— В Питере часто повторяют слова поэта Гиляровского. Удачные у него экспромты:

— Перескажу Хмелю, обрадуется, будет повторять каждому, — улыбнулся Древницкий.

— Как он себя чувствует?

— Что же не навестил родню?

— Только сегодня приехал. Устроюсь — побываю.

— Скрипит наш Хмель, суетится, но стареет…

Ронин встал, попрощался.

— Пойду в редакцию. Надо дела устраивать…

В редакции верстали завтрашний номер газеты.

— А, Виктор! Птица перелётная, где блуждал? Садись, рассказывай, — приветливо встретил его секретарь редакции.

Сбежались сотрудники. Знакомились, жали руку, расспрашивали о столице.

— Кш, кш! Налетели, как воробьи на пшеницу. Занимайтесь своими делами, — помахивал газетой секретарь. — Нам что-нибудь привёз? Не всё же отдал "Ниве"?

— Найдётся и для вас… — ответил Ронин и, как бы между прочим, спросил: — Постоянной работы в редакции нет?

— Поспел вовремя. Нам нужен человек, знающий литературу. Понимаешь, растёт Ташкент, культурные запросы повышаются. Объявились некоторые таланты. Шлют нам стихи, рассказы и очерки, а заниматься ими некому. Возьмёшься?

— Не откажусь. Когда зачислите?

— Хоть завтра. А приступай сегодня. Вот какой ворох писем.

Ронин взял первый попавшийся конверт, распечатал, вынул листок, исписанный размашистым почерком. Это были стихи. Прочёл: "Миг вечности". Задумался.

— Подписано странно — Адал… Адреса нет.

В это время вошёл невысокий сухощавый пожилой человек в полувоенной форме. Секретарь весело приветствовал его:

— Сергей Петрович! Сообщение для хроники принесли?

Тот поздоровался с секретарём и, заметив Ронина, протянул ему руку:

— Как это кстати вы появились на нашем горизонте, Виктор Владимирович.

— Всем я оказался кстати, — улыбнулся Ронин.

— Вы, кажется, выступали на любительской сцене?

— Приходилось.

— В следующее воскресенье ставим в Военном собрании картину из "Евгения Онегина". Сцена в саду. А Онегина начальство угнало в срочную командировку. Мы все в уныние пришли.

— Кто у вас Онегин? — вмешался секретарь.

— Намечался капитан окружного штаба Снесарёв, а выступать будет, по старой памяти, капитан Ронин.

— Не граммофоном ли вы считаете меня, Сергей Петрович? Без подготовки, без репетиций — на сцену!"

Секретарь засмеялся:

— Бывает, Виктор Владимирович, бывает, когда за дело принимается Юдин. Забыл? Он ведь и художник, и режиссёр драматического общества, да ещё преподаватель в кадетском корпусе. Попробуй отвертеться!

— И не подумаю. Выйду на сцену и пущу такого петуха, что зрители разбегутся.

По тонким губам Юдина пробежала улыбка.

— Придётся ответить словами всесильного премьера: "Примеры были, не запугаете!.." Ваша партнёрша не допустит. Татьяна весьма решительная девица…

— А кто Татьяна? Я знаю её?

— Едва ли. Вы же, как Чацкий, с корабля на бал. Татьяной будет мадемуазель Адал… Вот вам и заметка для хроники, — Юдин протянул секретарю сложенный листок.

— Час от часу не легче. Когда репетиция?

Юдин надвинул на лоб чёрную шёлковую шапочку, которую надевал на лысую голову, когда снимал фуражку. Сухое лицо его сразу изменилось. Стало лукаво-насмешливым.

— Две. В среду и в субботу… У вас целая неделя для упражнения голосовых связок.

Долго сидели, спорили, шутили. Разошлись около полуночи.

В понедельник, окончив занятия в редакции, Ронин сел в трамвай и поехал в старый город, к своему знакомому, местному коммерсанту Саиду-Алиму. Являясь гласным думы, Саид-Алим был в курсе всех городских дел, а они интересовали редакцию.

Добравшись по длинной узкой улице до конца, где трамвай делал петлю, Ронин вышел из вагона и направился к знакомым воротам. Дом стоял во дворе, и с улицы виднелась его белая железная крыша. Не успел Ронин постучать, как ворота распахнулись и старик привратник, кланяясь, пригласил:

— Проходите, господин. Хозяин ждёт. Он с балкона увидел вас.

