— Я узнала про Г. П. Ф.

Его рука дернулась и исчезла из ее поля зрения. Карлайл подняла голову, ожидая увидеть на его лице гнев или остолбенение, но он повернулся вбок, чтобы поставить бокал на столик позади себя.

— Узнала? — переспросил он. — Довольно нескладная история, правда? — Он быстро пересек комнату, подошел к стенному шкафчику и открыл его. — Кто тебе сказал? Кузен Джордж?

— Нет. Я увидела письмо, — сказала она, переставая чему-либо удивляться.

— Какое письмо? — спросил он, роясь в шкафчике.

— Письмо к Фелисите.

— А, то самое, — протянул Мэнкс и повернулся к Карлайл. В руке он держал пачку сигарет. Подошел к ней и предложил закурить. Она отрицательно покачала головой, тогда недрогнувшей рукой он зажег сигарету для себя.

— Как случилось, что письмо попало к тебе? — спросил он.

— Оно было потеряно. Оно… я… да какое это имеет значение! Все ясно без слов. Нужно продолжать?

— Я все никак не уразумею, почему эта находка заставила тебя изображать спринтера при виде меня.

— Пожалуй, и сама не возьму в толк.

— Что ты делала минувшей ночью? — внезапно спросил он. — Куда ушла после нашего возвращения в «Герцогскую Заставу»? Почему вернулась с Элейном? Что ты замыслила?

Невозможно было сказать ему, что Фелисите потеряла письмо. Он сразу догадается, что Элейн его прочитал; хуже того, Нед будет вынужден признаться — возможно, опять придется спорить — в своем новом отношении к Фелисите. «Вдруг он, — думала Карлайл, — прямо скажет, что влюблен в Фе, а я сейчас не в той форме, чтобы взять и эту высоту».

Поэтому она сказала:

— Не важно, что я замыслила. Не могу тебе сказать. К тому же я нарушила бы обещание молчать.

— Это как-нибудь связано с делами Г. П. Ф.? — резко спросил Мэнкс — и потом: — Ты хотя бы никому не говорила об этом?

Элейну она ничего не говорила. Он сам нашел письмо. В полном отчаянии она покачала головой. Мэнкс склонился над нею.

— Ты никому не должна говорить, Лайла. Это важно. Ты понимаешь, насколько важно?

Отдельные фразы, говорившие о неописуемом коварстве написавшего ту отвратительную страничку, всплывали в ее памяти.

— Тебе не нужно уговаривать меня, — сказала она, отводя глаза, чтобы не видеть его упорного сердитого взгляда, и вдруг ее прорвало: — Такое грязное ремесло, Нед. Весь этот журнал. Вроде наших романчиков, сшитых на живую нитку. Как ты мог?!

— Я не стыжусь своих статей, — после паузы сказал он. — Вот оно в чем дело. Ты, значит, пуристка?

Карлайл стиснула руки и посмотрела ему прямо в глаза.

— Должна тебе сказать, — начала она, — что если какими-то дьявольскими, путаными путями, которые выше моего понимания, эти делишки Г. П. Ф. связаны со смертью Риверы, то…

— Ну?

— Я имею в виду, если окажется… я хочу сказать…

— Ты хочешь сказать, что все скажешь Элейну, если он задаст тебе прямой вопрос?

— Да.

— Понимаю.

Голова Карлайл раскалывалась от боли. На еду она не могла смотреть, поэтому алкоголь возымел свое действие. Невесть откуда взявшийся антагонизм между ними, ощущение враждебности комнаты, ставшей для нее западней, тяжесть переживаемого страдания — все соединилось в нечто непереносимое, неопределенное, подернутое вязким туманом нереальности. Когда он положил руки ей на плечи и громко сказал:

— За этим скрывается еще что-то. Что? Продолжай, — она услышала его голос откуда-то издали. Его руки давили ей на плечи.

— Я узнаю, — сказал он.

В дальнем конце комнаты зазвонил телефон. Она видела, как он подошел к нему и снял трубку. Голос его моментально изменился и приобрел легкий дружеский оттенок, знакомый ей с незапамятных времен.

— Да? Привет, дорогая Фе. Прошу прощения, что не позвонил раньше. Лайлу несколько часов промучили в Скотленд-Ярде. Да. Я встретил ее и обещал позвонить и сказать, что она опоздала и перекусит где-нибудь. Я пригласил ее к себе. Пожалуйста, передай кузине Сесиль, что вина целиком на мне, а не на ней. Я обещал, но не позвонил. — Он посмотрел на Карлайл. — Она в полном порядке. Я присмотрю за ней.

