Мальчик, довольный, визжал, кричал:

— Узнал, узнал!..

За чайным столом было шумно и весело. После чая Анка стала укладывать детей спать, а Изветов рассказал Ронину о последних событиях в Самарканде.

— Беспокойно в городе стало, — говорил он, — с пятого года орудует в области шайка Намаза. Два раза делал набеги на город.

— Кто он такой, этот Намаз? Разбойник или мститель?

— Не поймёшь. Делает налёты на богатых, особенно на предпринимателей. Первым делом уничтожает все долговые расписки и прочие документы. Грабит, увозит имущество, угоняет скот, но… как ни странно, всё это отдаёт беднякам в дальних кишлаках. Почти три года не могли его поймать.

— А теперь? Сидит?

— Нет. Поговаривают, убит в перестрелке с полицией. Отряд же продолжает свои набеги. Кто-то другой возглавляет его под его именем. Думаю, что натолкнули туземцев на этот путь эсеры-боевики.

— А тебе приходилось встречать Намаза?

— Был один случаи: как-то ночью я засиделся над своими врачебными заметками. Окна кабинета на улицу. Слышу, перестрелка где-то в нашем квартале. Минут через пять кто-то стучит. Подумал я, что вызывают к больному, вышел на крыльцо. У двери — человек, говорит: "Помогай, дохтур, рука плохо".

Я его впустил, запер дверь, привёл в кабинет. Детина лет за тридцать, крепкий, волевой. Халат в крови. Огнестрельная рана в плечо. Принёс ему стопку коньяку, напоил, сделал перевязку. Окровавленную тряпку сжёг в печи. Он просит: "Дай ещё выпить".

Принёс ещё рюмку. Коньяк подействовал, ожил мой пациент. Встал, руку к сердцу: "Да будет благословенье над твоим домом".

В это время слышим шум, топот ног под окнами. Я взглянул на него. Глаза горят, рука тянется к ножу на поясе. Сообразил я, что его ищут. Говорю: провожу во двор, а там как знаешь.

Вывел через дверь… Перемахнул он через дувал[36] в соседний сад. А я обратно в комнаты. Только вошёл — звонок. Открыл. Пристав с нарядом полицейских.

Пришли в кабинет. Пристав уселся в то кресло, где сидел раненый, шарит вокруг глазами, говорит:

— Гонялись за шайкой Намаза. Мало ему области — в город заладил. На контору заводчика Абдувалиева сделал налёт. Сторожа связали, вскрыли кассы, уничтожили бухгалтерские книги, расписки, денежные документы. Всё в печи сожгли.

В полицию по телефону сообщил сосед. Мы приехали на место разгрома, никого не застали. Сторожа освободили, говорит, человек пять орудовало, только что ушли. Мы за ним следом.

Неподалёку, от вас заметили: бегут два человека. На приказ остановиться стали отстреливаться. Мы тоже дали залп. Видим, кровь на стене. Может, к вам приходил за медицинской помощью?

Ронин внимательно посмотрел на зятя.

— Хочешь спросить, не выдал ли? — Евгений усмехнулся. — Разве врач выдаст больного?..

— А дальше?

— Хотите рюмку коньяку? — спросил я пристава. Обрадовался:

— Благодетель! Это лекарство мне вот как нужно, голубчик.

Повёл его через переднюю в столовую, зажёг свечу, налил коньяку, поставил сыр. Он три рюмки одну за другой хватил, закусил сыром и говорит: "Вот это настоящий врач. Знает, чем оживить человека. Ну, не буду беспокоить. Хорошо, что вы не спали".

— Засиделся, научную работу пишу… Я слышал выстрелы далеко где-то.

— Возле городского сада была перестрелка. Видимо, удрали мерзавцы, в старый город. А там их не сыщешь…

— Ты думаешь, это был Намаз? — спросил Ронин.

— Полагаю… Месяц спустя пригнал киргиз мне во двор чудесного белого барана. Анка спрашивает: "Откуда?" — Пастух отвечает: "Доктору за лечение…"

До рассвета сидел Ронин с зятем и с дочерью, вспоминая прошлое, мечтая о будущем.

— Как живёшь, Анка? — обнял её за плечи отец.

— Вся жизнь в детях. Мой долг — воспитывать их честными, сильными…

— Что же, ты права, — задумчиво проговорил Ронин.

— С тех пор, как похоронили бабушку, мне стало труднее…

— Да, Лиза умела быть нужной… — вздохнул Ронин.

