«К чему эти страдания? — спросил сам себя. — Хочется — возьми!» И он нагло уставился в затылок мускулистого супермена.
Действие проявилось незамедлительно. Сначала тот бросил какую-то грубую реплику, и бархатные глаза Венеры обиженно расширились. Затем отжался на руках, поднялся и пошел в парк.
Виктор послал ему вслед: «Тебе она противна. Ты больше сюда не вернешься…» — и тут же повернулся к Венере: «Смотри на меня… Вот он, твой единственный. Ты поражена, счастлива, ты задыхаешься от радости и желания…»
— Меня зовут Клара, — сказала она мелодично.
— Меня — Виктор.
Он переполз на край простыни, которую только что освободил супермен.
Бархатные глаза бережно, как святыню, ласкали его. Ощутимая ласка касалась плеч, спины, бедер, вызывая судорожное вожделение.
«Надо действовать!» — решил Виктор.
Но Венера опередила его:
— Я сняла квартиру здесь, на набережной. Хотите, приглашу на чашечку кофе?
— С удовольствием!
Она обернула себя махровой простыней, затянув узел над грудью. Он, повернувшись к морю, быстро натянул плавки. Пошли рядом. Со стороны: гордая, по-королевски статная мама и ее худенький сынок, ей по плечо ростом.
Захлопнув дверь своей комнаты, она обхватила его шею, повалила на потертый ковер. Падая, он уже предвкушал изощренные приемы Жоржа де Сада и безумную жажду Эммануэль.
Так все и началось… Но чуть позже прояснилось, что изобретательно неистовствует только он. Она же просто лежит, нежится в сладострастных умиротворяющих ощущениях.
Во время приятного отдыха ему показалось, что он и раньше встречался с этой каменной богиней и что давно между ними пролегло нечто отталкивающее и постыдное. Не случайно они прячут глаза друг от Друга.
И все-таки что-то снова толкнуло его в раскрытые объятия, заставило слиться с ней в одно слегка разгоряченное существо. Но тут же сквозь сумятицу прерывистых ощущений стали пробиваться рассудочные импульсы, требующие остановить этот нелепый полумеханический акт.
Она удовлетворенно обмякла, а он с неприязнью увидел грузную волну опустившегося к полу живота, маслянистый пот на складчатой шее… Да и собственное оскверненное похотью тело вызывало гадливое отвращение.
Всплыла полузабытая песня о петухах:
…И было много в крике том
Отчаянной кручины,
Такой, с какой приходят в дом,
Стыдясь себя, мужчины.
Одевался, думая о том, что придется срочно отдать в стирку и плавки, и майку, и даже шорты.
Она не заметила его ухода, так и осталась лежать неподвижно белой опавшей горой.
Торопливо шел по оживленной декоративной набережной, спеша нырнуть в прохладу и тишину отеля. Мимоходом заметил: над нудистским пляжем сгрудились любознательные, в руках бинокли, подзорные трубы. Ругнулся беззлобно: «Эстеты! Теоретики онанизма!»
Постыдно-чувственное эхо отдалилось, пришло тупое безразличие, отрешенность от всего сущего. Откуда-то всплыла убежденность, что любовные связи унизительны, если они не оправданы продолжением рода. Внутреннее ехидство тут же воспротивилось: «Не лги! Завтра ты снова захочешь женщину!» — «Захочу, — признался он ехидству, — найду ее, испытаю экстаз, а потом… потом опять эта мертвящая пустота в душе и раскаяние, как мука. Бесцельный секс не знает сбывшихся надежд».
Отель принял его прохладой, но не тишиной — тем же зудящим говором. Прогнал по лестнице к желанному люксу.
Первое, что бросилось в глаза: люди! Много. В каждом зеркале. У них были встревоженные лица. Они суматошно двигались, размахивали руками, вертели головами. И все чем-то походили на него, Виктора. Какой-то безумный хоровод родственников. Их невнятные сумбурные мысли, мечась от зеркала к зеркалу, пронизывали голову тончайшими стальными нитями… Это было изощренной пыткой.
