— Да… Случай исключительный. А ведь она, эта Лада, немного походит на мою отважную Дику. Как ты думаешь?

— Евгений, ты по-прежнему видишь во мне героиню.

— Так оно и есть. Ну, пойдём к ребятам, завтра отправляется эшелон.

— Пойдём. Но, Евгений… ради детей, прошу тебя, не рискуй, береги себя…

— Ясно. Ну, пошли. Слышишь, как они весело смеются?..

С момента оккупации немцами севера Франции связь Ронина с революционным центром прекратилась. Замолчало и художественное издательство, агентом которого он числился. Пришлось закрыть ателье и перебраться к дочери. Всю свою энергию он отдал теперь заботе о раненых и устройству госпиталей. Времени едва хватало на беготню по различным инстанциям. И вот в разгар этой деятельности Ронин получил письмо от Силина, в котором тот извещал о несчастном случае с Ладой.

Бросив всё, Ронин пристроился к санитарному поезду и выехал из Ташкента. Однако санитарный поезд, где находился Ронин, простаивал на станциях сутками.

Встречные поезда с фронта везли раненых. От них Ронин узнал, что на фронте давно началось братание.

Ни русские, ни немецкие солдаты воевать не хотели. Передовые цепи сходились, дружески раскуривали цигарки, делились запасами табака и, похлопывая друг друга по плечу, говорили "камрад". Иногда солдаты бросали винтовки и уходили в тыл, домой.

Наконец Ронину удалось добраться до фронта. Тут ему сообщили, что местечко, в котором находился госпиталь с Ладой, неделю тому назад занято немцами. О судьбе больных никто ничего не знал.

В мрачном раздумье стояла Камиля над раскрытым сундуком. Запасы кончились. Как прожить до получки?

Она накинула паранджу, заперла калитку на висячий замок и ушла.

По дороге встречались женщины с кошёлками. Все были хмурые, озабоченные. Дусю она увидела возле ворот большого дома. Окружённая женщинами, она что-то горячо говорила. Камиля подошла ближе.

— Феня, что тебе сказали в городской управе? — спросила Дуся.

— Что? Ясно. От ворот поворот. Принял главный по торговым делам. Прочёл, поморщился: "Что мы можем? Цены установлены". Я ему говорю: "Так они каждый день их повышают — за сахар всегда платили пятнадцать копеек за фунт, а теперь на тебе… сорок пять. Где же бедному человеку взять денег?!" — А он: "Ничего не можем сделать. Торговцы закрывают лавки, хотя мы запрещаем повышать цены…" Вот с тем и возвратились.

Женщины зашумели. Подошли ещё несколько человек.

— Бабы, айда громить управу! — крикнула худая женщина с яркими чахоточными пятнами на лице.

— Стой! Так не годится, — вмешалась Дуся. — Надо действовать организованно…

— Как это организованно?

— Будете слушаться?

— Будем, будем! — дружно закричали женщины.

— Так вот, разделитесь на группы человек в пять. Пойдём на базар по лавкам. Наберём продуктов и будем торговаться. Если спустят цены, заплатим…

— Спустят! Дожидайся. Скажут — убыток.

— А вот тогда мы покажем "убыток" — разнесём лавчонки, повыкинем товары…

— Верно! Так их, живоглотов, учить надо! Пошли!

Вскоре на Госпитальном базарчике бабы громили лавки.

Немедленно об этом стало известно полицмейстеру Кочану. Подкрутив свои длинные запорожские усы, он гаркнул:

— Подать пролётку! Вызвать десять полицейских!

Появление наряда полиции не устрашило бунтовщиц. Едва полицмейстер открыл рот, чтобы пригрозить солдаткам, как в него полетели картошка, яйца, палки.

Кочан втянул голову в плечи, крикнул кучеру:

— Живо к губернатору!

Пролётку догнал вестовой на взмыленной лошади.

— Ваше высокоблагородие, на Воскресенском базаре бунт. Солдатки разносят лавки…

Кочан опешил.

