Сидящему у изголовья кровати пановскому боевику он просто приказал спать…

В маленькой совмещенной комнатке лежал связанный Глеб, а над ним у сверкающего управления телевизионной аппаратуры возвышался довольный Пан.

— Виктоша, прости меня, — заюлил он, — не мог иначе. Ты ж сам дал повод.

Но извинения его звучали, как похвальба, как речь победителя. Виктор многое стерпел, но это уже было выше его сил.

«Ты хочешь показать мне свою камеру пыток… Очень хочешь…»

— Я думаю, Виктоша, тебе следует познакомиться с тем, что ты сейчас испытал.

— Освободи сначала Глеба, — потребовал Виктор.

— Какие проблемы! — Пан быстро и ловко сбросил с того путы, предложил: — Пойдем с нами, Глебушка.

— Нет, — заупрямился тот, — я посмотрю по телевизору.

— Как пожелаешь! — Пан был великодушен и ласков.

Они с Виктором прошли в комнату, где лежал труп.

— Вот, смотри. — Пан лег на электрическую кровать. — Так я укладываю тех, кто противится моей воле. На покосе — помнишь? Там я просто воспитываю, а тут…

Внезапно Пан возопил истошно, дико, содрогаясь всем телом… Виктор дернул дверь в соседнюю комнату.

— Глеб, ты… — Но, увидев, что Глеб до конца сдвинул рубильник, и услышав, что там, за спиной, вопли прекратились, добавил, сдерживая собственную дрожь: — Ты… Ты правильно сделал. Я сам хотел этого, — Страшное, перекошенное страданием лицо Глеба заставило его смягчить тон до мужской признательности, — Спасибо, друг. Ты помог мне. Теперь мы с тобой можем выпить. За все хорошее, что есть на земле.

которого прогоняют две боголюбивые старушки и от услуг которого отказывается даже настоятель храма игумен Августин

Прошла неделя, ощутимо тягучая, в неясном ожидании чего-то. Тогда они так и не выпили за упокой души подонка Пана, за все хорошее на земле. Настроение вдруг стало пакостным. Все-таки кого бы то ни было, за что бы то ни было, а убили. Виктор почувствовал, но не признался: прохладный сквознячок пробежал между ними.

Расстались, пожав друг другу руки. Глеб поехал в свой ресторан, Виктор в свою клинику. Не в свою, конечно. Но пока ключи в кармане, почему бы ими не воспользоваться?

За это время Виктор сделал два добрых дела. Впрочем, добрых ли?

В троллейбусе оказался рядом с угрюмо насупившимся парнем. Засаленная брезентовая куртка. Жеваная кепка. За спиной черный матерчатый рюкзак. Прислушался к матерным переливам.

«Сволочи! Дуболомы! Всех бы их… Вкалывал, чтоб скорей на волю… от звонка до звонка. А они… Мать ждет… Обещал завязать, ан нет тебе… Кого грабануть?.. Но осторожно, без шума… Не залететь обратно…»

«Из тюрьмы вышли? Денег нет?»

«Только и грошей дали, чтоб до Москвы… Ух!.. А мне полтыщи км еще до дому… Ни на билет, ни на жратву…»

— Я помогу вам, — сказал Виктор, дернув его за локоть к открывшимся дверям.

Старался от души: новый костюм, плащ, сумка с продуктами и билет до Иркутска.

На перроне обнялись.

— Век не забуду, — глотая слезы, обещал парень, — как приеду — телеграмму отобью. И в зону напишу, что есть такой человек.

В этот же день возбужденно-счастливый Виктор увидел приклеенное к окну подвала тщательно выведенное школьным почерком скорбно-скромное объявление:

«Христианское благотворительное общество „Милосердный самаритянин“ принимает бедствующих и страждущих с 10 до 14 часов».

Зашел. Две щупленькие в черных платочках старушки, одинаковые, как сестрички, сидели за кривоногим столом, смотрели на него птичьими глазками.

