовало бы знать. Звонила Патси Райт, жена второго священника, и оставила сообщение. Закрывают „Алламби“!