Сзади стукнула незапертая дверь. Ронин с досадой поднял голову: кто там? Как некстати сейчас посторонний человек!

На пороге стояла Лада в коричневом форменном платье с красным крестом на груди белого передника. Тонкая, бледная, с широко открытыми глазами, она была похожа на привидение.

— Я пришла проститься с вами. Завтра в десять часов утра наш отряд уезжает на фронт.

Ронин вскочил. Мысли путались. Она здесь! Пришла проститься! Завтра едет на эту кровавую бойню!

Не слыша слов привета, Лада взялась за ручку двери, чуть помедлила и, тихо сказав "прощай", открыла створку. Точно шквал подхватил Ронина. Ещё не успела распахнуться дверь, как он был возле девушки, подхватил на руки, пронёс через комнату, усадил в своё кресло и рухнул на ковёр к её ногам.

Она заглянула в его грустные глаза:

— Тебе плохо? Милый…

— Нет, нет… С тобою жизнь, счастье, тебя люблю… Разве может быть плохо возле тебя?

Долгий поцелуй прервал его речь. Она пододвинулась к краю широкого кресла.

— Сядь рядом, вот так! Как радостно возле твоего сердца. Почему наша любовь такая горькая? — с грустью спросила она.

— Любовь моя, счастье… Вот взгляни на эти седые волосы, на эти морщины…

— Но ты же моложе и прекраснее самых юных! Пять лет я люблю, мучаюсь, а ты всё уходишь от меня.

— Лада, радость моя, с этого часа мы не расстанемся. Всегда будем вместе.

Девушка поникла головой.

— Поздно. Там ждут помощи наши солдаты, раненые. Я должна ехать.

На другое утро на вокзале люди, провожавшие санитарный отряд Красного, Креста, увидели высокого седого человека в белом костюме. С букетом роз он шёл вдоль состава. Около крайнего вагона остановился, заглянул в окно и поднялся на площадку.

Лада была одна в купе. Она кинулась к Ронину. Обняв её за плечи, он вынул из кармана обручальное кольцо, надел на безымянный палец, крепко поцеловал:

— Дорогая, любимая… Пиши чаще…

Дверь стукнула, вошла старшая сестра. Ронин повернулся к ней.

— Сестрица, разрешите до Келеса пробыть здесь, проводить жену?

Некрасивая, но с умным лицом и проницательными глазами, настоятельница общины удивлённо посмотрела на Ладу, потом на Ронина и, сказав тихо: "Проводите. Проститесь…" — вышла из купе.

В небольшом дворике старого города под густой виноградной лозой, раскинувшей свои узорчатые листья над глиняным возвышением, сидели Арип и Рустам. Рядом у арыка Камиля обмывала холодной водой заплаканное лицо.

— Не дам сына! — говорила она сквозь слёзы. — Где это видано, чтобы шестнадцатилетний мальчик шёл на войну! Зачем, отец, вы позволили записать его…

— Э, беспокойная… — проговорил Арип. — Разве те, что ходят по дворам составлять списки, понимают что-нибудь… Им приказали всех переписать.

— Но Кадыр не живёт у вас, гостил только.

— Говорил я. Не слушают.

Издали донёсся гул голосов. Сидевший на крыше Кадыр крикнул:

— О-ёй! Людей-то! И старики и женщины… Все направляются к полицейскому участку… Полицейских бьют…

Камиля схватила свою паранджу и кинулась за калитку.

— Куда ты? — попытался остановить жену Рустам, но она даже не оглянулась.

— Боюсь, наделает глупостей Камиля, — покачал головой старик. — Ещё арестуют…

Рустам встал, снял висевшую на сучке виноградной подпорки рабочую куртку.

— Пойду выручать…

… Камиля пробежала мимо дома купца Саид-Алима, ворота были приоткрыты. Старик сторож крикнул:

— Скажи народу, женщина, что могут сюда спрятаться, если начнут разгонять казаки.

Камиля присоединилась к толпе, когда та уже ломилась во двор полицейского участка. Мужчины и женщины колотили палками и камнями закрытые ворота.

— Отдайте списки!..

— Почему не берёте детей богатых?!

— Не дадим на войну своих детей!

Камиля, расталкивая женщин локтями, протиснулась вперёд, к забору.

— Богачи за деньги продают наших детей начальству!

— Не дадим сыновей!

— Не пойдём на тыловые работы, лучше здесь смерть!