— Здравствуйте. Хочу помочь вашему милосердному обществу.

Старушки встрепенулись, как птички, заговорили разом:

— Очень, очень нужна помощь. А вы что можете?

Другая вторила ей восторженно:

— Ой, как хорошо, ой, как хорошо!

— Все могу. Ну, например, средства раздобыть для вашего дела.

— Не шутите? Грех так шутить, — усомнилась первая. — Мы сильно нуждаемся в средствах. Больше духовно окормляем чад бедных.

— Ой, как хорошо, ой, как хорошо! — подпевала вторая.

— Не шучу, — серьезно ответил Виктор. — Но для начала объясните мне, как вы помогаете бедствующим?

— Как можем. И добрым словом, и советом, и делом…

— А вы разве не знаете притчу о милосердном самаритянине? — спросила неожиданно та, что подпевала-вторила.

— Не знаю, — признался Виктор.

Старушка тут же закрыла глазки, стала нараспев говорить, словно читать по книге:

— Один законник сказал Иисусу: а кто мой ближний?

На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым.

По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же некто, проезжая, нашел на него, и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино, и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем. А на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе.

Кто из троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай так же.

Старушка открыла крохотные глазки, посмотрела на Виктора вопросительно, интересуясь произведенным впечатлением.

— Теперь мне все понятно, — ответил ее взгляду Виктор. — А у вас есть свой расчетный счет в банке?

— Конечно, — чуть обиженно, с вызовом произнесла первая из двойняшек. — Счет Свято-Серафимовского храма. Мы из приходской общины… не с улицы. — Она протянула ему нечто вроде письма-удостоверения с церковной печатью и с подписью настоятеля храма игумена Августина, — Можете взять. Это копия. У нас их много…

Виктор аккуратно сложил бумагу, спрятал в карман, пообещал:

— Сделаю все, чтобы помочь вам материально…

— Благослови тебя Господь, хороший человек. Да не оскудеет рука дающего…

— Ой, как хорошо, ой, как хорошо!

Несколько дней ходил Виктор по частным фирмам, конторам, магазинам. Везде представлялся руководителям как председатель общества «Милосердный самаритянин», и везде при нем по телефону просили бухгалтеров перечислить небольшую сумму на счет Свято-Серафимовского храма.

А сегодня утром решил зайти к двойняшкам-старушкам, узнать, сколько денег прибавилось у общества.

Был уверен, что старушки онемеют от восторга, увидев его, но…

Его встретили ласково, учтиво.

— Много средств перечислили. Спасибо вам… Больше не надо…

Другая старушка на этот раз горестно склонилась над столом, словно приняла обет молчания.

— Как не надо? — поразился Виктор. — Неужели исчезли все бедствующие и страждущие?

— Не хотим мы… Не надо…

— Но почему?

Лицо старушки исказила мука.

— Нехорошие это деньги… мы чувствуем…

— Нехорошие? — еще больше удивился Виктор.

Наконец старушка отважилась:

— Нечистая сила их принесла… нечистая… Не во благо людям вдут… Мы видим…

— Как это понять? — настаивал Виктор.

— Не знаю, как вам объяснить… — Старушка страдальчески подавляла какую-то свою внутреннюю беду. — Не надо, и все… Настоятель нашего храма батюшка Августин тоже просил передать: не заботьтесь о нас больше… спасибо…

Так ничего и не выяснив для себя, Виктор вынужден был оставить полутемный подвал с двумя боголюбивыми сестричками…

Этот разговор расстроил его. И сейчас, размышляя, о причине неожиданного отказа, он не мог придумать никаких убедительных доводов.

И Глеб куда-то пропал, не звонил. Виктор снова набрал телефон ресторана «Три толстяка». Повезло, Глеб сразу узнал его голос.

— Виктор, дружище, извини… тону в заботах. Знаешь, я тут решил все переделать. А ты как?

— Нормально…