— Виктоша, привет! Чувствуешь, как работает моя фирма? За полчаса выяснила, где ты обитаешь. Чего пропал? О курсовой забудь — с ней все в порядке. Я не смог навестить тебя в больнице, не обессудь. Вину свою чувствую.

— Да что ты, Пан, все нормально, — смутился Виктор, словно всемогущий Пан опустился пред ним на колени.

— Нет-нет… за мной должок. Зайди, пожалуйста, завтра. Ты мне нужен. Жду.

В конце пробились повелительные нотки, которых Виктор всегда боялся. Они убедили его: надо зайти.

Но, глянув на синюю книгу, решил совсем другое: «Пошел ты к черту, вельможный Пан!»

Среди них, к нашему сожалению, два работника милиции и один известный профессор психологии.

Белобрысый лейтенант привел в кабинет Кондаурова уже известного нам прямого, тонкого, как перевернутый восклицательный знак, мужчину, а сам почтительно замер у двери.

— Садитесь. Слушаю вас, — официально сказал Кондауров.

— Спасибо! — Восклицательный Знак горестно, словно отягощенный грехами, присел на жалобно скрипнувший стул. — Да мне, собственно, и говорить-то нечего.

— Тогда давайте прощаться, — предложил Кондауров.

— Да нет… — Восклицательный Знак сердито глянул на стену в нескрываемой надежде, что там проявятся нужные ему слова. Ждал, судорожно глотая. Наконец слова проявились, и он начал считывать их: — Взял для покупки машины девять тысяч долларов. У меня их изъяли.

— Кто?

— Не знаю.

— Выпивали до этого?

— Не пью, — прочитал на стене мужчина.

— Сознание не теряли?

— Здоров я.

— Может, кто-то оказался рядом, загипнотизировал вас?

— Никого не было.

— А карман не дырявый?

Видимо, письмена со стены пропали, и Восклицательный Знак, насупившись, замолчал.

— Ну хоть какие-то детали вы можете припомнить?

Опять молчание.

— Хорошо, пишите заявление.

Мужчина ожил, забегал взглядом по стене. Письмена опять появились!

— Будете искать?

— Кого?

— Не знаю.

— То-то… Надежды никакой. Подождите в коридоре.

У светленькой, румяной, как пышка, девочки, которую привел лейтенантик за руку, глаза застилали слезы.

— Ну ничего, ничего я не помню… Положила инкассаторскую сумку. Глядь, а ее нет. И все. Только…

— Что «только»? — ухватился Кондауров.

— Только роспись на бланке получения денег кто-то оставил… «Иванов»… Крупно, печатными буквами…

— Где этот бланк?

— Вот.

Кондауров начал разглядывать протянутый ею листок.

— Так. Дальше…

— Что дальше? Я все сказала.

— Ну что ж, спасибо. Побудьте в коридоре… Да, подкинул ты мне песенку без слов, — обратился Кондауров к застывшему у дверей лейтенанту, — Вот что попробуем для начала… Иди с ними, пусть пишут заявления. Не по одному, а по пять-шесть экземпляров, и чтоб каждое писалось как бы заново. Ясно?

— Так точно, Иван Дмитриевич!

Лейтенантик скрылся за дверью, а Кондауров уставился в ту самую стену, с которой Восклицательный Знак считывал ответы на все вопросы, но ответов там и на этот раз не было. Голая серая стена.

«Вот так-то, эксперт-консультант, попался? Стена-то голая. Да нет, не голая. Откуда-то появился этот Иванов?»

Придвинул к себе бланк с жирными печатными буквами: «Иванов». Долго разглядывал. На экспертизу? Но что это даст? Тут работал не профессионал, какой-нибудь заезжий гипнотизер. Надо узнать, не было ли такого в других городах… Стоп, Кондауров! Гипнотизер? Любопытненько, любопытненько. Он придвинул к себе телефон, достал из ящика записную книжку. Раскрыл ее на букве «ш».

Профессор психологии оказался дома и узнал голос Кондаурова.

— Рад вас слышать, любезный Иван Дмитриевич. Очень рад.

— Можно посоветоваться?

— Сочту за честь вам послужить.

— У меня тут гастролер появился. Похоже, гипнотизирует и отнимает деньги. А потерпевшие никого и ничего не помнят. Возможно такое?

— Вполне возможно.

