Рассказывая, Саид-Алим и хмурился, и посмеивался.

Стали собираться гости. Приехали гласные думы, среди них были два русских. Саид-Алим распорядился вынести на террасу стол, сервировать его по-европейски и поставить стулья.

Высокий, худой, с длинной седой бородой имам Шейхантаура Ишан-Ходжа, сделав общим поклон, прошёл в угол террасы и опустился на ковёр возле низенького столика.

К нему подсел Ариф-Ходжа, местный богач и лидер гласных думы от старого города.

Когда гости были уже в сборе, появились начальник города и начальник уезда.

Все встали и поклонились. Прибывшие ответили на приветствие и заняли места за столом.

Саид-Алим откупорил две бутылки золотистого шустовского коньяка и предложил:

— Кому что по душе, выбирайте, господа!

Начальник города потянулся к коньяку, уездный предпочёл рюмку смирновской.

— Люблю беленькую закусить икоркой, — проговорил он, плотоядно поглядывая на зернистую икру.

Возле прибора Ронина хозяин поставил блюдце с нарезанным лимоном.

— По вашему вкусу, дорогой капитан, — Саид-Алим наполнил рюмку коньяком и любезно добавил: — А за портером я послал. Захо только что получил прямо из-за границы. Вы же любите портер?

Начальник города, недавно переведённой из Петербурга, внимательно смотрел на Ронина.

Ронин весело ответил хозяину:

— Как это вы не забыли моих слабостей? Вижу, что путешествие за границу сделало вас истым парижанином.

— О, французы вежливы и приветливы, только очень любопытны!.. — воскликнул Саид-Алим.

— Я вижу, наш милейший хозяин — передовой человек! А вы, капитан, тоже побывали в столице прекрасной Франции? — заинтересовался начальник города.

— Приходилось бывать, но я Парижу предпочитаю Ментону, счастливый уголок на берегу лазурного моря.

— Ах, возле Ниццы… Но это почти захолустный курорт. Лечились?

— Гостил у старого боевого товарища.

— Это дело другое. Но ваш товарищ, видимо, анахорет?..

— Не сказал бы, просто любит природу и занимается военной литературой.

— Кто же это?

— Князь Епанчинцев, старый туркестанец.

— О, я в восторге от его "Тактики стремительности в бою". Разве он жив?

— Ему за семьдесят, но бодр и плодотворно работает.

— Такой старости можно позавидовать. Что же, выпьем за счастливую старость.

Он протянул свою наполненную рюмку к Ронину, желая чокнуться. Тот поспешно налил в бокал чёрный тягучий напиток.

— Ну, батенька, вкусы у вас английские. Как можно сменить коньяк на портер, — сипло рассмеялся уездный.

— На вкус и цвет товарища нет, — щегольнул русской пословицей подошедший Саид-Алим.

Он ходил между гостями, присаживаясь то к одному, то к другому. От вина отказывался, потешно скашивая глаза на сидевшего поодаль Ишана-Ходжу.

Мусульмане не пили спиртного. Им подавались чашки с чаем, то светлым, чуть желтоватым, то тёмным, густого настоя. Но странное дело, — опустошив по небольшому чайнику, гости вдруг заражались весельем, глаза у них разгорались щёки краснели. Ишан-Ходжа заметил это и спросил у молодого прислужника:

— Что в чайниках подаёшь правоверным?

— Лучший чай, святой отец.

— Принеси мне, хочу отведать!

Прислужник, прижимая руку к сердцу, поклонился и бесшумно исчез. Через несколько минут он вернулся. Два чайника и небольшая пиала стояли на красивом подносе.

— Что это? — пытливо глядя в глаза юноше, спросил Ишан-Ходжа.

— Кок-чай и фамиль-чай, да спасёт вас аллах! — невозмутимо ответил тот.

Ишан-Ходжа осторожно попробовал поданный напиток и поморщился — это был обычный чай.

— Не понимаю, — сказал он соседу, — чай, а люди раскраснелись, как от вина.

— Много ели жирного, много пили горячего, — односложно заметил Ариф-Ходжа.

— Гм… много ели… Мудрец сказал: "Говорить что вздумается — дело глупца, есть что попадётся — дело зверя". Падает нравственность мусульман. Мне пишет ишан из Андижана: в русском городе на сто пятьдесят домов приходится пятьдесят питейных заведений, в которых по пятницам наша молодёжь пропивает весь недельный заработок.

За столом стало ещё оживлённее.

