— Почему вы не посещали занятия после выхода из больницы?

— Уезжал к товарищу. Во Владимирскую область. Отдохнуть.

— Но вас после больницы видели возле Сбербанка, в березовой рощице…

— Не может быть. Меня не было в Москве.

— А Сбербанк вы помните?

— Нет. Я никогда не бывал в Сбербанках.

— И ту рощицу не помните, возле Сбербанка, где сидели на скамейке?

— Рощица? Сбербанк? Скамейка? Нет, не припоминаю.

— Осторожно, оса над вами.

Виктор понял — проверка. Начал суматошно махать руками над головой.

— Улетела, — сказал удовлетворенно профессор. — А для кого вы покупали продукты в палатках у метро «Новослободская»?

— Продукты? У «Новослободской»? Нет, я давно не был у «Новослободской».

— Как же не были? Вы потом взяли такси и поехали домой.

— На такси? Не помню. Откуда ж у меня деньги на такси?

С полминуты Шеленбаум о чем-то шептался с Кондауровым, потом снова спросил Виктора:

— Значит, вы во Владимирской области отдыхали? У кого?

«О черт, сам избрал эту опасную тропу! Надо сворачивать…»

— Не знаю. Это была дача знакомых моего приятеля.

— Приятель с вами учится?

— Нет, он работает. Это мой школьный приятель.

— Как его зовут?

— Миша.

— Фамилия?

— Петров, — сказал он первое, что пришло в голову, и с облегчением подумал: «Хорошо, что не сказал „Иванов“, а то бы вспомнили роспись в магазине».

Опять короткое шептание.

— У вас правая рука совсем онемела, — снова заговорил Шеленбаум. — Чувствуете?

— Да… Вроде онемела.

Виктор напрягся, чего-то ожидая. Острая боль! Ткнули иголкой. Он с трудом сдержался. Не дрогнул.

— Почувствовали боль?

— Боль? Где?

— В руке.

— Да. Что-то было. Но мне показалось, не в руке.

Тихая-тихая реплика, но на этот раз Виктор услышал: «Нет, я не ошибаюсь. По-моему, вы ошибаетесь…» В ответ Кондауров: «Я уверен как никогда, уверен. Может, он знает все ваши гипнотизерские штучки? И сидит сейчас, посмеивается над нами?» Опять Шеленбаум: «Исключено. Все признаки гипноза. Я это вижу…» Кондауров раздраженно: «Все равно не отпущу его. Давайте еще попробуем. Вот, по моим вопросам…»

Еще долго — у Виктора даже пропало от напряжения и усталости ощущение бегущего времени — продолжался изнурительный допрос. Поэтому неожиданным освобождением прозвучали шеленбаумские слова:

— Сейчас вы проснетесь… На счет «три». Раз. Два. Три.

Открыв глаза, Виктор сонно заморгал.

— Что со мной? Я был под гипнозом? Зачем?

Шеленбаум виновато повел плечами.

— Простите, Санин… Но это вам объяснит майор.

— Позже, чуть позже, — поспешно добавил Кондауров. — А сейчас вас проводят в другую комнату. Прошу немного подождать.

Он подозвал к себе белобрысого лейтенанта, сказал очень тихо, но Виктор услышал: «Головой отвечаешь. Глаз с него не своди».

В коридоре, оставшись один на один с лейтенантом, Виктор почувствовал вдруг прилив возбужденной радости, будто упали наконец крепко стягивавшие его путы. Вернулась пригасшая под влиянием Шеленбаума уверенность, и он, уже улыбаясь, снисходительно осмотрел жалкую фигуру лейтенантика.

«Майор приказал проводить меня до выхода и попросить прощения за беспокойство… Проводить до выхода… Потом ты забудешь мое лицо, мою внешность… Ты ведешь меня к выходу… Вернешься, доложишь майору…»

Минуты через три в кабинете Кондаурова появился белобрысый лейтенант.

— Ваше задание выполнено, товарищ майор!

— Какое задание? — поднял на него глаза Кондауров.

— Я проводил Санина. Извинился перед ним.

— Что?! — рявкнул Кондауров.

— Как вы приказывали… — сжался лейтенант.

— Кто? Я? — Кондауров с надеждой глянул на Шеленбаума.

Профессор растерянно произнес:

— При мне вы такого приказа не давали.

