— Привет, — спокойно бросил Роберт.

— Привет вам!

Откуда это? Откуда этот легкий юмор, это чувство причастности? Она легко опустилась на сидение рядом с ним.

— Я действительно надеялась, что вы здесь. Хотела поговорить с вами по душам. Я все думала о том вечере, когда вы крутились там.

Его удлиненное красивое лицо выразило интерес и внимание.

— Ах да, — пробормотал он.

— Я просто хотела сказать, что извиняюсь за то, как повела себя — грозила полицией и все такое. Это с перепугу.

— Ах да, полиция… — Он улыбнулся извиняющейся улыбкой.

В ответ она глянула на него с ухмылкой.

— Вы и сами, кажется, имели счастье познакомиться с ними после того, как мы расстались, не так ли?

— Малость пришлось. По глупости… или мудрости…

— Мне очень жаль.

— А чего тут жалеть?

Она рассмеялась.

— Да, вам беспокоиться нечего. Я ни единой душе не заикнусь о том, что вы заходили ко мне. Я понимаю, с вашей респектабельностью есть чего бояться.

— М-м-м-м — моей респектабельностью? — Ей показалось, что он посмотрел на нее с нескрываемым изумлением. — Не уверен, что так уж забочусь об этом последнее время. Как бы то ни было, предоставьте мне самому беспокоиться о своей репутации. Это не ваше дело.

— Конечно, нет, — согласилась она.

Снова что-то странное промелькнуло в ее глазах, или ему померещилось? Боже, держи себя в руках, а то померещится странный взгляд у Девы Марии в капелле Богородицы!

— Во всяком случае, — решительно закончил он, как бы подводя итог разговору, — приношу свои извинения за то, что напугал вас и вел себя неприлично.

— Ну и ладно. Так что теперь мы квиты.

— Надеюсь.

У него фантастическая улыбка, подумала она. Вполне мог быть киногероем в молодости. Сейчас ему, наверное, уже за сорок. Но он все равно выглядит потрясающе. Интересно, он сам-то об этом знает? Наверное, нет. Эти священники не от мира сего. Их, похоже, мало трогает, какое впечатление они производят!

Внезапно для нее самой с губ слетели слова:

— Должно быть, в ней было что-то особенное, в этой девушке, которую я вам напоминаю.

— Да.

Почему само упоминание Алли Калдер было явно связано с глубоким непередаваемым чувством блаженства, знакомым ощущением парения, полета, раскрепощения и неизъяснимой радости?

— Она была очень красива и очень молода, — медленно заговорил он. — Я сужу по портрету. А потом она погибла. Но это, пожалуй, и все, что я могу сказать.

— Все?

Она отрешенно смотрела вдоль прохода, потеряв, казалось, всякий интерес к разговору. Проследив ее взгляд, он увидел группу посетителей во главе с одним из младших клириков[28]: это была первая за день экскурсия; собор быстро снискал себе славу архитектурного чуда света, соперничать с которым мог только знаменитый сиднейский Дом Оперы.

— Ну, я пошла.

Она встала. Ему не хотелось, чтоб девушка уходила. Слова сорвались с его губ раньше, чем он выстроил их в голове:

— Послушайте, если вы не заняты, я воспользовался бы случаем реабилитировать себя за причиненный вам испуг. Что если нам устроить выходной и просто пошататься по Сиднею? Неплохая мысль, как вы считаете?

Неплохая — совсем неплохая. Он не помнил, когда так славно проводил время за последние годы. Первая остановка, уверял он ее, это сиднейский Зоопарк, где все обитатели острова — коалы, кенгуру и прочие — жили счастливо в условиях, близких к естественным, — к вящему удовольствию юных туристок с другого конца света.

— Или вы не туристка? — осторожно прощупывал он, покупая билеты. — Как вам здесь нравится? Не подумывали о том, чтобы остаться?

— Поживем — увидим.

Та сдержанность, которую она иногда проявляла, равно как и неискоренимое английское произношение, каждый раз напоминали ему, что она здесь чужая. Ему очень хотелось расспросить ее о пареньке, которого он видел в кафе, и еще раз вернуться к той ночи, когда ехал за ней до самого дома, но он побоялся нарушить то хрупкое доверие, которое возникло между ними.

