— Больше ему не жить.

— Да, такие не имеют права даже на существование, — согласился Виктор, — Но я о другом. Утопили, привязав камень. Работали профессионалы. Были уверены, что тело не всплывет. Но оно всплыло. Почему? Есть такой вариант ответа: ее специально подняли со дна, чтобы организовать похороны. Кое-кто уверен, что вы придете попрощаться с ней. Вот здесь ловушку и захлопнут те самые неизвестные вам друзья…

— Ну и пусть! Мне терять нечего.

— Тогда я пойду с вами, — решительно заявил Виктор.

— Вы? Нелепо, — убежденно ответил Глеб. — Я для них игрушка, сломанная, выброшенная на помойку. А вас они боятся, вашему появлению очень обрадуются.

— Идем на компромисс, — предложил Виктор, — Я приеду на кладбище чуть пораньше и все время буду в сторонке.

Глеб благодарно усмехнулся.

— У меня будет охрана?

— Кто знает, может быть, понадоблюсь… Решено?

— Решено. Спасибо, — кивнул Глеб. — Только метрах в двадцати, не ближе…

— С первым покончили, — деловито продолжил Виктор. — Второй пункт нашего плана: завтра покупаем у Веры ресторан «Три толстяка».

Глеб воспротивился.

— Как? Это ж нереально. Захотят ли продать? Да и денег я столько не наберу.

— Не вторгайтесь, уважаемый, в мои заботы. — Как приятна ему была эта победная улыбка, чуть тронувшая губы ожившего Глеба! — Что касается третьего и четвертого пунктов плана, где главными героями будут Пан и Стинг, то позвольте мне раскрыть свои замыслы после покупки ресторана.

— Только, пожалуйста, — попросил Глеб, — продумайте все так, чтобы они, как змеи, поизвивались на горячей плите.

— Поизвиваются. На горячих углях. С позором и унижением. И во время следствия, и на суде. А наша с вами обязанность, как свидетелей, добиться для них высшей меры наказания. Ну что, пора ехать к Наденьке? Вы в морг, а я сразу на кладбище.

Глеб кивнул и в неожиданном порыве чувств крепко пожал ему руку.

…Виктор присел в отдаленной аллее на получерную скамью, окруженную грудами давно увядших венков с обесцвеченными лентами. Шагах в пятнадцати от него у свежевырытой ямы курили, опираясь на лопаты, два загорелых могильщика.

Так уж сложилось, что Виктор никогда не бывал на кладбищах. Проезжал, проходил мимо, с отвлеченным интересом разглядывал со стороны чуждую ему среду обитания. Пугающе-завораживающее впечатление от столпившихся крестов и надгробий быстро забывалось, его вытесняли молодые радужные заботы.

А сегодня, когда он впервые оказался среди крестов и надгробий, поразился. Они были как мыслящие и видящие люди, только скорбно неподвижные. И в деревьях замерла одухотворенная неподвижность. Она, как страж, чутко затаилась. Виктор явственно осязал: все отовсюду смотрит на него, следит за каждым его движением. Поэтому он вроде бы и не присел на скамью, а опустился, словно фанатично верующий, на камни перед огромным иконостасом. Сидел тихо, боясь даже дыханием потревожить властвующую здесь неподвижность.

Он видел, как подъехала к свежевырытой яме ритуальная машина, как люди в черных халатах открыли заднюю дверь, вытянули, поставили на табуретки открытый гроб. Машина уехала, освободив место другой, тоже черной, но легковой. Из нее вышли четверо. Глеб. Пожилая дама в черном платье и черном платочке. Мальчик лет пятнадцати со строгим овзросленным лицом — видимо, брат Нади. И седовласый интеллигентный мужчина — метрдотель из ресторана «Три толстяка». Вот кто взял на себя заботы о похоронах!

Глеб и мальчик внешне были сурово-сдержанны. А мать Нади все время рыдала, надламливалась в истерике. Когда закрывали крышку гроба, ее, совсем обессилевшую, держал в объятиях седовласый метрдотель.

По кладбищу разнеслись оскорбительно резкие удары молотка, забивающего гвозди. Их на несколько секунд заглушил громкий сухой треск, будто над ухом взорвался грозовой разряд. И снова вокруг воцарилась настороженная неподвижность.

Виктор растерянно огляделся. Видимо, ничего не поняли и стоящие у гроба. Медленно наклонился мальчик, опустился на колени и ткнулся лицом в земляную насыпь. В той стороне, где стояла машина, из-за белого надгробия выбежал человек. По-обезьяньи кривоного раскачиваясь, помчался к воротам. Стинг?! Его ни с кем не спутаешь! Он стрелял?!

