Вик снова улыбнулся.

— Иисус Христос — и я. Согласитесь, неудачная аналогия.

Но старик был невозмутимо серьезен.

— Кто знает, кто знает… — многозначительно произнес он, глядя через толстые стекла очков, как сквозь стену, в неведомую даль.

Чтобы завершить эти популярно-пространные, прикрытые таинственностью рассуждения, Вик повернул тему в другое русло.

— Скажите, как называется то, что я умею делать?

— Как называется? — Старик задумался, усиленно копаясь в своей патриаршей памяти. — Есть у нас такое понятие — «эмпатия». Так называемая целенаправленная, центрированная психотерапия, при которой врач вступает в глубоко личностный контакт с клиентом. Существуют и другие методы деликатного вхождения в мир другого. — Он неожиданно замолчал, пошамкал, видимо, забыл текст давно не читанной лекции. — Нет, это здесь не подходит. Лучше так: ваш случай есть не что иное, как мгновенное гипнотическое внушение. Впрочем, и это не точно.

Вик понял: пора кончать беседу.

«Меня здесь не было. Вы все забыли. Вы все забыли. Я только что вошел. Вы недовольны… Хотите выпроводить меня…»

Лицо старика приняло сурово-официальное выражение.

— Значит, так, — сказал он весомо. — Пусть вас запишет лечащий врач. И приходите в строго назначенное время. До свидания!

Тихонько попятился Вик к дверям, словно боясь вспугнуть внушенный патриарху настрой.

Господи, дай мне силы обуздать в себе зверя, не выпускать злой дух на разбой!

Солнце услужливо освещало перед Виктором широкую улицу, а на душе звенели медью военные марши. Смирившийся город расстилался перед ним в почтительном ожидании. Так уверенно мог шагать только мессия.

Но сам мессия до сих пор не осознал своего предназначения, лишь надеялся: там, впереди, все прояснится.

В небольшой березовой рощице, сжатой рядами хрущевских пятиэтажек, он присел на самодельную скамейку. За деревьями высвечивались солнцем стеклянные вывески: «Булочная», «Сбербанк», «Срочное фото», а под ними суетно, как муравьи, двигались людишки, каждый со своими сокровенными, приземленными помыслами.

Из Сбербанка вышла пожилая женщина. Вик обратил внимание на ее прямую княжескую осанку, величаво-независимую походку, когда все движения скупы и сдержанны. Она избрала узенькую тропку, которая вилась неподалеку от скамейки, где сидел Виктор. «Неужели у этой княгини в голове то же, что и у тех, больничных?» — подумал Виктор.

Когда женщина приблизилась к скамейке, он решил провести еще один психологический эксперимент.

«Ты устала… Ты хочешь отдохнуть, побеседовать со мной… Иди сюда… Садись рядом».

Женщина послушно повернула к нему, присела на краешек скамейки.

— Утомились? — спросил он приветливо.

Она вздохнула благодарно:

— Заботы, заботы… Куда от них денешься?..

«Теперь думай, думай о своих заботах!»

Женщина положила на колени объемистый старомодный ридикюль, чуть склонила голову.

«Последний раз беру… Хватит!.. Пропьет ведь, мерзавец… Ничего не купит… Знает, что отец оставил деньги, и клянчит, бессовестный… Последний раз испытаю его…»

Виктор повел свою игру дальше.

«Ты сняла эти деньги, чтобы отдать мне. Сейчас ты их достанешь и положишь возле меня…»

И женщина, действуя как во сне, отомкнула ридикюль, вынула пачку денег, положила их на скамью ближе к Виктору.

— На тебе, сколько просил, — сказала по-матерински строго, — только на дело их потрать, хорошо?

«Теперь ты встанешь и уйдешь».

Женщина легко поднялась и, не замечая Виктора, будто его здесь и не было, поспешила к тропинке.

И только тут он опомнился. Стало скверно и душно от стыда. Хорошенькое начало — ограбил беззащитную женщину!

— Вы деньги оставили на скамейке!

Она обернулась. Взгляд у нее был отсутствующий, рассеянный.

— Я? Какие деньги? A-а, эти! Надо ж, какая стала растеряха. Спасибо, голубчик.

Виктор вернулся к скамейке, грустно размышляя Об этой несчастной «княгине», о деньгах, которые ему тоже пригодились бы…

Из дверей Сбербанка на тропу вышел настолько длинный, прямой и худой человек, что, переверни его вниз головой, получится идеальный восклицательный знак.