Как только они оказались в зоопарке, она превратилась в обыкновенного ребенка.

— О, я с самого начала хотела сходить сюда, — со счастливым видом оглядывалась она по сторонам.

— А… — Он попытался придать своему голосу оттенок безразличия. — Когда же это было?

— А… — Словно эхо откликнулась она. — Месяцев шесть, а может больше.

— Целых полгода? — Он не чувствовал уверенности в том, что она говорит правду. Но уточнять не стал.

— Эй! — На глаза ей попался указатель. — Здесь, правда, есть панды?

— Сущая правда, — улыбнулся он. — Только очень далеко, на другом конце парка, несколько миль.

— У меня полно времени.

— Отлично.

— А у вас-то есть?

Он взглянул в глубокие, задумчивые, немного настороженные глаза и с трудом сдержал непреоборимое желание взять да обнять ее от всей души.

— Да, есть. — Он подмигнул, как подросток, решивший прогулять школу. — У меня есть время. Все время мира.

Золотистые потоки солнечного света проникали сквозь жалюзи кабинета Меррея Бейлби, создавая теплую, сонливую атмосферу, нарушаемую только спокойным монотонным голосом.

— Думайте, Роберт. Пусть ваш ум плавает, свободно парит. Что вы видите? Что вокруг вас? Откуда это чувство счастья, которое вы не можете объяснить?

Плывет… свободно парит… в ночи, бархатной синей и черной ночи… звезды… конец дивного лета, лучшего лета в моей жизни… затем прикосновение руки…

И луна, и музыка, и ты!

Роберт резко остановил поезд своей памяти, и сознание отступило от того пути, которым вело его. Свободные ассоциации, так называет это Меррей. Просто позволить своим мыслям свободно парить и смотреть, что из этого выйдет. Но как может быть свободен человек, в оковах? Это так трудно, так неимоверно трудно. Но ничего важнее никогда не было.

— Это здесь — где-то здесь — голову даю на отсечение, Меррей, — настаивал он, постукивая себя по лбу.

— Вероятно, — соглашался Меррей. — Но мы никогда ничего не извлечем оттуда, если вы не научитесь расслабляться!

— Простите. — Роберт послушно вытянул свои длинные ноги на уютной черной кушетке и снова закрыл глаза. — Где мы были?

— Мы проводили сеанс свободного ассоциирования.

— Ах да — не очень успешно.

— О’кей, давайте вернемся. Вы снова виделись с девушкой довольно длительный период времени и при свете дня. Продолжаете ли вы считать, что она являет для вас образ другой девушки, давно погибшей?

— Да нет… — нехотя уступил Роберт. — У нее голова той же формы, те же светлые волосы.

— У множества юных девушек светлые волосы, Роберт.

— У нее тот же овал лица, — упорно стоял на своем Роберт. — По крайней мере, судя по фотографии в старой газете, которая у меня есть. Но вот что касается глаз — выражения, вернее, их формы в уголках — здесь разница И потом, она воспринимается как англичанка, это совсем другая девушка.

— А что вы чувствуете, находясь с ней?

Роберт задумался.

— В основном — смущение. И немного испуг…

— Что вас испугало?

— Она — чуть-чуть. Потому что есть в ней что-то такое, что я никак не могу раскусить…

— Постарайтесь раскусить.

— Видите ли… в ней какая-то настороженность. Она все время начеку. Но и еще что-то. Злость? Она явно чем-то смущена. Первый вечер, когда я разговаривал с ней в кафе, она вдруг посреди нормального милого разговора разозлилась на меня, а потом ушла и не вернулась.

— Вы спрашивали ее, в чем дело?

— Да.

— Ну и?..

— Она наотрез отказалась говорить об этом.

— Девушка была сердитой вчера — когда вы возили ее в зоопарк?

— Да нет. Вовсе нет. Она была счастлива.

— Почему вы так считаете?

— Я тоже был счастлив. Да, счастлив!

Меррей сделал паузу. А затем задал вопрос, который готовился задать уже некоторое время.