Раздался выстрел, и вслед за ним стон женщины.

— Бей полицию! — крикнула Камиля и кинула камень. Как он оказался в её руках, она не помнила. Следом полетели сотни булыжников. Гремели под ударами ворота, звенели разбиваемые стёкла окон.

Вдруг с гиком, на рысях, из переулка вынырнул казачий разъезд. Раздался залп поверх голов. Толпа замерла.

— В нагайки! — скомандовал урядник.

Казаки начали избивать людей, тесня их конями. Женщины отхлынули назад, и Камиля осталась одна на тротуаре. Лошадь сбила её с ног. Бородатый казак занёс нагайку, чтобы полоснуть свою жертву. Но не успел. Чей-то кулак ударил его по руке. Это Рустам подоспел жене на помощь. Он подхватил Камилю и вынес её в переулок. Перед ними гостеприимно открылась чужая калитка и, впустив, тотчас же захлопнулась.

— Бегите, дети, к соседям, вот через этот лаз.

Едва они успели нырнуть в дыру, как в калитку забарабанили казаки.

Камиля и Рустам уже бежали по отдалённой улочке. Потом окраиной нового города добрались благополучно домой. Возле дома Рустам, спросил:

— Что, баба-богатырь, будешь ещё бунтовать?!

Она внимательно посмотрела на него. Усмехнулась:

— Буду. Муж выучил…

— Что?! Откуда такие слова?

— Откуда… Разве я не знаю, что ты и твои друзья бунтовщики? Знаю, хотите царя прогнать…

Рустам только покрутил головой.

Во дворе их встретил Кадыр.

— А у нас гость! — радостно объявил мальчик, — Ильгар пришёл… Собирает груши…

Из-за угла постройки появился юноша в солдатской форме. В руках он держал фуражку, наполненную спелыми янтарными грушами.

— Люблю медовые… — сказал Ильгар по-русски и засмеялся.

Все расположились на айване. Двенадцатилетия я дочка, любимица Рустама, принесла лепёшки, чай и дыню.

— А Ильгара на войну берут… — заявил Кадыр.

— Когда отправляешься? — поинтересовался Рустам.

— В конце месяца уходит наш стрелковый полк, Алёша уже ротой командует.

— Кругом горе, кругом беда… — проговорила задумчиво Камиля.

— Встретил я горца вчера на базаре, — рассказывал Ильгар. — Пришёл на заработки, но главное поручение ему дали старики — узнать, как у нас. Крепко ли держатся русские? В горах Сабир, Черпая Душа, распустил слух, будто Германия победила русских, все войска ушли из Туркестана. А в Чиназе уже объявился хан, зовёт: "Пора вырезать всех русских".

— Вот негодяй! А ты правду разъяснил горцу?

— Конечно. Но он и сам многое видел.

— Чиназ-то усмирили. Хан этот сдался и привёз с собою русских пленниц. А всё-таки на станции много железнодорожников успели побить.

Антонида сидела в столовой в небольшом кресле и не услышала шагов на террасе. Вошёл Изветов. Его осунувшееся лицо было спокойно, только в глубине глаз затаилась забота и боль.

Он подошёл к жене, откинул её голову и бодро проговорил:

— Я вижу на ресницах слёзы… Что это! Моя Анка упала дулом?

— Тяжко, Евгений, очень тяжко! Опять кровь. Опять муки, страдания…

— Что делать, борьба "жертв искупительных просит"… Крепись же, моя сильная, гордая Анка.

Он нежно обнял жену, поцеловал её. Спросил обычным спокойным тоном:

— А отец ничего не пишет?

— Это тоже угнетает. Ты уезжаешь, а он ищет где-то где-то своё утерянное счастье.

— Как это случилось? Почему Виктор Владимирович вдруг умчался?

— Разве не знаешь, что отец любит эту девушку, сестру милосердия, что спасла Витю. Слоним тогда при мне сказал ей: "Вы фанатик! Безумно храбрая девушка! Вы героиня". Случайно отец узнал из письма друга, что возмущённая отношением к больным и раненым солдатам, она устроила командующему такой скандал, что её чуть не расстреляли.

— Эту девушку? Сестру милосердия?..

— Для наших продажных генералов разве есть что-нибудь святое? Ладу спасло то, что она заболела тифом. Вот отец и умчался выручать её… И выручит, если сам не погибнет.