Шальная пронзительная ясность рванула, сдернула со скамьи Виктора. И он тоже, петляя узкими тропками меж могильными холмиками, ринулся к воротам. Споткнулся о наполненную водой банку, поднялся, увидел, как Стинг вскочил в зеленый «пежо».

Водитель машины, которую нанял Виктор, встревоженно спросил:

— Что случилось?

Задыхаясь после бега, Виктор крикнул:

— За ним! Скорей! Он убил человека!

Водитель выпрямился, азартно и зло оживился.

— Садись! Догоним!

Но «пежо» легко уходил от них. Расстояние между ним все увеличивалось и увеличивалось. Водитель вцепился в руль, умоляюще шептал:

— Не подведи! Не подведи, дорогая!

Мольба словно придавала машине сил. Дважды «пежо» зеленел уже метрах в тридцати от них, но снова улетал вперед.

Долгой была эта гонка. Они даже потеряли из виду «пежо». Интуитивно водитель свернул в ближайший переулок, воскликнул злорадно:

— Попался!

«Пежо» стоял возле двенадцатиэтажного дома. Стинг шел к подъезду.

— Жди меня здесь, — сказал Виктор, выпрыгивая из замедлившей ход машины.

Успел проскочить между сдвигающимися створками лифта.

Стинг недовольно глянул на него сверху. «Я твой помощник. Был с тобой на кладбище. С тобой… Ты пригласил меня выпить…»

Сверху пророкотало миролюбиво и самодовольно:

— Ну, как мы его уделали?

— Отлично, — ответил Виктор.

— То-то, знай наших!

Лифт открылся на пятом этаже. Вслед за Стингом Виктор вошел в квартиру. Дорогостоящая мебель, заграничная техника и полный беспорядок. Не убрано, захламлено, замусорено. На столе засохшие остатки еды, пустые бутылки…

— Счас. Я только позвоню, — сказал Стинг, поднимая с пола телефонный аппарат. — Пан? Ты гений! Все о'кей! Чистенько, без суеты. Выпей стаканчик за упокой Гипнотизера. Ха-ха, за мной не станет. Счас хлебнем с приятелем.

«Значит, это меня уже нет в живых, — вдруг догадался Виктор, и ему стало плохо, — Ну что ж, теперь ваш черед».

Опустив трубку и потерев, как Пан, ладонь о ладонь, Стинг начал разливать водку в грязные стаканы…

— Давай хлебнем! Заслужили!

— Заслужили, — многозначительно поддакнул Виктор.

«Тебя начинает мучить совесть. Ты удивлен, но страдаешь. Жалко Санина. Безобидного, доброго. Ты раскаиваешься. Тебе тяжело, душно».

Стинг дернул воротничок рубахи. Пуговица отлетела, сделала круг по полу.

«Вспоминаешь всех, кого убил. Вспоминаешь. Противно, муторно на душе. Жалость и тоска».

Стинг плюхнулся в кресло.

— Ой, скольких я порешил! Ой, скольких! И все для Пана. Для него все. А он, зараза!..

«Ты ищешь бумагу, ручку… Зачем, не осознаешь, но ищешь. Садишься к столу. Пишешь».

Стинг забегал по комнате, исполняя чужую волю. Сел к столу, застыл, поднял к щеке авторучку, ожидая.

«Пиши сверху: „Покаянное письмо“. Написал? Ниже с абзаца: „Совесть меня замучила. Хочу честно признаться во всем. Я по приказу Пана убил Хозяина и Зуба во дворике за рестораном „Три толстяка“. Я сегодня на Востряковском кладбище лишил жизни студента Виктора Санина“. Остановись! Вспомни, кого еще убивал. Надю утопил ты?»

В голове Стинга вихрилась паническая путаница.

«Что со мной? Так надо. Всех жалко. А какой был удар! В харю кастетом! И с копыт! Ой, хорошо! Какая Надя? Что за Надя?.. Гипнотизер-то безобидный был. А косой помахать — это какая радость-то! При чем тут Надя?»

«Жена Глеба, владельца ресторана».

«А, та… Надежда сисястая? Как хотел я ее трахнуть один! Да Пан приказал… Зря только пленку тратили…»

«Какую пленку? Вспомни».

«Чо вспоминать-то! Все, что с бабами делаем, на видик снимаем. Интересно потом на себя, на них посмотреть. Забавляет. Распаляет. Каждый вечер готов сидеть у телека. Особенно если рядом еще и голая баба лежит».