— Ну, как ты живёшь, Касым? — спросил он пастуха.
Низкие поклоны робкого человека и благословения, которые тот бормотал, растрогали бека. Ему хотелось ослепить своей щедростью пастуха и показать всей челяди, что преданные и исполнительные слуги могут быть осчастливлены им.
— Храни вас аллах, бек-бово. Какая наша жизнь в степи, в горах… Живём в заботе, чтобы сохранить и приумножить ваши табуны.
— Это хорошо. Старайся, и о тебе будет забота. Оставайся на пир, только одет ты плохо.
— Истрепался чапан. И сапоги совсем развалились.
— Ну что ж… Служишь уже год, дело своё знаешь. Можно дать тебе новый чапан и сапоги. Скажи Норбаю, чтобы выдал.
— Да будет счастье вам в жизни, да вырастет сынок на радость вашу. Только прошу, пусть ваш приказ батыру Норбаю передаст почтенный дворецкий.
Бек добродушно рассмеялся:
— Ох и заячья душа у тебя. Такой лихой пастух, а боится Норбая. Ну ладно. Бай-ака, скажите там! — обратился Дотхо к стоящему подле дворецкому.
Получив приказ, Норбай повёл Касыма к складу, где хранились запасы одежды и оружия для бекской дружины. На пороге нукер остановился, скинул свои стоптанные сапоги и сказал:
— Бери, они почти новые, тебе в степи лучших не надо. А вот и чапан.
Он снял висевшую на стене поношенную шубу.
— Как же… а бек-бово приказал новую шубу и сапоги, они сами… я не просил, — залепетал Касым.
Норбай новел широкими плечами:
— Что? Недоволен? Иди пожалуйся. В степи ночи тёмные. Бывает, обидчику кишки выпускают…
Касым схватил шубу и сапоги, бегом бросился из склада. Норбай проводил его насмешливым взглядом.
Переодевшись в дарованное за усердную службу старьё, Касым направился в коровник, где Дильбар сидела на ворохе сена, укачивая, как маленького Ильгара.
Это была первая за год встреча мужа и жены. Много было переговорено, много пролито слёз. Касым рассказал, как всё лето он кормился горными куропатками, попадавшимися в расставленные силки, а хлеба они с Ильгаром почти не видели. Иногда только приносил немного лепёшек мерген Ирмат да Машраб присылал раза два по мешочку муки.
— Если бы не они, пропали бы мы с мальчиком, — закончил печально Касым.
— А как же с теми продуктами для пастухов? В прошлом году ты увёз кое-что… Тебе должны были четыре раза в год давать. Так пастухи получают.
— Э, неразумная! Конечно, получают, но сколько у них споров с Норбаем. Разве я могу так? Аллах наказывает за грехи… Приходил я однажды, просил Норбая, а он так раскричался, да и нагайкой грозил… Нет уж, избави меня бог… Пойдём, Ильгар, в михманхану угощаться. Бек разрешил по случаю праздника.
Дильбар сидела, заливаясь слезами. Ей было жаль мужа, но участь мальчика ещё больше тревожила её.
Вернулся Ильгар с красным яблоком в руках. Он был весел и счастлив.
— Это мне буви[34] дала! Нргкому, только мне. Да вот она идёт!
К коровнику шла пышно разодетая Турсинташ-биби, за ней с подойником в руке следовала доярка.
— Что, Дильбар, у тебя все коровы приготовлены? Э, да ты плачешь! С чего это? Сын у тебя красавчик, приветливый, пришёл мать навестить, а ты в слёзы…
Дильбар повалилась хозяйке в ноги:
— Ой, несчастная моя голова! Один сын отрёкся от матери, а другой, мой ягнёночек, умрёт… пропала я, пропала…
— О чём ты? Что болтаешь? — начала сердиться хозяйка.
— О-ёй, госпожа моя великая! Да ведь за весь год только один раз выдали продукты моему Касыму. Пастухом он… А попросит, его Норбай гонит, грозится…
— Как же это так?
— Робкий Касым. Боится пожаловаться. Вот и обижают его.
— Да как же смеет Норбай нарушать порядки, заведённые беком? А ну, девка, — обратилась она к доярке, — сбегай, позови его сюда да пригласи Сатреддин-бая. Он должен за порядком следить.
— Ой, госпожа добрая, да сохранит вас аллах, только боюсь я, убьёт Норбай моего Касыма.
