— Да, это не каждому дано, — задумчиво отозвался папа. — Ведь вот выскочи на шоссе с проселка какой-нибудь шалый тракторишка — и авария, да еще с человеческими жертвами, почти неминуема. Разве сможешь затормозить на такой сумасшедшей скорости?

— А я так терпеть не могу подобной езды, — наотрез заявила мама. — И очень рада, что мы ездим с дедушкой по-человечески, а не мчимся сломя голову, будто на пожар.

— Аминь, — заключил папа. — Твоими устами, как всегда, глаголет истина.

По обе стороны шоссе тянулись уже убранные поля, ощетинившиеся желтой стерней. Кое-где чернели свежевспаханными ломтями чернозема делянки, подготовленные под озимый сев. На горизонте в нескончаемом хороводе кружились беленькие домики деревень.

Как видно, этот мирный украинский пейзаж и навеял папе новые мысли, далекие не только от промчавшегося ралли, но и ото всей нашей эпохи.

— А ведь когда-то здесь, друзья мои, проезжала Екатерина II, — неожиданно изрек он. — По дороге из Петербурга на Черное море, через Новороссию.

Я перебрал в памяти все, что мне доводилось читать об этой поездке русской императрицы. Как ни знатна и богата была она, а все же ехала в карете, пусть раззолоченной. И не по гладкому чистому асфальту, а по проселочным дорогам-большакам. И скорость у ее экипажа была, по нынешним понятиям, смехотворная, хоть и перепрягали лошадей на каждой станции. Небось, солнце припекало карету, в окна летела удушливая пыль, надоедали назойливые мухи, от лошадей воняло потом… Нет, даже сравнивать нельзя ее путешествие с ездой на нашей замечательной "Мышке"!

— Хоть она и царицей была, а далеко ей до нас! — выпалил я. — Мы ей сто очков вперед можем дать.

— В каком смысле? — удивился папа.

— А вот в каком… — Я пересказал свои мысли и закончил. — Вот что делает научно-техническая революция! Вполне обыкновенные советские граждане, а катим, как и не снилось никаким царям. Ручаюсь, за нашу "Мышку" Екатерина II сто пудов отвалила бы золотом. Без разговоров.

Все посмеялись, но папа вдруг наклонился вперед, положил мне на плечо тяжелую руку:

— Про одну революцию ты, сынок, вспомнил, а почему же о другой молчишь?

— О какой? Об Октябрьской революции? Так при чем она здесь? Автомобиль изобрели еще до нее. И хорошие дороги давно строят.

— Верно. Но я о другом. Где гарантия, что и без революции наша жизнь сложилась бы так же хорошо? Дедушка наверняка так и прожил бы свой век в деревне. А мы с мамой? Вполне могли бы остаться без высшего образования. И занимался бы дедушка извозом на лошадях, а мы скрипели бы перьями в конторе какого-нибудь купчишки или в департаменте, наподобие Акакия Акакиевича. Или и того хуже — искали бы хоть какую-нибудь работу, чтоб иметь кусок хлеба. Что, не так, скажешь?

Я открыл было рог, но смолчал, пораженный внезапной мыслью. А ведь верно папа говорит! Не в одной технике счастье. Вон какие в Америке автомобильные дороги. Блеск! А какие по ним бегут "Кадиллаки" да "Линкольны"! Только много ли радости от роскошных лимузинов безработным? Тем, что стоят в очередях у биржи труда, хлебают благотворительный суп, ночуют на решетках метро… Каково им на эти лимузины смотреть? Или на витрины магазинов? Там за стеклами и ветчина, и торты, и колбасы всякие, а у него желудок щемит от голода, ни цента в кармане. Домой придет, еще хуже: голодные дети смотрят на отца, ждут, может быть, хоть сегодня что-нибудь для них заработал…

Вот тебе и научно-техническая революция…

Полосатые километровые столбы с табличками пролетали один за другим. Позади остались желтые поля, черная пахота. Теперь по обеим сторонам магистрали встали высокие медностволые сосны с пышными кронами. Под их строгим присмотром, словно младшие сестренки, стайками кучерявились на пригорках веселые березки. Вот интересное дерево! Не зря о нем сложено столько стихов и песен. Есть в березе и в самом деле что-то необычное, радостное. Каким бы угрюмым ни был лес, а увидишь в нем хотя бы несколько светлых березок — и сразу на сердце веселее.

