— До чего ж ты, Митюха, злобный! Ну и что — отобрали, — подал голос Молчун, — а всё, что с ним, у него не отымешь.

   — Чего это не отымешь? — удивлённо спросил Митюха.

   — Да того, чего у тебя сроду не бывало.

   — Это чего же у меня сроду не бывало? — упорствовал Митюха.

   — А ты сам помысли, может, и додумаешься.

   — А чего тут мыслить? Тут и мыслить нечего.

   — Верно, тебе нечего, поскольку ты и не додумаешься вовек! Тебе только тот и человек, у кого мошна тугая, а ты вот попробуй-ка из богатства-то в нищету окунись да человеком останься!

Александр Данилович больше не стал слушать разговор работников, повернувшись, пошёл к дому.

Возвратился он к месту, где строили церковь, уже когда рассвело и туман рассеялся. На короткое время из-за горизонта выплыло холодное красное солнце.

   — Ну что, работнички, — поздоровавшись с плотниками, спросил Александр Данилович, — к Рождеству успеем церковь поставить?

   — Как Бог даст, — ответил Молчун, и все снова принялись за работу.

Перед самым Рождеством церковь была отстроена, и Меншиков, сняв со стены иконку и завернув её в чистое полотенце, отправился к церкви посмотреть, как её расписывает Васятка, которому Александр Данилович доверил это ответственное дело, увидев как-то его рисунки.

Немного не дойдя до церкви, Александр Данилович споткнулся о разбросанные тут и там остатки брёвен и, не удержав равновесия, упал и покатился с откоса, на краю которого стояла церковь. Он полетел вниз к замерзшей реке, стукнулся об лёд и остался лежать недвижим. Там его и увидели идущие на стройку работники. К их удивлению, Александр Данилович совсем не ушибся, даже нигде не оцарапался о торчащие из-под снега коряги и камни.

   — Живой ли, Данилыч? — склоняясь к нему, спросил Митюха.

Меншиков открыл глаза, сел, обеспокоенно схватился за лежащий рядом с ним небольшой свёрток. Отряхнув от снега, осторожно развернул его. Сгрудившиеся вокруг него работники с напряжённым вниманием смотрели на него и на то, как он разворачивал свёрток.

   — Цела! — радостно сказал Александр Данилович, вновь заворачивая иконку.

   — Не иначе как сама она, Царица Небесная, тебя спасла, — проговорил Молчун, разглядывая икону.

Весть о чудесном спасении Меншикова быстро разнеслась по всему Берёзову. К новой церкви потянулись люди — взглянуть на чудотворную икону, спасшую светлейшего при падении с крутого склона. Сам Александр Данилович теперь каждый день бывал в новой церкви. Встречая его там, люди низко кланялись ему, многие плакали.

Всё, казалось бы, налаживалось, но одно не давало покоя Александру Даниловичу — это его старшая дочь Машутка. Она всё чаще хворала, а когда бывала здорова, то грустная сидела в своей комнате, глядя на то, как её младшая сестра шила шёлком узоры на скатерти либо читала. Иногда Маша просила её почитать вслух, но не слушала, а всё смотрела неподвижным взглядом в одну точку, словно видела там что-то таинственное, различимое лишь ею.

Замечая это, сестра умолкала, но Маша всё так же продолжала разглядывать стену.

Она несколько оживилась, когда Васятка принёс ей в старой меховой шапке маленького щенка, мать которого задрал волк. Она подолгу возилась с ним, а щенок привязался к ней, не отходя от неё ни на шаг.

Когда осенью 1729 года Маша заболела, Александр Данилович сам ухаживал за ней. От сильного жара она впадала в беспамятство, очнувшись, долго оглядывалась, припоминая, где она.

Как-то раз, придя в себя, она подозвала отца, бывшего тут же в комнате. Он склонился над нею. Острая жалость охватила его при виде бледного осунувшегося лица дочери.

   — Что, Машутка? — тихо спросил он, наклоняясь совсем близко к больной.

   — Батюшка, — еле слышно прошептала Маша, облизывая пересохшие от жара губы, — обещайте мне... — Она умолкла, ослабев, закрыла глаза.

   — Что? Что ты желаешь, Машутка?

   — Обещайте мне, — вновь повторила она, протягивая к нему слабую исхудалую руку с ладонью, сжатой в маленький кулачок.