И его Виктор мысленно пригласил посидеть рядышком. Закурили. Точнее, курил Восклицательный Знак, а Виктор, держа между пальцами дымящуюся сигарету, напряженно «вслушивался» в его раздумья, мечтания.

«Пежо» — это вещь. Катану на юг. А там… Кайф! «Жигуленка» Люське подарю. Заслужила. Чего жалеть? Бумажонок хватает. Стригу, сколько хочу…

«А как стрижешь?»

«Э-э-э, уметь надо. В клинике хирург много ли заработает? А я делаю пластические операции в особом месте и особым людям, которым надо скрыться от жен, от милиции, от деловых партнеров. Такие находят меня сами по домашнему телефону: 454–13-48. Никогда не скупятся».

У Виктора зародилось крамольное желание: «А что если я?..» Вскоре увесистые пачки ассигнаций стали аккуратно выстраиваться стопками на коленях Виктора.

— Пересчитывать будешь? — спросил Восклицательный Знак.

— Зачем? Я тебе верю.

«Ты встаешь и уходишь. Забудь нашу встречу, меня. Совсем забудь. Будто ее не было».

Когда рассовывал банковские пачки по карманам, где-то внутри трусливо и подленько заискрило: «Бежать! Подальше отсюда! Бежать!»

Однако ни отчаянные призывы настороженного рассудка, ни отяжелевшие и разбухшие от денег карманы уже не могли остановить Вика. Дурманящий охотничий азарт приковал его взгляд к дверям Сбербанка. Отсюда, сквозь деревья, как хищник из укромной засады, цепко высматривал он свою возможную жертву, уже не ради денег, ради забавы.

Удалось заманить седовласую матрону, одетую подростком, благообразного старичка, лысого, толстого, почему-то показавшегося Виктору разжиревшим нищим. Необычно легко поддалась его магнетизму роскошная черноволосая секс-бомба. Поднимаясь со скамейки, она так призывно колыхнула грудью и заиграла бедрами, что у Виктора захватило дух от вожделения. «Но куда ее вести?» — подумал он обреченно, вспомнив многолюдное общежитие.

Вспыхнувшая плоть вдруг отрезвила его, вывела из охотничьего укрытия и вновь усадила на старую жесткую скамейку декоративной рощицы.

Перед ним на кусте светилось в закатных лучах большое кружево паутины. Жирный сытый паук, дрожа от нетерпения, подтягивал чувствительными ножками в свое идольское требище судорожно бьющуюся сиреневую мушку… Ощутив тяжесть пиджака, словно в карманах лежали не деньги, а кирпичи, Виктор горько усмехнулся: минуту назад он, как и этот сытый паук, находился во власти слепого, безотчетного побуждения, того самого, которое отличает животное от человека.

Он встал и пошел. Куда? Не знал. Только не в общежитие. Там Пан. Курсовая.

Завернул в маленький магазин «У Алины», чтобы купить какую-нибудь сумку для тяжеленных денежных пачек. Его встретила симпатичная румяная продавщица, явно соскучившаяся по покупателям.

— Здравствуйте! Что хотите приобрести?

«Фу, какой противный мальчишка. Славка рядом с ним кинозвезда. Ой, скорей бы вечер!»

Виктор обиженно насупился. Нет, у нее он ничего покупать не будет.

На столике за прилавком лежала туго набитая инкассаторская сумка с металлической застежкой. И ожил сытый хищный паук. Все силы сопротивления предательски обернулись острым нетерпением…

«Я инкассатор. Ты знаешь меня. Я инкассатор. Ты должна передать мне эту сумку».

— Рано вы сегодня, — с другой, полуофициальной интонацией произнесла не очень-то уж и симпатичная продавщица, передавая Виктору холщовую сумку и заполненный бланк.

— Здесь… — ткнула мизинчиком в уголок листа.

Виктор достал авторучку, крупно, почти печатными буквами вывел: «Иванов».

«Ты забыла меня… Ты забыла все, что здесь произошло… Забыла…»

Лишь на улице досада и страх смешались в отчаянно гнетущее чувство. Он уже не шел, он бежал. Бежал от того, что сделал в рощице, здесь. Бежал от своих животных пристрастий. Все время чудилось: следом спешит кто-то, призванный карать и наказывать таких, как он.