— И вот, товарищи, что получилось: Николай Гурьевич позвонил генерал-губернатору Куропаткину, просил принять рабочих делегатов. Получил разрешение и вместе с нами направился в Белый дом. В приёмной нас ожидал Куропаткин, внимательно выслушал и говорит:

— Телеграмма действительно получена, но надо проверить факт. Я сделал запрос в военное министерство.

Мы стали возражать:

— Это затягивает дело, пора приступать к организации управления. Куропакин ответил:

— Советую не торопиться!

Ну что с ним говорить? Плюнули и ушли. А на улицах народу тьма. Все с красными бантами на груди. Всюду митинги. Оказывается, Михаил тоже отрёкся, не пожелал царствовать. Власть у Государственной думы. А там Родзянко с Милюковым работают, да Керенский надрывается, речи говорит…

Слушал Аристарх, а сердце горело, не вытерпел, взбежал на трибуну.

— Товарищи! Какие могут быть переговоры с царским генералом! Народ должен взять власть в свои руки. Пора организовать Совет рабочих депутатов.

Буря рукоплесканий покрыла его слова. Стали называть фамилии люден, которым доверяли.

— Манжара!

— Ляпина давай!

— Казаковых братьев! Не выдадут рабочий класс!

— Колесникова! Дельный парень!

— Паровозчика Гололобова!

Совет был избран. Ему поручили связаться с городскими организациями и держать рабочих в курсе событий.

К Совету рабочих депутатов, в основном большевистскому, примкнули многие интеллигенты. Одни — беззаветно преданные идеям Ленина, другие "шатающиеся".

К первым принадлежали конторщик, сын рабочего депо Степан Теодорович и петербургский студент Казимир Голятовский.

Голятовскому железнодорожный Совет рабочих депутатов поручил выступить в зале Городской думы на собрании служащих. Меньшевики, захватив трибуну, ратовали за войну до победного конца, за привлечение в ряды правительства либералов, людей с именем, вроде члена Государственной думы Наливкина.

Присутствовавший здесь Аристарх подтолкнул локтем Голятовского, указал глазами на горбатую женщину-оратора.

— Дай жару, Казик! Ну чего эта горбунья всем голову морочит?

Загорелась душа Голятовского, вспомнились горячие студенческие сходки в Петрограде, попросил слова. Взбежал на трибуну и начал речь с героического примера — выступлений рабочих Путиловского завода. Он стыдил меньшевиков:

— Вы, как слепые котята, тычетесь по всем углам и не видите яркого, широкого мира, который открывает перед вами учение Карла Маркса. Больше читайте Ленина!

Вдруг поднялся шум. Горбатая женщина визгливо закричала:

— Бей его, это ленинец! Он от немецких шпионов.

Положение было критическим. Десятка дна меньшевиков с поднятыми кулаками ринулись к трибуне. Голятовский вынужден был воспользоваться открытым окном.

На трибуну поднялся Аристарх.

— Вот так свобода! Вот так благородные люди! Интеллигенция… Кулаки в ход пускают!.. Значит, ответить больше нечем. Слов-то, видать, не хватает.

— Правильно! Не могут без хулиганства! — послышались голоса из зала.

— Собрание закрыто! — снова закричала горбунья. — Расходитесь, господа! Нечего слушать большевиков!

— Уходи, коли охота, а мы послушаем оратора, — громко сказал старик столяр. Его поддержали многие. Тогда группа меньшевиков демонстративно покинула зал.

— Давай, говори! — потребовали рабочие.

Ронина охватило отчаяние. Госпиталь оказался на запятой немцами территории. Судьба Лады неизвестна. Санитарный поезд возвратился в Ташкент. Что делать?

Ему рекомендовали уехать назад, но он остался. Потом явился в штаб армии, попросился добровольцем, в команду разведчиков. Вначале отказали: возраст непризывной. Однако знание немецкого языка выручило. Назначили в передовой о гряд, который находился километрах в пятидесяти от штаба, и добираться до него надо было на поезде и потом пешком.

Через сутки, чувствуя страшную усталость и ломоту во всём теле, Ронин явился к начальнику разведки.