Некое облегчение пришло в коридоре. Сбежав по лестнице, Виктор направился к стойке портье. На фоне ячеек с ключами сидел строгий мужчина с кустистыми бровями. Увидев Виктора, привстал, мгновенно слепил лицо в подобострастие, спросил участливым голосом врача «скорой помощи»:
— Слушаю вас, дорогой гость…
Виктор сжался, обуздывая взбешенные нервы, заговорил не фразами, а отдельными словами:
— Не подскажете… пансионат… а лучше… дом в горах… где можно… отдохнуть… одному…
Портье сморщил лоб, возведя брови к середине лба.
«Отослать к деду? Сколько заплатит?»
На его столик спланировала стодолларовая бумажка.
— Мой дед живет высоко в горах, — сказал он, смущаясь. — Там свободна мансарда… Но подойдет ли вам?
— Подойдет! — заявил Виктор, — Я готов ехать сейчас.
— Сейчас? Не могу. — Его брови озабоченно сложились уголками. Но когда на стол упали еще две стодолларовые бумажки, согласно закивал: — Хорошо, хорошо… Поедем. Но мне надо заправить машину, купить вам продукты.
— Я подожду здесь, — прервал его Виктор.
Он отошел от стойки, опустился в кресло, физически ощущая пристальный, недоуменный взгляд из-под кустистых бровей.
Глава 30
Порка по-кондауровски
Во злости Стинг поставил обидящую свечу, то есть комлем вверх, которая, по народному поверью, приносит гибель или полное забвение обидчику.
Позвонил ехидный подполковник.
— Кондауров, ты меня хоть капельку уважаешь?
— Допустим…
— Тогда помоги расколоть Стинга. По нему вышка плачет. Он твердит и твердит: «Друзей не продаю…» Может, ты найдешь к нему подход, а? Что молчишь? Слышишь меня, Кондауров?..
— Попробую, — наконец отозвался майор. — Веди сюда…
Стинг появился, неся на физиономии негасимую ухмылку. Заявил нагло:
— Всех уложил. До тебя дошло. Но и ты не надейся. Друзей не продаю.
— Не продавай, — равнодушно пожал плечами Кондауров, тоже переходя на «ты». — Мне-то что до этого? Дерьма на тебе по шею. Звонок твой прозвенел. Я так, психологический интерес проявляю. Согласись, любопытно поглядеть на человека, которого порол лучший друг. Сидеть-то не больно?
— Ты о чем? — насторожился Стинг.
— О порке при свидетелях. Стыдно было?
Морда Стинга покраснела, глаза налились кровью.
— Да я тебя за вранье, начальник!..
— Остынь, Стинг. Ничего ты со мной не сделаешь. А вот в наших папках навсегда останутся свидетельские показания, как Стинга пороли розгами.
— Ремнем! — взвился Стинг.
— Розгами или ремнем — какая мне разница? Пусть суд выясняет детали. Да и в тюрьме, сам понимаешь, придется тебе рассказать все подробно. Надо ж будет чем-то развлечь зеков. Честно говоря, я б на твоем месте о вышке мечтал, чтобы уйти от позорища…
— Кончай изгаляться, мент! — взревел Стинг.
— Зачем так? Я правду говорю, — печально и сочувственно вздохнул Кондауров. — Порол твою задницу Пан? Порол. Любовалась этим зрелищем одна привлекательная женщина? Любовалась.
Стинг грыз нижнюю губу, смотрел злобно, затравленно, дышал тяжело, часто. Из отчаявшейся души вырвалась мольба:
— Слушай, Кондор, ты человек. Выброси это из дела.
— Не могу, — с горьким сожалением развел руками майор. — Это значит, и Пана, и свидетеля дружеской экзекуции надо выбрасывать.
— Их оставь. Меня выброси…
— А если судьи скажут: «Почему не установили человека, которого пороли? Найти и представить нам его!» Еще больше сраму будет. А в зале потом как хохотать будут, представляешь?
— Сука ты! — огрызнулся Стинг.
— Ну, зачем оскорбляешь? Незаслуженно. Я ж тебе помочь хочу. Чтоб был готов ответить на любой вопрос, — продолжал издеваться Кондауров. — Вот, например, судей обязательно заинтересует, один раз он тебя высек или сек регулярно, за любую оплошность?
— Один! — рявкнул Стинг, дрожа всем телом.
— А чем докажешь, если спросят?
Разъяренный Стинг кипел, готовый броситься на Кондаурова. Майор заметил это, сказал философски-раздумчиво:
