— Я зайду за вами в половине десятого, — сказал Элейн. — Вы знаете, бригадир Фокс, что чуть не стали крестным отцом?

Глаза Фокса расширились от удивления, поэтому Элейн закрыл дверь и, насвистывая, пошел в ванную.

В десять тридцать утра в кабинете старшего инспектора в Новом Скотленд-Ярде уже вовсю работал механизм дознания, принятый при расследовании преступлений с убийством человека.

Сидя за рабочим столом, Элейн приготовился выслушать донесения сержантов Гибсона, Уотсона, Скотта и Сэллиса. На лице Фокса появилось смешанное выражение добродушия и строгости, обычное, когда его подчиненные отчитываются о результатах наблюдения, сверяясь с собственной записной книжкой. Отчеты должны были представить шестеро спокойных и рассудительных работников. Рано утром этого дня в других районах Лондона капитан Энтуисл, эксперт по баллистике, вставил в ствол револьвера дротик, сделанный из части зонта, и произвел выстрел в мешок с песком; мистер Кэррик, аналитик, провел несколько экспериментов на пробке с целью установить, следы каких именно масел присутствуют на ее поверхности, а сэр Грэнтли Мортон, известный патологоанатом, которому ассистировал доктор Кертис, вскрыл грудную клетку Карлоса Риверы и с величайшими предосторожностями извлек из нее сердце убитого.

— Прекрасно, берите стулья, садитесь, курите, если есть желание, — сказал Элейн. — Мы проводим совместное обсуждение.

Когда все расселись, Элейн указал черенком трубки на сержанта с массивным подбородком, соломенного цвета волосами и никогда не исчезавшим выражением изумления на лице.

— Вы провели обыск к квартире убитого, верно, Гибсон? Начнем с вас.

Гибсон провел большим пальцем по сгибу своей записной книжки, с явным удивлением посмотрел в нее и высоким голосом начал:

— Убитый мужчина по имени Карлос Ривера проживал по адресу: 102, Бедфорд-Мэншнс, Остерли-сквер, служебные помещения. Годовая арендная плата 500 фунтов стерлингов.

— Почему бы всем нам не заиграть на аккордеонах? — бросил Фокс.

— В три часа ночи, — продолжал Гибсон своим пронзительным голосом, — имея на руках ордер на обыск, я открыл дверь вышеупомянутого помещения с помощью ключа на кольце, взятого с тела убитого. В квартире имеются прихожая размерами два на два с половиной метра, гостиная три с половиной на четыре метра и спальня три на три метра. В гостиной на полу толстый лиловый ковер, на окнах от потолка до пола лиловые сатиновые шторы.

— Держите меня! — пробормотал Элейн. — Лиловые!

— Вы можете называть их траурными, мистер Элейн.

— Хорошо, продолжайте.

— Кушетка, обитая зеленым бархатом, три кресла к ней, обеденный стол, шесть стульев к нему, открытый камин. Обои на стенах с изображением фавнов. Семь подушек, зеленый и лиловый сатин. — Он взглянул на Элейна. — Прошу прощения, мистер Элейн. Что-нибудь не так?

— Ничего, ничего. Продолжайте.

— Книжная полка. Четырнадцать книг. На иностранном языке. Четыре из них в розыскных списках полиции. Четыре картины.

— И какие же? — спросил Фокс.

— Какое вам дело, вы, грязный старикашка, — сказал Элейн.

— Два эскиза обнаженной натуры, мистер Фокс, из тех, что вы называете настенной живописью. Две другие — еще хлеще. Четыре портсигара. Сигареты обычные. Из каждого портсигара вынуто по одной сигарете. Настенный сейф. Цифровой замок, но в записной книжке убитого комбинация нужных цифр. Внутри сейфа…

— Подождите минутку, — сказал Элейн. — Во всех квартирах этого дома установлены сейфы?

— Я выяснил, сэр, что сейф установил убитый.

— Хорошо. Продолжайте.

— Из сейфа я вынул некоторое количество бумаг, два гроссбуха, или учетных журнала, и запертый ящик для наличности с тремя сотнями фунтов мелкими банкнотами плюс тринадцать шиллингов серебром. — Гибсон сделал паузу.

— Та-так, — сказал Фокс. — Может быть, хоть теперь у нас что-то проявится.

