— Что здесь происходит? — обратился Ронин к солдату, охранявшему выход из вокзала.

— Рабочие не хотят пропускать карательный поезд на Мерв. Забастовка там…

— Трудно небось стрелять в своего брата, рабочего? А?

— Э-эх! — вместо ответа выдохнул солдат. Ронин заметил, что руки солдата, державшие винтовку, дрожат.

Среди рабочих волнение нарастало. Послышались крики:

— Братцы, солдаты! Кого убивать едете?!

— Братьев своих едете расстреливать…

В вагонах прокатился гул солдатских голосов. Командир роты скомандовал:

— Ружья на-а прицел!

Винтовки брякнули, дула направились на тесно сдвинувшуюся к паровозу группу рабочих. У Ронина заледенело сердце. По телу пробежала дрожь, как тогда, когда мимо его камеры вели смертника. Он знал, что ещё минута — и он совершит непоправимое. В то же мгновение паровоз свистнул и медленно двинулся. Из толпы выскочил молодой рабочий, глаза его вдохновенно горели:

— На рельсы! — в голосе слышался такой горячий призыв, что рабочие закричали:

— На рельсы, ребята! На рельсы!

Словно ураган пронёсся по толпе. Все, как один, бросились на рельсы перед паровозом. Паровоз остановился. Солдаты начали выскакивать из вагонов. Машинист выпрыгнул из будки паровоза, лёг на рельсы. Растерявшийся командир дал команду к выгрузке. Из здания вокзала выскочили все служащие.

— Кто этот решительный парень? — спросил Ронин у телеграфиста.

— Делегат пятого участка. Казаков Аристарх. Брат у него… горячие ребята. Большевики. Смотрите, солдат уводят. Победа…

Действительно, послышалась команда и чеканный солдатский шаг. Как по команде рабочие построились и с пением марсельезы направились в мастерские.

Стачечный Комитет к соглашению с администрацией не пришёл. Были получены телеграммы о репрессиях. Через несколько дней стало известно, что из Кушки идёт карательная экспедиция. Комитет решил сберечь революционные силы. Дали распоряжение активным большевикам "исчезнуть". Братьям Казаковым посоветовали пробираться в Россию".

Накануне прибытия: карательной экспедиции Казаковы уехали.

От Ташкента до Троицкого военного лагеря протянулась дорога. Вымощенная гравием и щебнем, покрытая толстым слоем пыли, она убегает к голубому горизонту. Последние отблески лучей закатного солнца золотят степь и дорогу. Далеко на севере горизонт уже густеет, окутываясь сумерками.

По обочине бредут два уставших пешехода. Они в длинных из белой маты рубахах и подпоясаны бельбагами[37]. Разрез ворота в рубахе доходит до пояса, обнажая грудь. Из-под коротких, до колен, штанов выглядывают загоревшие дочерна босые ноги. У обоих на плечи накинуты халаты из тёмной полосатой маты.

На голове старшего — колпак дервиша. Голову того, что помоложе, покрывает войлочная киргизская шляпа. В руках у обоих длинные посохи, ноги утопают в мягкой, как бархат, пыли.

— Отец Сулейман, когда твой недостойный ученик вновь увидит твоё мудрое лицо?

Сухой, как жердь, дервиш Сулейман скосил глаза на спутника. Тонкие губы, почти скрытые свисающими книзу усами, чуть тронула весёлая улыбка.

— Путь мой далёк… Когда эту полынь покроет не пыль, как сейчас, а первый снег, жди меня в караван-сарае у Аккавакского моста.

— Да будет так! Мы приближаемся к месту нашей разлуки. Где заночуешь ты, мудрый?

— Оставив тебя в Аккаваке, я найду приют в ветхой кибитке пастуха Максуда. Он живёт за русским селеньем. Завтра на заре двинусь в горы. Вот и сады Аккавака! Наступает час прощанья.

Безбородый юноша закинул голову и грустно запел:

— Сын мой, от голода воют волки…

Юноша почувствовал иронию и заносчиво воскликнул:

— О мой уважаемый наставник! Я без пищи могу прошагать всю ночь и следующий день.

— Умолкни, хвастун! Слушай соловья, который заливается в тени этого сада. — Путники вошли в кишлак. По обе стороны дороги тянулись длинные глиняные дувалы. Иногда они прорезались узенькими переулочками с калитками.

Поравнявшись с одним из таких переулков, юноша остановился.

— Прошу вас, мудрый наставник, оказать честь дому моего дяди.

— Нет, Азиз, время терять нельзя, скоро спустится ночь. Сегодня я должен быть на берегах шумного Заха. Иди, и да ниспошлёт тебе судьба удачу.

Сулейман лёгкой походкой удалялся по дороге. Затуманенным взглядом проводил его Азиз, потом, вздохнув, завернул за угол.

Вечером на высоком помосте чайханы, стоявшей у самой проезжей дороги, по обыкновению собрались все жители кишлака. Они приходили посидеть, послушать новости, выпить пиалу терпкого зелёного чая.

Чернобородый невысокий чайханщик сновал среди гостей, подавая на подносах чай, виноград, лепёшки, и собирал медяки.

Азиз, бесшумно ступая по пыльной тропе, шёл к далёкому огоньку чайханы. Чувство глубокого волнения охватило юношу.

Сегодня впервые без своего руководителя он будет выступать перед кишлачными слушателями.

Отец говорит, что опасное ремесло выбрал его младший сын.

Но отец стар, а брат Рустам одобрил:

— Хороший путь избрал, Азиз. Будь вещей птицей, поющей народу о весне…

Вспоминая эти слова, юноша крепче сжал длинный гриф своего дутара[38].

Взойдя на помост чайханы, Азиз вытер у порога пыльные босые ноги и, проговорив обычное приветствие, направился в дальний угол.

Высокий, плечистый, в белой рубахе, он сразу обратил на себя внимание.

— Добро пожаловать, шаир, — приветствовал прибывшего чайханщик.

— Спой, мой сын, одну из прекрасных песен Хувайдо. Когда я слушаю их, молодость возвращается ко мне, — проговорил седой мулла, благосклонно поглядев ка топкие пальцы, сжимавшие дутар.

— Хорошо, святой отец. Первой песней будет песня сладкоголосого Хувайдо, — ответил юноша.

Эта почтительность понравилась присутствующим, и они возгласами одобрения приветствовали певца.

— Эй, самоварчи! — крикнул мулла. — От меня подай гостю дастархан.

Чайханщик уже торопился с подносом, на котором лежали лепёшка, два куска сахара, горстка кишмиша и стоял узорчатый чайник с пиалой.

— В каждой чайхане шаир — дорогой гость! — провозгласил чайханщик.

"Как-то вы заговорите, послушав песни", — иронически подумал Азиз, настраивая дутар.

Перебирая струны, нежным, вибрирующим голосом запел:

Хилый мулла закатил глаза и, прижимая руку к сердцу, шёпотом повторял взволновавшие его слова.

Пропев газель, Азиз перешёл к другой песне:

В это время к разомлевшему мулле подбежал тощий, костлявый азанчи и что-то зашептал на ухо.

Мулла быстро поднялся, расплатился с чайханщиком и, надев кавуши, засеменил к своему дому.

— Что-то случилось? — в недоумении спрашивали друг друга посетители. — Какое-то дело неотложное?..