Если представить художника, хотя бы сюрреалиста, за попыткой изобразить настоящего детектива из полиции на типичном и сложном фоне его повседневной работы, мы, несомненно, увидим на его полотне комнату с заросшими пылью углами, предметы, замерзшие в непривычной назойливости, пепельницы, столы под сукном, переполненные мусором корзины, столы в серых пятнах от пепла, грязные стаканы на них, стулья, расставленные как попало, остатки еды и шторы, в которые навсегда въелся застарелый запах их ненужности.

Когда в половине первого в этот воскресный день Элейн и Фокс вошли в «Метроном», там все еще пахло субботним вечером. Сам ресторан, раздаточные и кухни сияли чистотой, но вестибюля и конторских помещений рука человека не касалась, и на них следы отгремевшего веселья казались тонким слоем пыли. Три человека в рубашках с короткими рукавами приветствовали Элейна с тем оттенком мрачного удовлетворения, который сразу говорит о неудачных поисках.

— Все впустую? — спросил Элейн.

— Пока да, сэр.

— Нужно осмотреть коридор, ведущий из вестибюля позади кабинетов в задние помещения, — сказал Фокс.

— По этому коридору убитый должен был пройти, чтобы появиться в дальнем конце ресторана.

— Мы сделали это, мистер Фокс.

— Опечатали коридор?

— Нет еще, мистер Элейн.

— Я поискал бы еще там. — Элейн указал через обе открытые двери кабинета Сесара Бонна во внутреннее помещение. — Начните с той, задней комнатушки.

Сам он прошел в ресторан. Столик, за которым он и Трой сидели минувшим вечером, был вторым справа. На нем лежали ножками кверху стулья. Элейн взял один и сел. «Двадцать лет, — думал он, — я тренировал память и не давал себе поблажек. Впервые стал свидетелем по делу, которым занимаюсь. Я гожусь на что-нибудь или уже закис?»

Сидя в одиночестве, он начал воссоздавать по памяти всю сцену, начиная с мелочей: белая скатерть, находившиеся на столике предметы, длинная ладонь Трой рядом с его рукой — все это он видел естественным образом, не прикладывая никаких усилий. За соседним столиком спиной к нему сидела в красном платье Фелисите де Сюзе. Она крутила пальцами белую гвоздику и искоса поглядывала на мужчину, сидевшего сбоку от нее. Он находился между Элейном и лампой на том столике. Его профиль четко вырисовывался на фоне лампы. Он сидел, повернув голову к оркестровому помосту. Справа от него находилась Карлайл Уэйн — ее было хорошо видно, лампа освещала ее ярче других. Чтобы лучше наблюдать за происходящим на сцене, она наполовину повернулась спиной к столику. От висков ее волосы волнами уходили назад. На лице было выражение сострадания и смущения. За Карлайл, спиной к стене, почти полностью заслоненный остальными, виднелся строгий силуэт леди Пестерн. Когда ее соседи по столику двигались, Элейну открывались то ее величественная прическа, то царственные плечи, то бюст, но ни разу — ее лицо.

Над ними и рядом с ними бешено дергался среди скопища барабанов мужчина. Его заливал поток света, поэтому его было видно прекрасно. Лысая голова лорда Пестерна раскачивалась и подпрыгивала. Блики плясали на металлических частях его инструментов. Потом луч прожектора переместился в центр сцены, где, откинувшись назад и почти положив аккордеон на грудь, играл Ривера. Сверкали глаза, зубы, хром и перламутр инструмента. Неподвижная стрела метронома смотрела прямо в грудь Риверы. Позади него, наполовину освещенная, металась вверх и вниз пухлая рука, колотившая по воздуху дирижерской палочкой. На круглом лице застыла широкая улыбка. У границы освещенного круга лицом к Ривере появился лорд Пестерн. Револьвер, направленный на искривленную фигуру, полыхнул пламенем — и Ривера упал. Затем последовали новые выстрелы, притворные падения и… Элейн с силой прижал ладони к столу. Это произошло потом, не до того, — безумная пляска цветных лампочек. Красные, зеленые, синие, они вспыхивали и гасли по всей стреле и каркасу метронома. Потом, а не до того, стрела качнулась в сторону от распростертой фигуры и вместе со всей этой подмигивающей цветовой свистопляской пришла в движение.