Немного захмелевший полковник говорил Ронину:

— Как это вам не надоест Туркестан? Не любят нас аборигены, да и дичь здесь страшная. Долго не пробуду, хочу перевестись на Кавказ.

Ронни глазами указал на приближающегося хозяина.

— Вы плохо знаете местное население.

— Взгляните на того, кто сидит рядом с ишаном.

— Ариф-Ходжа Азисходжинов, наш гласный, — подсказал подошедший Саид-Алим. — Прошу, полковник, бокал шампанского.

Взяв с подноса бутылку, обёрнутую салфеткой, он ловко открыл её и налил высокие бокалы шипучим вином.

— За здоровье хозяина… Но мы должны с вами чокнуться, — проговорил полковник.

— Прошу извинить, я с удовольствием выпью… если… разрешит Ишан-Ходжа. Сейчас спрошу.

Полковник усмехнулся:

— В ежовых рукавицах держит свою паству этот божий слуга.

Хозяин долго убеждал гостей, сидевших по-восточному на ковре, и наконец достиг цели. Настоятель мечети и Ариф-Ходжа встали и подошли к столу, приветствуя начальство.

Слуга уже держал поднос с двумя новыми бутылками. По сигналу Саид-Алима пробки полетели вверх. Все чокнулись и выпили, не исключая ишана.

— Святой отец разрешил этот виноградный напиток. А теперь прошу во двор, там ждёт весёлое представление.

Сумерки уже затухали. На террасе слуги зажгли висячие лампы "молнии", и они залили своим ярким светом двор.

Выбираясь из-за стола, Ронин спросил хозяина:

— Жив ли Дастан? Давно хочу спросить.

— Вот сегодня увидите. С тех пор как я купил его у вас, он служит лишь украшением дома.

— Почему?

— Долго болел, ветеринар говорил, что это тоска.

Спасибо, один старик, сосед, выходил. Да и прав у него строгий, не сядешь в седло.

— Что вы говорите? — Ронин был взволнован. — Можно его посмотреть?

— Ну разумеется. Когда захотите покататься — пожалуйста.

Ронин обошёл стороной обширный круг в центре двора, огороженный верёвкой, и оказался у открытых дверей, над которыми горел большой фонарь. Два конюха, встав, поклонились, приветствуя гостя.

Ронин спросил:

— Где Дастан?

— О тюря, это злой дух, к нему нельзя подходить. Только отца Арипа слушается…

Ронин не обратил внимания на предостережения и перешагнул порог конюшни. В правом деннике пофыркивал и пританцовывал Дастан.

— Не унялся ещё, разбойник, танцуешь? — проговорил Ронин, ласково насвистывая.

Конь замер. Вытянул шею, повернул голову и вдруг звонко, радостно заржал.

Ронин огладил Дастана, и тот потянулся к бывшему хозяину, положил ему голову на плечо.

— И-йе… смотри, колдовство, не иначе, — прошептал один из конюхов.

Послышался хриплый кашель, и в конюшню вошёл высокий крепкий старик с седеющей бородкой. Он остановился, с удивлением вглядываясь в лицо храбреца:

— Ой, тюря-шаир. Вас ли я вижу?

Ронин радостно откликнулся:

— Арип! Ну, давай руку! Как живёшь?

— Слава аллаху, жаловаться не приходится. Работа есть, дети выросли… Прошу вас, зайдите в мой дом, когда найдёте время.

— Да ведь ты далеко живёшь, на Куйлюке…

— Зачем далеко? Моя лачуга рядом с садом Саид-Алима. На Куйлюке обе дочери с мужьями хозяйничают, — добавил Арип.

— Где же Рустам?

— На железной дороге работает. Женат, трое детей. А Хасият умерла в прошлом году.

— Кто же с тобой сейчас?

— Азиз-певец и Хайдар-арбакеш. Только дома им не сидится. Один ходит песни поёт, другой кладь возит. Живёт ещё пришлый кузнец со своим подручным. Скоро домой, на Памир, собираются…

— А ты чем занимаешься?

— Строю дома… За Дастаном ухаживаю. Скучно мне без лошадей…

Прибежал слуга, обратился к Ронину:

— Вас хозяин просит. Сейчас канатоходец выступать будет.

Капитан простился с Арипом и вернулся к террасе. Двор был полон народа. Соседи забрались на крышу конюшни, а мальчишки сидели на дувале и на деревьях. По углам обширного двора пылали нефтяные факелы, отчего вокруг было светло, а небо казалось особенно тёмным.