Неприязнь к этой решительной даме стала перерастать в озлобленность. Поэтому Виктор сразу открылся:

— А я не собираюсь вас дурачить. Задавайте вопросы.

Она пристально поверх очков посмотрела ему в глаза и, видимо, что-то осознав, покорно осела на стуле.

— Значит, вы можете воспринимать мысли людей. — Это был уже не вопрос, это было признание, — А о чем я сейчас размышляю, можете сказать?

«Я ни о чем не думаю… Я ни о чем не думаю…»

Виктор ответил с нескрываемым злорадством:

— Вы умышленно остановили ход своих мыслей и упрямо повторяете: «Я ни о чем не думаю».

— Верно. — Она испуганно, беззащитно сжалась. — Вы правы.

«Чепуха какая-то! Неужели слышит?»

— Нет, это не чепуха. Я действительно слышу.

Нервы ее заметно напряглись. Это было видно по сжавшимся мышцам лица, шеи. Теперь он уже сидел за столом важно, как профессор, а она, как запутавшаяся в ответах студентка, робко попросила:

— Пожалуйста, найдите время для обстоятельной беседы со мной, сейчас… Нет… сейчас я должна встретить больных. Как-нибудь на днях. Хорошо?

«Боже, какой ужас!.. Какой ужас!»

— Хорошо, — великодушно согласился Виктор. — Тут нет никакого ужаса. Это реальность.

— Да-да-да… Вы правы.

Она схватила блокнот и попятилась спиной к двери.

— Мне пора. Наверно, приехали. До встречи.

Вскоре появился какой-то затюканный, кем-то запуганный санитар. Выложил перед Виктором стопку историй болезни, спросил быстро, подобострастно:

— Можно приглашать?

И, не дожидаясь согласия, выскочил так торопливо, словно в кабинете за столом сидело огнедышащее чудовище.

Первым был высокий надменного вида человек с гордо откинутой назад головой. Правый глаз его закрывала слепая поволока. По серому больничному халату ниспадал на грудь розовый шарф.

Он небрежно и в то же время величественно забросил конец шарфа на плечо, сел против Виктора не спеша, обстоятельно, как садятся на трон, произнес покровительственно и устало:

— Мне обещали встречу со знаменитым врачом. Это вы? Чем могу быть полезен?

— Расскажите о себе, — попросил Виктор, открывая пожелтевшую историю его болезни.

Больной снисходительно усмехнулся.

— Все хотят видеть меня. Все хотят слышать меня. Ну что ж, извольте. Я родился в тысяча семьсот сорок пятом году. В миру величают меня Кутузов Михаил Илларионович. На званых приемах чаще всего «светлейший князь Смоленский». Русский полководец. Генерал-фельдмаршал. Да что я говорю! Вы знакомы со мной заочно со школьной скамьи.

История болезни сообщала об ином. Пыжов Мартын Иванович. Параноидальная форма шизофрении. Парафренный этап. Бред величия.

— Отбросьте эти бумажки, — презрительно сжав губы, посоветовал Пыжов. — Они уводят от истины. Де-юре там все верно, но де-факто во мне с младых ногтей живет Михаил Илларионович. Я долгие годы вынужден был молчать об этом, чтобы не обижать родителей, чтобы не пугать чиновников, которые выдавали мне паспорт, которые п-понимаете… прославленный маршал обязан всегда являть собой пример скромности.

— Да, конечно, — сочувственно поддержал его Виктор. — Я сужу о вас не по этим бумажкам. И поверьте, искренне выражаю вам свое уважение.

— Великодушно признателен за такие слова, — В единственном зрячем глазу Пыжова засветилось довольство.

Сразу почувствовал Виктор: его настойчивые сигналы встретили сопротивление. «Не надо, не надо, даже глупец видит, что я — Кутузов».

В хаотичном сумбуре вращались и мысли Виктора. Такого еще не бывало! Минут пять длилась упрямая осада этой гордо откинутой головы, пока Виктор окончательно не признал бессмысленность своих усилий.

Пыжов уходил, как фельдмаршал, получивший очередную награду за выигранное сражение. Никто не мог его победить. Он оставался Кутузовым.

Стул заняла девочка-подросток с шаловливым желтым бантом на середине косички. У нее была гебефреническая шизофрения.