— Как здоровье, дед? — ласково спросил Ронин.

— Слава богу, здоров. Велик аллах! Давно мы вас не видели.

На террасе появился хозяин.

— Приветствую вас, капитан. Будьте дорогим гостем, входите. Кстати, у меня сегодня той.

Саид-Алим довольно чисто говорил по-русски и гордился этим. Он провёл гостя через тихие парадные комнаты на широкую веранду, выходящую в цветник.

Пол был застлан дорогими коврами, возле стен разложены шёлковые курпачи и подушки. Посредине стояли низенькие столики со сластями на подносах.

Хозяин усадил гостя, два раза ударил по медному подносу деревянным молоточком. Тотчас же появился мальчик лет двенадцати с чайником чая и двумя пиалами.

Тишиной и покоем веяло вокруг. В цветнике алели ранние розы. Бордюром посаженные фиалки, анютины глазки и маргаритки буйно цвели, радуя глаз.

Хозяин засыпал гостя вопросами:

— Какие страны повидали, капитан? Что нового в столице? Как наш монарх? Говорят, хворает?

— Не знаю, на что сразу ответить, — улыбнулся Ронин. — Монарх поправился, а у наследника открылась гемофилия. Царица в отчаянии.

— Что за болезнь? Вылечить можно?

— Неизлечимая. Говорят, наследственная. Достаточно царапины, чтобы потеря крови грозила жизни.

— Плохо. Один сын у царя — и такое несчастье. Если умрёт, кто наследовать будет?

— Не беспокойтесь, наследники найдутся. Лучше, расскажите, что нового в думе.

— В думе после ревизии графа Палена — полная растерянность. Многие жалеют, что три года назад не разрешили Америке строить железные дороги в Туркестане. Меньше было бы забот начальству.

— А вы сами как думаете? Хорошо или плохо, что не пустили американцев?

Глаза Саид-Алима блеснули лукавинкой:

— Это культурная нация. Энергичные люди, но они сразу проглотят нас. Умеют делать деньги.

— Скажите, кто выбран во Вторую Государственную думу от старого Ташкента?

— Помните главного настоятеля мечети Шейхантаура Мулла-Рауф-Кариева? Вот он выбран с помощью аллаха…

— Гм… Мне кажется, в этом деле большую помощь оказало серебро. Мулла-Рауф богатей. — Ронин знал склонность хозяина к вольнодумству и потому был откровенен.

Саид-Алим улыбнулся:

— Обычай… Но наказ ему дали крепкий…

— За что же он должен бороться?

— Несколько пунктов. Главное — прекратить переселение из России крестьян и возвратить отобранные в казну вакуфные земли. А как он проводит наши пожелания, вам лучше знать. Вы были на заседаниях думы? Как там Мулла-Рауф?

— Молчит. Он, видимо, не любит спорить. Вот, если бы выбрали Закирджана, он бы сумел повоевать.

— Вы говорите о Фуркате? Но, увы! он недавно умер в Яркенде.

— Жаль. Хороший был поэт, чуткий человек и любил свой народ. Он приносил в редакцию свои статьи и стихи. Кажется, был в дружбе с редактором Остроумовым:

— Вы правы. У него было много русских друзей. Но святые отцы считали Закирджана плохим мусульманином и преследовали его.

— Скажите, Саид-Алим, вы ведь вольнодумец. Кто больше влияет на ваше духовенство — арабы или турки?

— У наших улемов подолгу живут турецкие посланцы. Под их влиянием наше духовенство строго оберегает шариат. Имам нашей мечети чуть не предал меня проклятью за то, что я был в Париже и носил там европейский костюм.

— Кто-нибудь донёс?

— В Париже были бухарские купцы. Они через своих турецких приятелей вели дела. Я пошёл смотреть Нотр-Дам в халате. За мной потянулась толпа. Ну, я вернулся назад в гостиницу. Со мной был русский, бывший гусар, он посоветовал: одень европейский костюм! Я так и сделал, никто больше не приставал ко мне. А домой вернулся — скандал. Имам чуть из мечети не выгнал. Судить хотели, подвергнуть проклятию. Пришлось сделать большое пожертвование мечети и совершить хадж в Бухару.