— Поворачивай! — скомандовал он кучеру. — Отставить губернатора, гони на Воскресенский…

На другой день почти все лавки были закрыты. Положение с продовольствием ещё более ухудшилось…

В чайхане собирался народ. По вечерам сюда заходили Арип и оба его сына — Рустам-кузнец и Халдар-арбакеш. До поздней ночи шёл разговор о войне, о будущем. Заглядывала в чайхану и местная интеллигенция. Она была растеряна, не знала, к кому примкнуть. Духовенство мечтало о газавате и стремилось к турецкой гегемонии, капиталисты тянулись в сторону Афганистана и британского влияния. И те и другие, были уверены, что война кончится поражением Россия. Им было неведомо, что растёт и крепнет в России новая сила — революция.

Среди бедноты старого города часто звучало слово "большевой". Никто точно не знал его значения. Но оно было понятным, близким сердцу, сливалось с образом трудового человека. Люди верили тому, что говорил русский рабочий. И бывало, устроив очередной "гап", то есть разговор, узбеки через Рустама приглашали из мастерских русских рабочих.

Частым посетителем этих собраний стал Саид-Алим. Хитрый и дальновидный, он быстро разведал расстановку сил и определил, на какую сторону склонится чаша весов в будущем. Втихомолку продал обе дачи, свернул торговлю, а деньги перевёл в Яркенд, где родственник приобрёл для него большое имение. Когда начались восстания против мобилизации на тыловые работы, Саид-Алим заявил в кругу торговцев:

— Я отправляюсь в хадж. Продлится он, как обычно, не менее трёх лет…

— А как же ваша семья? — подозрительно глядя на него, поинтересовался Ишан-Ходжа.

— Дети у меня маленькие, призыву не подлежат, семью пошлю к родственнику.

Поэтому никто не удивился, когда вереница арб, нагруженных кладью, с людьми, восседающими сверху, со скрипом тронулась в дальний путь. Арбакеши были заарендованы до Таласа. Этот мирный караван сопровождали десять джигитов из молодых слуг Саид-Алима. Сам он остался в Ташкенте. Чего-то выжидал. В начале марта разнеслась весть об отречении от престола Николая. Саид-Алим созвал своих многосемейных рабочих, сказал:

— Я уезжаю в святые места. Хадж продлится три-четыре года. Здесь у меня остаются некоторые запасы продуктов и топлива. Переселяйтесь со своими семьями, пользуйтесь запасам и и оберегайте имущество до моего возвращения.

Поражённые великодушием богача, люди низко кланялись, прижимали руки к сердцу:

— Да будет благословен твой путь, бай!

— Будь покоен, всё сбережём.

— Твоё доверие подобно твоей щедрости…

Весть об отъезде Саид-Алима разнеслась по старому городу не сразу. Только на пятый день узнал об этом Ишан-Ходжа. Призадумавшись, спросил у своего горбатого любимца:

— А не последовать ли нам его примеру? Человек. Он хитрый, что-то пронюхал…

— Что вы, что вы! Разве можно оставить народ без вашего разумного слова?

— Скажи, суетливый, кому ты служишь?

— Вам, уважаемый! Вам, защитник веры, служитель великого пророка Магомета. — А про себя подумал: "И англичанину, он хорошо платит".

В железнодорожных мастерских рабочие горячо обсуждали историческое для России известие: Николай Второй отрёкся от престола, вся власть перешла в руки Государственной думы.

— Манжара идёт, что-то он знает, — пронеслось по цеху.

— Как не знать, председатель рабочего комитета…

Немолодой мужчина, с крупной лысеющей головой и пышными усами над упрямо сжатым ртом прошагал торопливо по цеху, бросил на ходу:

— Ребята! Будет митинг. Собирайтесь во дворе.

Разговоры затихли, цепочка потянулась к дверям.

Двор уже заполнили рабочие пассажирского депо и паровозной бригады.

На трибуну поднялся студент Бельков. Он служил техником в городской управе и принадлежал к партии социал-демократов. Бельков сообщил, что вчера рабочая делегация явилась к городскому голове Маллицкому, желая выяснить, что происходит в Петрограде.