— Я оставил опись содержимого в сейфе и запер его, — несколько неуверенно сказал Гибсон, возможно обескураженный чрезмерной прозаичностью своей последней фразы. — Мне продолжать о содержимом сейфа, сэр, или перейти к спальне?

— Сомневаюсь, что вынесу спальню, — сказал Элейн, — однако, продолжайте.

— Она в черных тонах, сэр. Всюду черный сатин.

— Вы это все занесли в свою записную книжку? — вдруг спросил Фокс. — Насчет колеров и сатина?

— Нам было приказано работать предельно тщательно, мистер Фокс.

— Все имеет свою середину, — торжественно провозгласил Фокс. — Прошу прощения, мистер Элейн.

— Ничего страшного, бригадир Фокс. Итак, о спальне, Гибсон.

В дотошном гибсоновом описании не было ничего интересного, если не считать того, что Ривера носил черные сатиновые пижамы с вышитыми на них собственными инициалами, и это, как предположил Элейн, является убедительным доказательством мерзкого характера убитого. Гибсон выложил на стол все, что находилось в сейфе Риверы. Элейн взял себе журналы, а Фокс — пачку писем. На некоторое время в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом бумаги.

И вдруг Фокс положил руку на колено Элейна. Тот, не поднимая головы, буркнул:

— Ну?

— Вы только послушайте, сэр, — проворчал Фокс, — это нечто из ряда вон.

— Давайте.

«Как сладостны, — читал Фокс, — первые ростки любви! Как нежна первая крошечная печечка, которую легко убивает мороз! Прикасайтесь к ней деликатно, дорогой юноша, иначе ее аромат будет утерян для вас навеки».

— Душевно! — прошептал сержант Скотт.

— «Вы говорите, что она переменчива, — продолжал читать Фокс. — Таков и весенний день. Наберитесь терпения. Дождитесь, когда распустятся первые цветы. Если вы хотите получить от меня личное и т. п.»

Фокс снял очки и уставился на шефа.

— Что вы имеете в виду под «и т. п.», Фокс? Почему не читаете до конца?

— Здесь так написано: «т. п.». На этом все. Посмотрите.

Он расправил листок голубой бумаги на столе перед Элейном. Печать была плотной, строка к строке. В верхней части стоял почтовый адрес дома «Герцогская Застава».

— А что вы держите у себя за спиной? — спросил Элейн.

Фокс положил перед собой другой листок. Это была вырезка, отпечатанная на бумаге того сорта, который предпочитают некоторые из наиболее экзотических журналов. Элейн прочитал вырезку вслух:

— «Дорогой Г. П. Ф. Я влюблен в молодую леди, которая временами очень сильно проявляет свои чувства, а затем вдруг охладевает ко мне. Дело не в дурном запахе изо рта, потому что я прямо спросил ее и она сказала: „Нет“, — и мне не хотелось бы зацикливаться на этом. Мне двадцать два года, рост сто семьдесят два сантиметра в носках, и я хорошо сложен. Заколачиваю 550 фунтов в год. Механик высшего разряда по моторам, есть перспективы. Она говорит, что любит меня, а ведет себя, как я сказал. Что мне делать? Карбюратор».

— Я бы посоветовал ему скрыться, — сказал Элейн. — Несчастный старина Карбюратор.

— Продолжайте, сэр. Прочтите ответ.

Элейн прочитал:

— Дорогой Карбюратор! Ваши трудности не уникальны, как, вероятно, при вашем умонастроении вы склонны думать. «Как сладостны первые ростки…» Так, с этим мы уже знакомы. Да-да, все в порядке, Фокс. Вероятно, вы нашли кусок черновика и готовое произведение. Черновик отпечатан на почтовой бумаге «Герцогской Заставы» и выглядит так, словно его скомкали и сунули в карман, правда? Одну минутку.

Элейн открыл свое досье, и на стол легло то самое письмо, которое выпало из сумочки Фелисите в «Метрономе». Элейн склонился над обоими посланиями.

— Пока это, конечно, только догадка, — сказал он, — но я готов поклясться, что машинка одна и та же. Буква «с» вылезает из строки. Все остальные в нее попадают.

— И что это для нас означает? — спросил Фокс. Гибсон с довольным видом откашлялся.