— Но если они почти не разговаривали, то как…
— Я вам скажу. Все дело в том, как другой, Беллер, смотрел на него. Он не сводил с него глаз.
Теперь Элейн стоял перед мисс Хендерсон. Они походили на людей, ведущих ничего не значащую беседу, и разделяла их только каминная полка.
— Кто сидел рядом с вами за обеденным столом, мисс Хендерсон? — спросил Элейн.
— Я сидела по левую руку от лорда Пестерна.
— А кто был с другой стороны?
— Мистер Беллер. — Она пренебрежительно повела плечами.
— Вы помните, о чем он говорил с вами?
Ее рот скривился.
— Я не помню, чтобы он вообще ко мне обращался, — сказала она. — Он, видимо, решил, что я здесь ничего не значу. Все внимание уделял Фелисите, сидевшей от него с другой стороны. Мне досталось только его плечо.
Ее голос упал до шепота на последнем слове, словно она спохватилась и хотела бы удержать его в себе, но опоздала.
— Если вам досталось только его плечо, — сказал Элейн, — то как вы могли заметить, что его взгляд прикован к Ривере?
Фотография Фелисите упала на каменную плиту перед камином. Мисс Хендерсон вскрикнула и опустилась на колени.
— Какая же я нескладная, — прошептала она.
— Позвольте мне. Вы можете порезать пальцы.
— Нет, не прикасайтесь к ней, — резко сказала она.
Она принялась вынимать осколки из рамки и бросать их на каминную решетку.
— На стене в гостиной висит зеркало, — сказала она, — и я хорошо видела своего соседа в нем. — И совершенно увядшим голосом, из которого, казалась, ушла жизнь, добавила: — Он не сводил с того, другого, глаз.
— Да, я помню зеркало, — сказал Элейн, — и принимаю ваше объяснение.
— Благодарю, — в ее голосе была ирония.
— Еще один вопрос. Хотя бы раз после обеда вы заходили в бальный зал?
Она устало посмотрела на него и, помедлив секунду, ответила:
— Кажется, да. Да, заходила.
— Когда?
— Фелисите потеряла свой портсигар. Это было, когда дамы переодевались перед выездом, и Фелисите крикнула из своей комнаты, что днем портсигар находился в бальном зале и, наверно, она забыла его там.
— Она оказалась права?
— Да, он лежал на рояле. Под какими-то нотами.
— Что еще там лежало?
— Несколько зонтиков.
— А еще?
— Ничего, — сказала она. — Ничего.
— А на стульях, на полу?
— Ничего?
— Вы уверены?
— Абсолютно, — ответила она и выпустила из пальцев кусочек стекла, который с легким звоном ударился о каминную решетку.
— Если я не могу быть чем-либо вам полезен, — сказал Элейн, — то позвольте откланяться.
Мисс Хендерсон исследовала фотографию. Она смотрела на нее так, словно страшилась увидеть какие-то дефекты или царапины на изображении Фелисите.
— Очень хорошо, — сказала она и встала на ноги, прижимая фотографию к плоской груди. — Сожалею, что не смогла представить вам картину такой, какой вам хотелось ее увидеть. Правда так редко совпадает с тем, что хочет услышать человек, вы согласны? Но, возможно, вы и не думаете, что я сказала вам правду.
— Я думаю, что приблизился к ней после визита к вам.
Элейн оставил мисс Хендерсон с порванной фотографией, которую та по-прежнему прижимала к груди. На лестничной площадке инспектору встретилась Гортензия.
— Ее светлость, — сообщила Гортензия, со значением глядя на него, — будет рада повидать инспектора, прежде чем он уйдет. Ее светлость у себя в будуаре.
3
Будуаром оказалась небольшая, изящно убранная комната на том же этаже. Когда вошел Элейн, Леди Пестерн поднялась из-за стола в стиле ампир. На ней было ладное, по фигуре, утреннее платье. Волосы уложены, руки в кольцах. Почти незаметная косметика аккуратно прятала морщинки и тени на ее лице. Она казалась усталой, но это никак не отразилось на ее внешнем обрамлении.
— Вы так любезны, что согласились уделить мне минуту, — сказала она и протянула руку. Это было неожиданно. Очевидно она понимала, что такое изменение манеры держать себя требует объяснения, и, не теряя времени, объяснилась.