— Глупости говоришь! Вот я проучу этого негодяя. А ты собери мальчугану сластей да побольше пирожков положи…
Она погладила Ильгара по щеке и обратилась к подошедшему и склонившемуся в поклоне дворецкому:
— Что узнаю я, почтенный! Как это случилось, что в доме бека не выполняются его распоряжения?
Дворецкий в недоумении моргал глазами. Сложив руки на животе, снова поклонился и потупил голову: он всем своим видом олицетворял смирение и растерянность.
В это время подошёл Норбай.
Для старшего нукера страшнее всего на свете был гнев бека. Но и управительницы он тоже побаивался. Знал: умеет она воспламенять злобу Дотхо. Уж очень ядовитый был язык и необузданно властный характер у госпожи правительницы.
— Что прикажете, госпожа? Норбай своей головы — не пожалеет, — раболепно произнёс нукер, в поклоне перегнув пополам своё длинное тело.
— Ах ты, негодяй этакий! — биби, ловко ударяя тростью по его широкой спине. — Как это ты осмелился нарушить приказ великого бека, да благословит его аллах! — Палка снова опустилась на спину провинившегося.
У Норбая по телу проползли мурашки. Подумал: "Не иначе, как этот сын праха, Касым, пожаловался".
Он забормотал:
— Милостивая госпожа, для меня слова его великолепия, нашего господина, всегда являются законом…
— А почему ты, дохлая собака, не выдаёшь пастуху Касыму заработанное им пропитание? Или крадёшь запаси, негодный пёс? Мало тебе пищи во дворце? Жадная крыса… Смотри, мальчик худой, одни кости.
У Норбая отлегло от сердца. Ну, теперь-то он выкрутится. Всплеснув руками, воскликнул:
— О козлёночек, цветочек наш! Ах, нерадивый отец у тебя. Никогда не приходит за своими припасами.
Турсинташ-биби погрозила ему тростью.
— Не притворяйся! В табуны часто посылают людей, мог бы отослать человеку его хлеб. Смотри, если ещё раз сделаешь такое, бек из твоей спины ремни вырежет. А вы, почтенный Сатреддин-бай, проследите, чтобы этот шакал не присваивал того, что плохо лежит.
— Слушаюсь, госпожа. Будьте спокойны. Трудно за всем углядеть в большом хозяйстве.
Мужчины низко поклонились и, пятясь, скрылись за калиткой, ведшей на мужскую половину.
Взволнованная Дильбар обняла ноги своей госпожи.
— Пусть аллах пошлёт вам долгие счастливые годы. Моя жизнь в ваших руках.
Турсинташ оглядела Дильбар и, удовлетворённо усмехнувшись, проговорила:
— Вот и хорошо. Твой муж и сын будут сыты. Мальчику я отдам одежду Халила, ему сшили новую. Но помни: всё, что я прикажу, — выполняй беспрекословно.
Растроганная Дильбар воскликнула:
— Пусть я буду прахом, если ослушаюсь вас, великая госпожа! Пусть жестокие язвы покроют моё тело, если я огорчу вас! Всё, всё сделаю!..
Бедная Дильбар не подозревала в эту минуту, что язвы в самом деле покроют её тело, но не за нерадивость, а именно за послушание госпоже.
— Ну, ладно. Собирай сына в дорогу, им ещё длинный путь предстоит. Как подоят коров, приходи ко мне, я дам ребёнку тёплую одежду.
Она ещё потрепала по щеке Ильгара и пошла к себе.
Счастливая Дильбар набила большую сумку пищей и сладостями, она расцеловала мальчика, усадила его на сено, а сама пошла к управительнице.
— Так вот, Дильбар. Смотри, этот тёплый халат и эта шубка немного поношены, но совсем крепкие. Они как раз будут Ильгару по росту.
— Ой, да какие же богатые вещи! — лепетала счастливая мать, прижимая к груди засаленную одежду. — Да пошлёт вам бог долгую жизнь.
— Теперь смотри: эта новая ситцевая рубаха и штаны для тебя, женщина.
Дильбар не верила своим глазам. За целый год она не получала никаких подарков, не слышала ничего, кроме брани, угроз и попрёков. Она опустилась на колени и залилась слезами счастья, бормоча молитвы и призывая благодать на голову хозяйки. А та вкрадчиво заговорила:
— Поди снаряди сына, а когда проводишь его, займись собой. Вымойся хорошенько, одень всё новое и угощайся с женщинами, пока я не позову тебя.
Последние слова встревожили Дильбар, но ей не хотелось в такую радостную минуту думать о плохом.