Время от времени прямое шоссе поднималось на вершину холма, и тогда перед нами открывалась даль на добрый десяток километров. Внизу, в сырой низинке, под мостиком извивалась поросшая ольховником речушка. К ней лепился домик дорожного мастера с непременным колодцем, стожком сена, по-хозяйски прикрытым куском брезента или полиэтилена, с разными пристройками.

Так я беспечно глазел по сторонам, пока по укоренившейся штурманской привычке не взглянул на приборы. Взглянул и тут же привскочил, едва не ударившись головой о крышу машины. Стрелка указателя температуры воды подползала на шкале к ста градусам.

— Дедушка, перегрев!

— Ну, молодец, штурман, не проморгал! — похвалил меня Великий Змей. И тут же дрогнувшим голосом озабоченно добавил. — Неужто опять запорожская история повторится?

У меня екнуло сердце. Я сразу понял, что имел в виду дедушка. В позапрошлое лето, правда очень жаркое, мы возвращались из Крыма и буквально измучились с машиной. "Мышка" словно взбесилась. Не успевали мы проехать десяток-другой километров, как из-под пробки радиатора начинал густо валить пар. Что только ни делал дедушка — ставил зажигание пораньше, чистил жиклеры карбюратора, туго натягивал вентиляторный ремень, клал на верхний бачок радиатора мокрый компресс, обливал его холодной водой из канистры, открывал люк отопителя кузова, — ничто не помогало. Кончилось тем, что в Запорожье, полуживые от жары, мы вывалились из "Мышки", начали совещаться. Что делать? Впереди еще тысяча километров! Принято было героическое решение: промыть систему охлаждения от накипи крепким раствором каустической соды, а потом еще снять радиатор и пробить сильной струей горячей воды все трубки и пластины снаружи. Но где найти средства для такой операции?

Выручил нас один отзывчивый запорожец, под окнами которого мы совещались. Узнав о беде москвичей, сам вызвался помочь: пособил снять радиатор, уложил его в ванну, тщательно промыл горячей водой внутри и снаружи. Мы просто не знали, как благодарить человека. Он ведь рисковал испортить эмаль домашней ванны остатками каустика! До самой Москвы мы поминали добром запорожского механика — "Мышка" словно переродилась, мотор сыто урчал, даже на затяжных подъемах, и не помышлял о перегреве.

…На этот раз, к счастью, оснований для тревоги не оказалось. Искать причину перегрева мне не пришлось: обрывки вентиляторного ремня сразу бросались в глаза. Не вмешиваясь ни во что, дедушка покуривал, с наслаждением потягивался, разминая косточки после долгого сиденья за рулем, а я действовал. В пять минут сменил ремень на новый и отрапортовал:

— Готово!

— Ну, сынок, ты стал настоящим автомехаником, — поразилась мама. — Скоро сможешь во всем подменять дедушку.

— Как получит права, тут же передам ему руль, буду ездить на правом сиденье, консультантом, — подтвердил Великий Змей.

Я даже просиял. "Эх, нет здесь сейчас Наташки, — подумалось мне. — Пусть бы она послушала дедушку!"

Вскоре мы снова мчались на север. Но через десяток километров пришлось остановиться опять. Человек с поднятой рукой стоял возле бежевой "Волги", тоже с оленем на капоте, родной сестры нашей "Мышки". Не помню случая, чтобы дедушка безучастно промчался мимо водителя, "голосующего" о помощи на дороге. Остановились мы и на этот раз.

Владелец бежевой "Волги" оказался одесситом. Он возвращался из Карелии, но не дотянул до Одессы: лопнула вторая, уже запасная, шина. А с нею — и всякая надежда добраться сегодня до дома. Скособоченная машина, приподнятая домкратом, грустно смотрела стеклянными глазами фар на своих счастливых сестер, резво бегущих по шоссе в обоих направлениях.

— Выручите! — умоляюще сказал одессит. — Хоть старенькой покрышкой. Еще лучше — запаской. Я вам тут же уплачу. Машин идет мимо много, но за все время одни "Жигули", "Москвичи" да "Запорожцы". Была одна "Волга-21", то, что нужно, но водитель только посочувствовал, поговорил и уехал, а запасное колесо не дал. "Не могу, — говорит, — не обессудьте!"