— Минувшей ночью мне не пришло в голову, — выразительно сказала она, — что вы, должно быть, младший сын старого друга моего отца. Вы ведь сын сэра Джорджа Элейна, верно?
Элейн поклонился. Этот разговор, мелькнуло у него в голове, будет скучным.
— Ваш батюшка, — продолжала она, — часто бывал в доме моих родителей в Фобур Сен-Жермене. В те дни он был, помнится, атташе вашего посольства в Париже. — Ее голос стал тише, и на лице появилось странное выражение. Элейн не смог истолковать его.
— К чему это, леди Пестерн? — спросил он.
— Ни к чему. Мне просто вспомнился — по случаю — давнишний разговор. Мы ведь упомянули вашего отца. Я не забыла, как он и ваша матушка однажды зашли к нам с двумя мальчиками. Вероятно, этот визит не сохранился в вашей памяти.
— Вы так добры, напомнив мне о нем.
— Я поняла, что в свое время вы поступили на дипломатическую службу.
— К сожалению, я оказался совершенно для нее непригоден.
— Конечно, после первой войны, — сказала она с немного скрипучей снисходительностью, — молодые люди принялись искать себе занятие в необычных сферах. Остается только понять и принять эти перемены, что же еще?
— Поскольку я здесь как полицейский, — вежливо заметил Элейн, — мне остается только согласиться с вами.
Леди Пестерн оглядела его без малейшей тени смущения, как и полагается царственным особам. Ему пришло в голову, что она сама неожиданным образом превратилась за эти годы в полицейского.
— Мне легче, — помолчав, заявила она, — от того, что все мы именно в ваших руках. Вы поймете мои трудности. Если бы не вы, объяснить их было бы гораздо труднее.
Элейн не впервые встречался с такой точкой зрения и категорически ее отвергал. Однако решил, что на сей раз лучше промолчать. Леди Пестерн выпятила бюст, расправила плечи и продолжала:
— Нет необходимости напоминать вам о чудачествах моего мужа. Они стали всеобщим достоянием. Вы сами убедились, до какого идиотизма он опускается. Я могу только заверить вас: каким бы преступно тупым он ни казался, да и не являлся, пожалуй, он органически не способен на преступление в том смысле, в каком принято понимать это слово людьми вашей профессии. Он в самом прямом смысле не годится на роль убийцы. Или фактического убийцы, — добавила она, видимо желая уточнить свои слова мыслью, пришедшей позднее. — В этом вы можете быть уверены. — Леди Пестерн дружелюбно смотрела на Элейна. Очевидно, думал он, когда-то эта дама была темноволосой. На светлом фоне ее прически кое-где виднелись черные крапинки. Кожа лица имела желтовато-бледный оттенок, и ему подумалось, что она чем-то вытравливает чрезмерную смуглость над верхней губой. Странно, что у нее такие светлые глаза. — Я не могу осуждать вас, — снова заговорила она, не дождавшись ответа, — если вы сомневаетесь в невиновности моего мужа. Он сделал все, чтобы навлечь подозрения на себя. Однако в данном случае я вполне удовлетворена тем, что он не преступник.
— Мы будем рады получить подтверждение его невиновности, — сказал Элейн.
Леди Пестерн накрыла ладонью одной руки другую.
— Обычно я в полной мере понимаю его мотивы, — сказала она. — Вполне понимаю. Однако в данном случае я в затруднении. Для меня очевидно, что он разработал какой-то план. Но какой? Да, признаюсь, я в затруднении. Я только предупреждаю вас, мистер Элейн: подозревать в совершенном преступлении моего мужа — то же самое, что прямиком уходить от цели. Вы еще оцените его неодолимую страсть к самодраматизации. Он готовит de nouement.[40]
Элейн быстро принял решение.
— Возможно, — сказал он, — мы уже догадались о ней.
— В самом деле? — поспешно сказала она. — Я рада это слышать.
— Оказывается, револьвер, убивший Риверу, не тот же самый, который зарядил и принес с собой на сцену лорд Пестерн. Полагаю, он знает об этом, но ничего не говорит. Очевидно, ему нравится игра в молчанку.