— Ах, все так, как я думала, — с видом бесконечного облегчения выдохнула она. — Ему это нравится. Именно! И его невиновность установлена, конечно?

— Если выстреливший револьвер — это то оружие, из которого сделал выстрел лорд Пестерн, — осторожно заговорил Элейн, — а царапины в стволе не оставляют в этом сомнений, тогда есть основания подозревать подмену.

— Кажется, я вас не понимаю. Есть основания?

— В том смысле, что револьвер лорда Пестерна был заменен другим, заряженным дротиком, который и поразил Риверу. Лорд Пестерн стрелял, не подозревая о подмене.

У нее была привычка вдруг замирать, но неподвижность, сковавшая ее на сей раз, казалась абсолютной, словно перед этим она непрерывно двигалась. Накрашенные веки, словно маркизы, опустились на глаза. Она как будто разглядывала собственные руки.

— Естественно, я даже не пытаюсь постичь эти чрезмерные для меня сложности. Достаточно того, что мой муж вне подозрений.

— И тем не менее, — настаивал Элейн, — по-прежнему необходимо найти виновное лицо. — Сказал и подумал: «Черт возьми, я начинаю говорить, как француз, который учит английский».

— Несомненно, — откликнулась леди Пестерн.

— И этим лицом — что представляется несомненным — является кто-то из компании, обедавшей здесь вчера.

Теперь леди Пестерн закрыла глаза совсем.

— Страшное предположение, — пробормотала она.

«Руки… Рука Карлайл Уэйн, дотрагивающаяся до шеи, — думал Элейн. — Рука мисс Хендерсон, сбрасывающая фотографию с каминной полки. Руки леди Пестерн, накрывающие одна другую. Руки».

— Более того, если идея подмены верна, — продолжал он, — временные возможности сильно сужаются. Вы помните, что лорд Пестерн положил свой револьвер под сомбреро, лежавшее у края оркестрового помоста.

— Я старалась вообще не обращать на мужа внимания, — мгновенно отреагировала леди Пестерн. — Все это действо внушало мне отвращение. Я ничего не замечала и потому не помню.

— И тем не менее было именно так. Что касается подмены, все возможности ее совершить ограничиваются людьми, которые могли без труда дотянуться до сомбреро.

— Несомненно, вы опросите официантов. Моего супруга не выносят даже слуги.

«Боже мой, ты вот-вот меня возненавидишь, старушка!» — подумал Элейн и сказал:

— Нам следует помнить, что револьвер-подмена был заряжен дротиком и холостыми патронами. Дротик изготовили из части ручки от вашего зонта и стилета, взятого в вашей рабочей шкатулке. — Он замолчал. Пальцы рук леди Пестерн сжали друг друга, но она продолжала сидеть, как статуя, и молчать. — А эти холостые патроны, — снова заговорил он, — были почти наверняка подготовлены лордом Пестерном и остались в кабинете. Официантов же, я уверен, следует исключить из числа подозреваемых.

— Возможно, я чего-то не понимаю, — наконец заговорила леди Пестерн, — но мне кажется, что теорию подмены в вашем изложении следует распространить на более широкий круг людей. Почему оружие не могло быть заменено до выхода моего мужа на сцену? Он появился там позже остальных. Взять хотя бы мистера Веллера. Кажется, так зовут дирижера?

— Лорд Пестерн настаивает на том, что ни Беллер, никто иной не имели возможности взять его револьвер, который, по его же словам, находился в заднем кармане брюк до того момента, когда был положен под сомбреро. Я убежден, что подмена произошла после выхода лорда Пестерна на помост, и совершенно очевидно, второй револьвер должен был снарядить некто, имевший доступ к вашему зонту…

— В ресторане, перед концертом, — поспешно прервала она. — К зонтам мог иметь доступ каждый.

— …а также доступ в кабинет в вашем доме.

— Почему?

— Там находился стилет.

Она глубоко вздохнула.

— Можно допустить, что стилет был вовсе не из кабинета.

— Тогда почему из кабинета исчез тот, что лежал в вашей шкатулке? Ваша дочь унесла его из гостиной, перед тем как отправилась беседовать с Риверой в кабинете. Вы это помните?

Элейн мог поклясться, что она помнит, хотя бы потому, что ни единым знаком не выдала себя. Ей не удалось бы скрыть изумления или испуга при таком заявлении, не будь она внутренне готова к нему.