— Как не давали? — Лейтенант сморщил лицо, словно готов был расплакаться.

— Вот что, дорогуша, — вновь обрел спокойствие Кондауров. — Срочно догони его. Верни сюда. Выполняй!

Страдальческое выражение лица лейтенанта преобразилось в отчаянное. Он по-прежнему стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты что, не понял? Это приказ!

Лейтенант мучительно выдавил из себя:

— Но я… Я забыл, как он выглядит.

— Что? — снова рассвирепел Кондауров. — Видите, Матвей Самуилович, с кем приходится работать.

Но и с Шеленбаумом произошло что-то непонятное. Он осел, сгорбился, прикусил губу, точно сдерживая боль.

— Знаете, уважаемый, и я забыл.

— Что? — третий раз воскликнул майор. Но в обесцвеченном голосе его уже не было ни гнева, ни удивления. — И вы? Как это так? Забыли? Ничего не понимаю. — Он помолчал. Рот у него остался открытым, как у идиота. Взгляд уперся в невидимую точку, висевшую в воздухе. — Знаете, и я… — Внезапно он рассмеялся. — Вот мастер, вот ловкач! Не кажется ли вам, Матвей Самуилович, что он играл здесь с нами, как с тупыми малолетками? Доказал, что он — это не он, что не грабил, не обманывал. Убедил лейтенанта, что я приказал отпустить его.

— Постгипнотическое внушение, — с мрачной убежденностью промолвил Шеленбаум.

Но Кондауров не услышал его, продолжил, все еще глядя в невидимую точку:

— Талант, Богом данный. Талант у стервеца. Надо же, всех обыграл! Всех в дураках оставил. Как вы на это смотрите, господин Шеленбаум?

— Как на фантастическую гипотезу.

Старый профессор, доктор психологических наук Матвей Самуилович Шеленбаум сидел побитый и униженный.

Предо мной последняя фотография альпиниста, покорившего Эверест. Скелет почти занесен снегом. Костлявая рука сжимает древко, с которого ветер сорвал полотно флажка.

Легко обретенная свобода подействовала дурманяще, окружила его аурой беспечной умиротворенности. Воображение угодливо представляло злого, хмурого майора и сгорбившегося на стуле профессора Шеленбаума.

Но пьянящая умиротворенность была поверхностной, искусственной. Где-то в глубине (а он упрямо не хотел замечать этого) трепетала подленькая боязнь. Та самая, которая заложена предками в генах и от которой невозможно избавиться. Боязнь бушующей стихии, боязнь растревоженного зверя, боязнь наказания за совершенный проступок.

Инстинкт самосохранения отчаянно пытался изгнать ослабляющую боязнь, вызывая, возбуждая в душе защитную реакцию — гневную обиду. Его, кажется, оскорбили. Это его-то, кто уже поверил в свою неприкосновенность, кто познал собственное верховенство! Оскорбили даже не его, а ту планетарную силу, которая избрала Виктора для чего-то очень важного!

Все это — беспечная умиротворенность, подленькая боязнь и скрытая еще обида постепенно смешивались в нем, как в реторте, бурля, кипя, требуя выхода.

И от этого он растерянно улыбался, пугливо оборачивался к заднему окну машины (нет ли погони?) и мстительно сжимал кулаки.

Все так же воровато оглядываясь, взбежал по лестнице, открыл дверь, быстро-быстро сложил все в чемодан, бросил на стол пачку денег, торопливо написал: «Спасибо за все. Не вернусь. Уезжаю в Киев».

Сказал водителю:

— В хорошую гостиницу. Подальше от центра.

Деньги отодвинули в сторону ненавистную всем подставку с надписью «Мест нет», открыли ему дверь одноместного номера затерянной в городских недрах трехэтажной гостиницы.

Вспомнил: сегодня у него премьера! Сразу стушевались, затихли волнения. Он бережно снял свой артистический костюм, аккуратно повесил в шкаф на плечики и лег в прохладную постель. Хотел немного отдохнуть, успокоиться, но не получалось: слабо, но все еще будоражило мутное недовольство тем, что произошло.

Незаметно отвлекся, уплыл в будущее действо, где он преподносит очарованным зрителям таинственные и непонятные явления.

А когда до концерта осталось два часа, его стало подгонять нетерпение. Уже скоро, совсем скоро все узнают, кто есть на самом деле этот тихий маленький Виктор Санин!