— Удивительный вы человек, капитан! Зачем вам понадобилось лезть в самое пекло? — спросил обросший, с воспалёнными глазами командир разведки.

Ронин посмотрел ему в глаза и сказал, иронически улыбаясь:

— За тем же, что и вам. А вот побриться следует…

Тот махнул рукой.

— Когда идёт разведка?

— Сегодня ночью, три человека.

— Назначьте с ними меня.

Ночь была тёмная, густые тучи затянули небо. Старшим был унтер, человек бывалый… Он окинул Ронина критическим взглядом:

— Говорят, вы охотник? Ну-к что ж, попробуйте, почём фунт лиха…

— За тем и пришёл.

— Тогда берите две гранаты да нож. Немцы брататься-то братаются, но и между ними попадается сволочь. Подманят, а потом — на штыки.

— Приму к сведению.

Шли оврагом, поросшим кустарником, шли долго. Впереди за чащей послышались голоса.

— Немцы, — шепнул унтер.

— Послушаем, о чём они… — Ронин опустился на траву, прополз между кустарником к самой чаще.

— Человек-то попался знающий, — сказал унтер солдатам. — Затаись, ребята.

Минут через десять Ронин вернулся.

— Молодец, — похвалил унтер. — Мышь больше шуму делает.

— Три человека хотят сдаваться в плен.

— Удачливый вы человек, капитан, — усмехнулся начальник разведки. — Что же, будете переводчиком. Я слабо владею немецким.

Пленные охотно рассказали всё, что знали о расположении частей, о нежелании солдат продолжать войну.

Ронин задавал вопросы и переводил ответы. Под конец спросил:

— Ваша часть первой вошла в это местечко?

— Да. После артиллерийской подготовки мы первые ворвались.

— Что вы сделали с госпиталем?

— До нашего вступления его разнесло снарядом…

Командование решило отбить у немцев сданный стратегический пункт. Ронин ждал этого момента с нетерпением. Чувствовал он себя плохо, беспрерывно болела голова, ломило кости, но в лазарет не пошёл. Скрыл своё состояние от командира. Наступление началось в полдень. Всё утро ухали орудия, ведя артиллерийскую подготовку, а потом бросили батальон в атаку.

Немцы отбивались остервенело. Три раза атака захлёбывалась, но наконец, с помощью подошедшей стрелковой роты, батальон прорвался и ударил в штыки. Пункт был взят, немцы отступили.

Ронина подобрали уже поздним вечером. Он лежал без сознания около оврага.

— Очнулся, мил-человек? Вот и хорошо, значит, идёт дело на поправку! — улыбаясь, сказал сосед по койке.

Это первое, что услышал Ронин, когда спустя неделю очнулся.

— И до чего же ты шумливый да беспокойный, — продолжал сосед.

Мало-помалу началось выздоровление после тифа и ранения. Бородатый был за сиделку и любовно опекал своего соседа. Однажды он рассказал Ронину:

— И до чего же была душевная эта сестрица! Ну вот словно ангел. Только войдёт в палату, и всё затихает. Ни разговора, ни стона. Все мы глядим на неё, и словно легче становится…

— Как её звали?

— Сестрица, сестрица… вот так и звали! Кормили-то нас плохо, должны были госпиталь отправить в тыл — вишь, состава нет. А генеральские трофеи везти составы находятся… Ну вот. Явился к нам командующий армией, царский родственник, смотр делал. Дошёл до нашей палаты, а за ним, словно лисий хвост, тянется начальство. Зашёл он, значит, в палату и прогремел густым басом:

— Здорово, ребята! Жалоб нет?

Все молчат. Начальник госпиталя поясняет:

— Тяжелобольные, ваше высочество…

А сестрица из угла шагнула к самому главному. Глаза горят, лицо словно снег…

— Я с жалобой обращаюсь! Неделю больных не отправляют в тыл. Кормить нечем, медикаментов нет…

Посмотрел на неё сиятельный, усмехнулся:

— Вам, сестричка, в обществе блистать надо. Такие губы только целовать, а вы возитесь с солдатнёй.