— Не помню ничего подобного, — сказала она.

— Увы, именно так все и было, — сказал Элейн. — Стальная часть была вынута из стилета в кабинете, поскольку именно там мы обнаружили ручку от него.

Леди Пестерн подняла вверх подбородок и посмотрела Элейну в глаза.

— С большой неохотой я напоминаю вам о том, что вчера вечером здесь присутствовал мистер Беллер. Я полагаю, после обеда именно он находился в кабинете с моим мужем. Он имел сколько угодно возможностей впоследствии вернуться туда.

— Если судить по графику лорда Пестерна, под которым все вы подписались, он имел такую возможность с без четверти десять до половины одиннадцатого, когда все поднялись наверх за исключением Риверы и Эдуарда Мэнкса. Помнится, мистер Мэнкс говорил, что все это время он находился в гостиной. Между прочим, незадолго до того он ударил Риверу по уху.

— Ах! — вырвалось у леди Пестерн. На то, чтобы переварить эту информацию, ей потребовалось несколько секунд, и, на взгляд Элейна, весьма приятных.

— Наш дорогой Эдуард чрезвычайно импульсивен, — наконец сказала она.

— Полагаю, его раздосадовал поцелуй, который Ривера подарил мисс Уэйн.

Элейн многое отдал бы за то, чтобы увидеть мысли леди Пестерн написанными четкими буквами внутри облачков, как на рисунках его жены Трой, или же услышать их с помощью спектральных наушников. Доминировали ли в ее раздумьях четыре чувства? Желание, чтобы Мэнкс влюбился в Фелисите? Благодарность Мэнксу за то, что он разделался с Риверой? Возмущение тем, что Карлайл, а не Фелисите оказалась причиной драки? И страх — страх перед тем, что Мэнкс может отвергнуть притязания на свою особу?

Или какой-то более глубокий страх?

— К несчастью, этот человек, — сказала леди Пестерн, — оказался совершенно невыносимым. Я уверена, эта ссора не имеет большого значения. Ах, Эдуард, Эдуард.

— Вы когда-нибудь слышали о журнале под названием «Гармония»? — неожиданно спросил Элейн и был поражен реакцией леди Пестерн. Ее глаза расширились. Она посмотрела на инспектора так, словно он позволил себе нечто поразительно неприличное.

— Никогда! — громко сказала она. — Определенно никогда.

— В доме есть экземпляр. Я подумал…

— Его могли принести слуги. Я уверена, это чтиво для них.

— Журнал я видел в кабинете. В нем есть страничка переписки с читателями, которую ведет некто Г. П. Ф.

— Я не видела этого журнала. Не представляю, какое он имеет ко мне отношение.

— Тогда нет смысла, — проговорил Элейн, — спрашивать, допускаете ли вы, что Эдуард Мэнкс и есть Г. П. Ф.

Невозможно было представить себе леди Пестерн вскочившей на ноги — одни ее корсеты служили непреодолимым для этого. Однако она приняла вертикальное положение с поразительной энергией и приличной быстротой. Элейн с удивлением увидел, как вздымается ее грудь и как стали кирпично-красными лицо и шея.

— Невозможно! — выпалила леди Пестерн. — Ни за что! Никогда не поверю. Немыслимое предположение.

— Я не вполне понимаю… — начал было Элейн, но она не дала ему говорить.

— Невероятно! Он не способен на это. — Она кричала, обрушивая на Элейна слова примерно одного смыслового значения: «Немыслимо! Чудовищно! Лживо! Клевета наихудшего сорта. Никогда!»

— Но почему вас так это поражает? Вам не нравится стиль этой странички?

Леди Пестерн, как рыба, вытащенная из воды, дважды открыла и дважды закрыла рот. Она смотрела на Элейна как взбешенный и одновременно колеблющийся человек.

— Можно сказать и так, — наконец изрекла она. — Можно выразиться подобным образом. Несомненно. Не нравится стиль.

— И тем не менее вы никогда журнала не читали?

— Вероятно, это низкопробная продукция. Я видела обложку.

— Позвольте мне рассказать вам, откуда возникло предположение, — сказал Элейн. — Я в самом деле хочу, чтобы вы поняли: это не пустые догадки. Может быть, мы сядем?