   — Всё, всё, что только пожелаешь, — прошептал несчастный отец.

   — Я знаю, что скоро умру, — медленно, но твёрдо произнесла она.

   — Что ты, Машутка, что ты такое говоришь, — чуть громче проговорил убитый горем Александр Данилович.

   — Вот как умру, — не возражая отцу, продолжала Маша, — схороните вот это вместе со мной.

Она разжала пальцы, и на ладони дочери Александр Данилович увидел кольцо, которое узнал сразу. Это было обручальное кольцо, подаренное ей её первым женихом Петром Сапегой, свадьба с которым не случилась по его вине.

   — Машутка, Машутка, — зашептал он, обнимая ослабевшее тело дочери, — прости ты меня, прости!

Но она уже ничего не слышала.

Мария Александровна тихо умерла осенней ненастной ночью 1729 года. Её похоронили вблизи вновь построенной церкви на краю обрыва, под которым текла река Сосьва, теперь покрытая льдом и снегом.

Исполняя волю умершей дочери, Александр Данилович положил с нею в гроб то кольцо, которое она сумела сберечь вопреки всем обыскам и изъятиям у них ценностей.

Он сам рыл для неё могилу, расчистив замерзшую землю от снега, долго долбил её тяжёлым ломом, пока не подошли к нему знакомые плотники. Сняв шапки, они долго стояли молча.

   — Данилыч, — наконец хриплым голосом проговорил Молчун, — дозволь нам подсобить тебе.

Александр Данилович кивнул. Мужики дружно взялись за работу, и скоро глубокая могила для поруганной невесты государя Петра Алексеевича была вырыта.

Тяжёлые думы после смерти дочери не оставляли Меншикова. Возможно, причиной тому было кольцо, сохранённое дочерью, её любовью вопреки всем невзгодам и несчастьям. Возможно, тяжёлые думы о дочери, о её несчастной любви, о других своих детях, будущее которых было неизвестно, подорвали его здоровье. Он реже начал выходить из дома на прогулки, которые раньше совершал каждый день, но, как бы он себя ни чувствовал, в своей церкви он бывал ежедневно, молясь там у своей заветной иконки, прося у неё милости для оставшихся в живых сына и дочери.

Как-то раз, выходя из церкви, после службы, он столкнулся с воеводой Берёзова, который в последнее время частенько приходил в новую церковь.

   — Что-то смотрю, Александр Данилович, худо выглядеть стали или хвораете? — остановил его вопросом воевода.

   — Да есть маленько, — слабо улыбнулся Меншиков.

Некоторое время они шли молча, направляясь к дому опального ссыльного.

   — А я вот что думаю, — произнёс наконец воевода, чуть замедлив шаг, — почему бы вам не отправить прошение о помиловании? Ведь, говорят, государь скоро женится, так на радостях, может, и милости возможны?

Меншиков помолчал, потом остановился и, глядя прямо в лицо собеседника, ответил:

   — Нет, господин Бобровский, просить милости я не стану. Буду здесь жить, пока Бог жизни даст, а вам за доброту вашу спасибо.

Пережить дочь Александру Даниловичу Меншикову суждено было ненадолго. В начале ноября с ним случился приступ лихорадки, но во всём Берёзове не нашлось лекаря, способного ему помочь. Он то впадал в забытье, то приходил в сознание. Тогда с душевной болью видел склонённое к нему бледное лицо его младшей дочери.

   — Ничего, Шурочка, ничего, не убивайся, — говорил он слабым голосом, — я поправлюсь, обязательно поправлюсь. Мы ещё с тобой за брусникой в лес пойдём.

Дочь улыбалась ему сквозь слёзы.

   — Помнишь, как мы с тобой ходили в лес? — продолжал он всё тем же слабым голосом. — Ты всё удивлялась, как Машенькин щенок по ягодам катался.

Вспомнив недавно умершую сестру, Шура заплакала ещё сильнее.

   — Ну-ну, полно, полно, не плачь, — успокаивал он её.

В один из приступов лихорадки, мечась в жару, Александр Данилович вдруг увидел свою жену, но не такой, какой она была уже в опале, а молодой красавицей, такой, какой она была, приезжая к нему в войско, когда он бывал на войне то в Польше, то под Полтавой.