— Так вот, я сижу и мучаюсь, как мне добраться до этого гипнотизера?

— Есть один способ. — Матвей Самуилович помолчал, покашлял в трубку. — Потерпевших ввести в гипнотическое состояние и расспросить.

— А вы не могли бы?..

— Я? — Шеленбаум был, кажется, удивлен. — Я могу. Это моя профессия. Но вам известно, уважаемый Иван Дмитриевич, что существует правило: не применять гипноз в судебно-медицинской практике?

— Известно. Я прошу вас сделать это неофициально, ну, как небольшой научный эксперимент.

— Подобный эксперимент может вам дать ложные факты. — По учащенному дыханию было слышно, что Матвей Самуилович волнуется. — Гипнотики часто говорят неправду. То, что мы узнаем, нельзя расценивать как достоверное, истинное.

— Согласен с вами, — не сдавался Кондауров, — Я же прошу вас о другом. Потерпевшим явно внушили, чтобы они забыли все происходившее. А вы только снимете запрет, наложенное на них табу, и все… А что они потом будут говорить, я приму как одну из версий.

— Только снять табу? Занятный поворот. Хорошо, я попробую. Только мне нужен магнитофон для моей кассеты и мягкие кресла.

— Спасибо, Матвей Самуилович, все будет сделано. Высылаю за вами машину.

Белобрысый лейтенантик, получив приказание раздобыть магнитофон и два кресла для сеанса гипноза, посмотрел на Кондаурова так, как, наверное, смотрели бы верующие на спустившегося с облаков небожителя.

Войдя в кабинет, Шеленбаум совсем по-детски обнял, прижался щекой к груди Кондаурова.

— Только ради вас, только ради вас, Иван Дмитриевич.

Он вложил кассету в магнитофон, нажал клавишу. Кабинет заполнила мягкая, неторопливая музыка.

— Приглашайте пострадавших. — Так добрый хозяин встречает милых желанных гостей. Пожал каждому руку, внимательно заглянул в глаза, смягчил голос до нежной отеческой ласки, — Садитесь, дорогие мои, отдохните немного. Я вам помогу, обязательно помогу. Сейчас мы проведем маленький, приятный-приятный сеанс расслабления, и вы мне все расскажете. Все расскажете.

Шеленбаум опустился напротив них на стул и, странно, не стал магнетизировать потерпевших взглядом, чего ждали сидевший за своим столом Кондауров и замерший в немом оцепенении у двери белобрысый лейтенант, а, наоборот, задумчиво склонил голову, словно погрузился в приятные воспоминания.

Прошло секунд десять-пятнадцать, и он тихо, почти шепотом заговорил:

— Совсем недавно я провел последний день отпуска у моря. Лежал на теплом песке и чувствовал, как тело блаженно расслабляется, расслабляется, расслабляется… Смотрел в небо. У меня слегка кружилась голова, одолевала дремота, дремота… Хотелось закрыть глаза… Лежать так долго-долго в полусне, слушая шум набегающих, набегающих волн. Как мне хочется, чтобы и вам сейчас было так же хорошо… Чтобы вы почувствовали теплоту песка, расслабились, закрыли глаза и углубились в мирное-мирное блаженство…

Кондауров невольно тряхнул головой, чтобы сбросить наплывающую сонную одурь. Белобрысый лейтенантик привалился к дверному косяку и старательно, как резиновая маска, открывал-закрывал глаза. А те двое — Восклицательный Знак и румяная девушка — уже тихонько посапывали в креслах.

— Вам хорошо, молодой человек? Вы отдыхаете? — обратился Шеленбаум к Восклицательному Знаку.

— Хорошо… — ответил тот вяло. — Отдыхаю…

— Вспомните теперь тот день, когда вы брали деньги в банке. Вы положили их в карман. Вышли на улицу. Пошли. Закурили. Что было дальше?

— Сунул руку в карман. Денег нет.

— Кто-то подходил к вам?

— Не помню.

— Кто-то угрожал вам?

— Не помню.

— Понятно. Над вами висит страх. Сейчас я сниму этот страх. Сейчас… Сейчас… — Шеленбаум подался вперед, сделал несколько движений, как бы приглаживая ауру его головы. — Все уходит, уходит… Страх ушел… Я снял его, теперь вы можете говорить. Вы вышли из банка. Закурили. Затем…

— Затем… — сонно повторил потерпевший. — Затем…