На этот раз Виктор встретил возбужденную агрессивность. Ему пришлось долго успокаивать девочку, осторожно вкрапливая между фразами крохотные символы внушения.

Постепенно все посылаемое им стало впитываться безответно. Это ободряло, вселяло надежду. Но как только он решил, что пора завершать сеанс, девочка сама открыла глаза и, передразнивая Виктора, вытянула вперед шейку, сцепила пальцы, как и он, в замок, а потом вдруг показала ему свой ядовито-красный язычок.

Виктор ошеломленно смотрел, как она медленно поднялась со стула, как плавно закружилась в вычурном танце, где в каждом движении угадывалась оскорбительная насмешка, как она потом выглядывала из-за двери, издевательски шевеля ядовито-красным язычком.

Внезапный шоковый удар выбил его из душевного равновесия. Он сидел подавленный, остолбеневший. Будто его облили нечистотами… Будто лишили всех пяти чувств.

Пришел в себя униженный и боязливый. Услышал судорожные всхлипы: очередная пациентка жаловалась на себя, на всех людей и скорбно молила о смерти.

— Уведите ее! — взорвался истерикой Виктор. — Прием закончен!

Санитар вытянул больную за руку, бережно притворил дверь.

Что произошло? Утратил свои способности? Или эта почтенная дама в дымчатых очках специально отобрала больных с безнадежно затуманенным сознанием?

Подошел к окну. Мысленно пригласил к себе случайного прохожего. Тот резко повернулся и, прижавшись лбом к стеклу, стал выяснять жестами: это вы меня позвали?

Виктор, освобожденно вздохнув, послал его к черту. Все в порядке. Не исчезла его всемогущая сила. Но почему, почему так легко работалось с Нефедовым и Костровой? А здесь… Здесь полный провал.

Нервное напряжение медленно спадало. Проступала рассудочная ясность. Наивный ты человек, Санин! Возомнил о себе. Все могу, все умею, всех вылечу. Не так-то, оказывается, просто найти «своих» больных. Тех, для кого твое внушение целебно… Нужно искать, отбирать их… не спеша… месяцами. Что ж, будем искать, будем отбирать. Иного пути, кажется, нет. Завтра же начну. В больнице.

Он и не подозревал, что там его встретят трусливой враждебностью.

Главный врач, вскинув руки, затараторил в ускоренном ритме:

— Мил мой, мил мой, оч рад видеть… оч рад! Но ни минуты… оч занят… Идите… Все врачи, все больные в вашем распоряжении.

Слова не дал сказать, выжал животом из кабинета.

В холле стояла группка врачей. Они как-то дружно и странно оглядели Виктора. Один из врачей что-то произнес, и группка рассыпалась, расползлась по палатам.

Почтенная дама — зам главной, сдвинув очки на кончик носа, похоже, писала в своей тесной каморке докторскую диссертацию.

— О, это вы?! — На лице ее задрожала фальшиво-восторженная улыбка, а над дымчатыми стеклами забегали глаза, точно ее уличили в постыдном.

Виктор не стал с ней говорить. Он заставил ее думать.

«Принесла нелегкая… Я ни о чем не думаю… Как от него отделаться?»

«Почему все избегают меня?»

«Почему? Будто сами не знаете. Я ни о чем не думаю. Последние дни только о вас и говорим. Я ни о чем не думаю. Хотите, чтобы все голышом перед вами бегали? А вы б похохатывали и рассказывали другим? Ишь, гусь! Я ни о чем не думаю. Зачем пришли? Чтоб мои мысли выведать? Я ни о чем не думаю… Никогда! Слышите? Никогда! Я ни о чем не думаю… Никто не узнает! Ни за что не узнает! Это мое, святое! Никогда! Я ни о чем…» Виктор повернулся и ушел.

Предстоящий концерт стал его сущностью. Он переселился в иную среду, в иной образ. Уже не было сумрачной комнаты с окном, за которым сновали мелко озабоченные людишки. Он жил на залитой светом сцене, в элегантном черном фраке, властвуя над пораженно притихшим залом. Удалились в темные закоулки памяти испуганно рассыпавшаяся группка врачей и те, неподдающиеся пациенты. Даже Верочка отдалилась.

Лишь изредка вспыхивало нечто волнующее из отшумевших чувственных бурь, мягко касалось его, не вызывая отклика.