Он вспомнил некрасивую, но чуткую вторую жену свою. Спрашивал себя, была ли она счастлива с ним? Точно подслушав его мысли, Анка сказала:

— Папка, как она тебя любила… Незадолго до смерти говорила: "Витя мою жизнь озарил. Хотя я страдала, беспокоясь за него, но ведь в таких страданиях тоже счастье…"

В лампе выгорел керосин, она стала чадить.

— Пора на отдых, завтра дел уйма, — проговорил Ронин, вставая.

На Абрамовском бульваре чинары и акации разметали запушённые снегом ветви, образуя белый свод.

Хмурое небо, серое от облаков, низко нависло над вершинами деревьев. Зимнее солнце нырнуло в косматую тучу. Дали сразу погрузились в голубоватую мглу, и очертания предметов расплылись.

"Как разрослись эти деревья", — думал Ронин, медленно шагая по протоптанной в снегу стёжке.

На память приходило далёкое время, когда этот бульвар приказал разбить генерал Абрамов. Ронин был тогда молодым безусым офицером. Его крепко полюбил молодой арбакеш Насыр. Где-то он?

Погруженный в воспоминания, Ронин не слышал скрипа снега под ногами шедших за ним двух люден. Но вот слух уловил гортанную речь:

— Говорю тебе, он это. Много лет прошло, изменился, а сердце подсказывает.

Ронин оглянулся. Его глаза встретились с глазами высокого седобородого человека. Запахнув халат, тот шагал вместе с юношей лет двадцати, разительно похожим на пастуха Насыра.

Светлое чувство радости наполнило Ронина.

— Насыр Ашуров? А с ним его сын. Не так ли?

— Ой, тюряджан, аллах послал мне радость на старости лет, встретил тебя. Я опять молод.

Насыр остановился, по обычаю обхватил обоими руками живот и низко поклонился.

— Это мой сынок Кадыр. Он в типографии работает, грамотный, по-русски говорит хорошо…

Ронин обнял старика и пожал руку Кадыру. Спросил парня, знал ли он по типографии Морозова, который был арестован в Ташкенте и выслан.

— Михаил Владимирович меня многому научил, — взволнованно ответил Кадыр. — Всё шутил: годик поработаю, взбаламучу болотце, а потом на отсидку и высылку. Немного ошибся, два года пробыл в Туркестане, а какие дела делал… — взволнованно говорил Кадыр.

— Что-нибудь знаете о Намазе? — продолжал интересоваться Ронин. — Кто он? Разбойник или революционер?

— О, Намаз — святой человек, — включился в беседу старик. — Недавно погиб. Он был бедняк и всегда повторял слова Мухаммеда, да славится имя его. Он говорил: "Нищета — моя гордость…" За народ стоял святой.

— Ну, други, мне пора…

Простившись, Ронин подошёл к угловому дому, в котором помещался Стачечный Комитет, и позвонил.

— Вот кстати! — воскликнул член комитета Волков, хорошо знавший Ронина.

— Забастовка объявлена. Все железные дороги бастуют. Из Ташкента прибыл поезд с делегатами.

— Дело для меня найдётся? Какие будут указания?

— Заготовили мы для Асхабада листовки, литературу, вот и отвезёшь. Не опоздай к поезду. Делегаты спешат, даже к нам не заехали.

Получив посылку, Ронин поспешил проститься с семьёй Анки. Зять отвёз его на вокзал в своём кабриолете.

На вокзале паровоз стоял под парами, Ронин едва успел вскочить, и поезд тронулся. В купе увидел Глухова.

— С нами, значит? До Красноводска? — спросил он, пожимая Ронину руку.

— До Асхабада. Везу литературу.

— Дело доброе, мы спешим в Асхабад, там начальник области удумал посылать карательную экспедицию в Мерв. Боимся опоздать.

Утром делегатский поезд был принят в Асхабаде на второй путь: на первом пути стоял готовый к отправке карательный эшелон.

Вокзал был оцеплен стрелковой ротой. В товарные вагоны были погружены вооружённые солдаты с пулемётами. "Точно на врага. Затеяли войну", — неодобрительно подумал он и пошёл к вокзалу. Возле паровоза столпились рабочие, их было не менее двухсот человек, шёл митинг. В это время два офицера с наганами подвели к паровозу машиниста. На перроне воцарилась тишина. Только отчётливо слышалось шипение стоявшего пол парами паровоза.